Валентен Мюссо - Холод пепла
— Не думаю, что это вам что-нибудь даст, — произнесла Элоиза задумчиво. — Вы увидите лишь большое здание.
— Знаю. Но как только подумаю, что вырос в нескольких километрах от этого места, не зная, чем там занимался мой дед…
— Послушайте, Орельен. Я собираюсь вскоре поехать в Сернанкур, чтобы встретиться с человеком, который жил в то время и согласился поговорить со мной. Я не думаю, что он был свидетелем очень важных событий, но если вы захотите меня сопроводить, это доставит мне удовольствие.
— Спасибо, я поеду с вами. А теперь я хочу с вами попрощаться. È tempo di andare a dormire, как говорят здесь.
— Я совершенно не знаю итальянского, но, кажется, поняла вас. Спокойной ночи, Орельен. И постарайтесь больше не думать об этих детях, хотя бы сейчас.
— Вот еще что, Элоиза. Что касается фильма, который я нашел в вещах деда… я отдаю его вам. И разрешаю использовать так, как вы сочтете необходимым. Он ваш. Надо, чтобы люди имели ясное представление о том, что происходило в лебенсборнах. Нельзя допустить, чтобы об этих детях забыли.
— Понимаю вас. Обещаю сделать все, что в моих силах.
Повесив трубку, я не стал сразу подниматься в номер. Я задержался в баре в надежде, что Жизель уже будет спать, когда я вернусь.
Глава 18
Париж, май 1941 года
Рашель Вейл закрыла маленькую записную книжку из красного сафьяна и спрятала ее под матрас. Отец не имел привычки рыться в ее вещах, однако она принимала меры предосторожности, чтобы он не нашел ее дневник, пусть даже случайно.
Любовь к литературе, письмам и интимной исповеди Рашель унаследовала от матери. От Мины, своей мамочки, своей милой moeke… Рашель едва минуло десять лет, когда гнойный менингит унес ее двадцатидевятилетнюю мать. Первое время девочка думала, что отец, Эли, никогда не оправится от смерти Мины. «Сама того не понимая, ты его спасла», — говорили позже Рашель. Именно благодаря дочери Эли сумел преодолеть свое горе. Он должен был помочь Рашель вырасти, должен был попытаться заменить ей мать, которая так нежно любила дочь.
Несмотря на то что Рашель в столь юном возрасте пережила смерть мамы, девочка сохранила о ней тысячи воспоминаний — более или менее четкие образы, периодически вызывающие у нее приступы меланхолии. Рашель вновь видела, как Мина сидит у окна их первой квартиры на западе Парижа, погрузившись в чтение «Человеческой комедии» или вышивая скатерти и салфетки своими тонкими, хрупкими, как крылья бабочки, пальцами настоящей кружевницы. Она также видела, как мать, склонившись над письменным столом, заполняет округлым летящим почерком записные книжки в кожаном переплете, похожие на те, которыми сейчас пользовалась сама Рашель.
По вечерам Мина читала дочери голландские сказки, потертую пухлую книгу, которую Мине подарила в начале века ее бабушка, когда та еще жила в Роттердаме. При дрожащем свете ночника мать гладила Рашель по волосам, накручивая белокурые локоны на палец, словно шерстяные нити на веретено. Мина часто сравнивала дочь с героиней «Торговки из Делфта», одной из голландских сказок.
— Ты такая… lichtblond, — повторяла Мина. — Во французском языке нет слова, чтобы описать оттенок твоих волос.
В школе Рашель прозвали голландкой, несмотря на ее фамилию и изредка случавшиеся антисемитские выпады, жертвой которых она вполне могла стать. Хотя в устах некоторых учеников это прозвище звучало насмешливо, Рашель не сердилась. Наоборот, она переполнялась гордостью, поскольку оно сближало ее с рано умершей матерью. А вот отец Рашель никак не мог понять, почему над еврейкой смеялись из-за ее белокурых волос.
Рашель оперлась на подоконник и прижалась лбом к стеклу. Кончиком указательного пальца она вытерла слезу, катившуюся по щеке. Если бы Мина была жива, она поддержала бы дочь в этом трудном испытании. Разумеется, Рашель больше всех на свете любила своего отца, но порой он был таким суровым, таким непреклонным.
Отец Рашель был хорошим врачом. Ему не понадобилось много времени, чтобы понять причину хронической усталости дочери и частых приступов рвоты по утрам. Пусть отец порой строго отчитывал Рашель, он никогда не поднимал на нее руку. Но в тот день, когда Рашель, загнанная в угол множеством настойчивых вопросов, призналась, что находится на втором месяце беременности, и увидела, как отец, рассвирепев, яростно принялся стучать кулаком по столу, она не смогла удержаться и импульсивно закрыла лицо руками, испугавшись, что он ее ударит. Этого столь необычного для Рашель жеста, вызванного отчаянием, оказалось достаточно, чтобы ярость отца улеглась, хотя бы на время.
Целых два дня Рашель провела в своей комнате. Она лежала на кровати, уткнувшись в подушку и стараясь выплакать все свои слезы. Ужасные слова, которыми осыпал ее отец, до сих пор звучали у нее в ушах. Вначале Эли, ослепленный гневом, даже не пожелал узнать, кто отец будущего ребенка. По его словам, ему это было «неинтересно», особенно после того, как он догадался: этот человек никогда не признает ребенка и Рашель, вероятно, уже не встречается с ним. И тут девушка поняла, что гнев отца был вызван не столько ее непристойным поведением или перспективой сгорать от стыда под осуждающими взглядами членов их семьи, сколько страхом, что в столь смутные времена ее новое положение может навлечь на них грозную опасность.
Рашель сама предпочитала не думать о Жозефе, об отце ребенка, молодом рассыльном из Дома моды, где она работала. Красивые слова, игривые улыбки, вежливые предложения… А потом она уступила. О, ее никто к этому не принуждал! Так легко перекладывать вину на другого. Она даже получила удовольствие, намного сильнее того, которое представляла себе, слушая рассказы подружек, перешагнувших через этот рубеж. Рашель верила своему возлюбленному, как и многие другие до нее… Вплоть до того дня, когда забеременела, а Жозеф не захотел признать отцовство. Больше она его не видела, вернее, он ничего не сделал, чтобы увидеться с ней.
Рашель недавно исполнилось девятнадцать лет. Примерно столько же было и Мине, когда она родила Рашель. С той существенной разницей, что Мина и Эли были женаты, когда Рашