Марина Серова - Тайная комната антиквара
— А действительно, как вы думаете, почему он согласился?
— Заплатили, наверное. Чай, немало.
— Но, согласитесь, сколько бы ни заплатили — здоровье дороже.
— А что там со здоровьем? С ним у Новоселова все в порядке было. У нас насчет этого строго! Если бы на обследованиях выяснилось, что эта операция как-то угрожает его здоровью, ни за что бы делать не стали. Но ничего такого не выяснилось, Новоселов был абсолютно здоров, а здоровый человек может и с одной почкой жить так же, как и с двумя. Ну, конечно, небольшие ограничения предусматриваются, и наши врачи всегда предупреждают, предположим, что есть нежелательно, и все такое прочее. Но только большинство все равно эти рекомендации не соблюдают, и ничего — живут! У нас люди, от родственников органы пересаживавшие, приводили иногда на обследование своих доноров — и ничего, те прекрасно себя чувствуют. Ну, Шульцман-то, конечно, Новоселова не приводил, но говорю вам, если бы там имелись какие-то противопоказания, наши ни за что бы делать операцию не стали. Это и неприятностями грозило, да и вообще… зачем грех на душу брать…
Под непрерывное жужжание словоохотливой Зинаиды Ивановны я просматривала документы, лежавшие в папке. Толстенная история болезни Шульцмана и тоненькая медицинская карта Новоселова; длиннейший список параметров, по которым проводилось медицинское обследование, прежде чем приняли решение о том, что Новоселов может стать донором без угрозы для своего здоровья; расписка самого Новоселова Геннадия Владимировича, что он добровольно и без принуждения со стороны Шульцмана готов поделиться с ним своей почкой, — все это говорило о том, что осуществлению операции ничто не препятствовало. А если предположения мои окажутся верны и Новоселов действительно получал взамен подлинное произведение одного из старых мастеров, то можно говорить и о том, что операции, наоборот, многое способствовало.
Поскольку во многих документах были указаны паспортные данные и Новоселова, и Шульцмана, мне не стоило ни малейшего труда узнать адрес донора. Правда, он был семилетней давности, но все равно лучше, чем ничего. Не найду самого Новоселова, поспрашиваю соседей, что-нибудь да накопаю.
Я сказала Зинаиде Ивановне, что узнала все, что мне нужно, и попросила ее проводить меня к выходу.
Оказавшись на улице, я завела машину и поехала на Садовую, 5, где семь лет назад проживал Новоселов Геннадий Владимирович, человек, благодаря которому Самуил Шульцман смог благополучно прожить еще семь лет, а мог бы и дольше…
* * *На Садовой я легко обнаружила старый кирпичный дом под номером пять и, поднявшись на третий этаж, позвонила в квартиру № 34.
Мне открыла средних лет женщина с весьма удрученным и усталым выражением лица.
— Здравствуйте, я могу поговорить с Новоселовым Геннадием Владимировичем?
— А что вы хотели?
Тут только я сообразила, что сформулировать, а чего же в самом деле я хочу, следовало бы заранее. Я, в общем-то, хотела поговорить с Новоселовым, расспросить, как прошла операция, в каких отношениях они были с Шульцманом, и главное — какова была действительная причина того, что он отдал ему свою почку?
Но сразу начать задавать подобные вопросы человеку, с которым ты познакомился минуту назад, просто немыслимо. Для этого нужно иметь как минимум очень веские основания. А еще лучше — быть представителем официальных следственных органов.
Впрочем, все это у меня было. И основания были веские: убийство человека, куда уж больше, и корочки следователя прокуратуры лежали в кармане, но я понимала, что в данных обстоятельствах ни то, ни другое не подходит.
Упоминать об убийстве нельзя ни в коем случае, потому что Новоселов мог иметь к нему отношение. Или быть знакомым с кем-то, кто имеет к нему отношение. А совать сейчас в лицо стоящей передо мной женщине официальные корочки означало бы в корне перерезать все пути к доверительному разговору.
* * *Мы все стояли и молча смотрели друг на друга, а мои лихорадочные попытки придумать предлог для разговора с Новоселовым ни к чему не приводили.
«Ну давай же, давай! — пыталась я выжать последние соки из остатков воображения. — Придумай что-нибудь!»
Но ничего не придумывалось.
Наконец в полном отчаянии я сказала:
— Э-э-э… ну-у-у… видите ли… я бы хотела приобрести картину… и мне порекомендовали… мне сказали, что по этому вопросу я смогу обратиться к господину Новоселову. Или я что-то перепутала?
Конечно, существовал очень большой риск. Ведь то, что Новоселов был коллекционером и занимался картинами, — все это были пока только мои догадки. А если я ошиблась? Если Новоселову и во сне не снились никакие старые мастера, а Шульцман, не вдаваясь в сложные авантюры, просто и незатейливо рассчитался с ним деньгами? В каком виде тогда я предстану перед этой женщиной, с которой мне во что бы то ни стало необходимо поговорить? Что она подумает обо мне? И захочет ли она тогда вообще разговаривать?
Но, к счастью, оказалось, что я не ошиблась. Мое заявление о картинах не вызвало ни малейшего удивления у моей собеседницы, и она ответила:
— В общем-то, нет, вы не перепутали, но… дело в том, что мужа сейчас нет.
— Нет? Как жаль. Тогда, может быть, я зайду попозже? Не подскажете, когда он будет?
— Вряд ли скоро. Муж сейчас в больнице и…
Тут, совершенно неожиданно для меня, на глазах моей собеседницы выступили слезы, она стала всхлипывать и сморкаться в платок. Я была в полном недоумении.
— Извините, может быть, я что-то не то сказала…
— Нет… нет, ничего. Вы ведь, наверное, не знали…
— С Геннадием Владимировичем что-то случилось?
— Ну… в общем, да.
— Ах, как жаль! Я так надеялась, что он сможет помочь мне. Видите ли, я очень интересуюсь полотнами старых мастеров, и мне сказали, что Геннадий Владимирович в этой области большой специалист. И потом, вообще, поговорить со старым, опытным коллекционером… Я ведь занимаюсь этим не так давно…
* * *Эта небольшая и, на мой взгляд, довольно корректная речь неожиданно вызвала у стоявшей передо мной женщины новый бурный прилив эмоций.
— Ах, эти полотна! Да чтоб они провалились! — с надрывом воскликнула она, после чего зарыдала уже по-настоящему.
Я не знала, что и подумать. Но нельзя было просто стоять и смотреть, как она плачет. По всей видимости, кроме этой женщины, в квартире никого не было, и оказать ей хоть какую-то помощь в ее состоянии, кроме меня, было некому.
Я вошла в квартиру и, миновав небольшой коридор, оказалась в кухне. Там я нашла чистый стакан, налила в него воды из чайника и снова вернулась в коридор.
— Вот, выпейте, пожалуйста, — предложила я все еще продолжавшей всхлипывать женщине.
— Спасибо… Вы извините, что я тут перед вами так… расквасилась…
— Ну что вы…
— Нет, нет. Действительно, с какой стати вам смотреть на все это? Но просто нервы уже не выдерживают… Ведь все из-за этих картин и произошло… Да вы пройдите, я расскажу вам.
Мы прошли в гостиную, жена Новоселова усадила меня на диван и поведала свою печальную повесть.
— Мой муж — страстный коллекционер. Да, впрочем, вы и сами, наверное, слышали, раз пришли к нему… Вы ведь пришли насчет картин?
— Да, да, мне очень его рекомендовали. Особенно относительно старых мастеров, мне говорили, что у Геннадия Владимировича большой опыт…
У моей собеседницы снова задрожали губы. Она немного помолчала, чтобы успокоиться, потом сказала:
— Да… старых мастеров… Вот из-за этих-то мастеров все и случилось. Муж был просто помешан на них! Но ведь такие картины практически невозможно иметь в частной собственности, все они давно распределены по музеям и тщательно охраняются. Поэтому иметь у себя подлинники муж почти не надеялся, зато у него были очень хорошие копии достаточно знаменитых художников. Хорошая копия тоже стоит немало, и не так-то просто ее достать. Есть копии, которые и сами насчитывают уже не одну сотню лет своего существования. Особенно ценятся работы учеников. То есть тех, кто лично обучался у Тициана или у Рембрандта, например. Сами понимаете, по времени это почти тот же период, а если учесть, что руководили этими художниками сами великие мастера, становится понятным, что такие картины тоже имеют достаточно серьезную ценность.
— И у вашего мужа были подобные картины?
— Да, но он, конечно, мечтал иметь у себя подлинник. Хоть рисунок, хоть набросок, но сделанный рукой одного из самих старых мастеров. И вот в один прекрасный день он сообщил мне, что может получить такой рисунок. Подробностей я не знаю, муж никогда особенно не распространялся о своих делах, но, по его словам, один его знакомый, который занимается предметами старины, предложил ему подлинный рисунок Рембрандта. Но предложил не купить его, а обменять. Когда я узнала, на что мой муж собирается его обменять, я была в шоке. Этот человек потребовал за рисунок ни больше ни меньше, как один из внутренних органов моего мужа!
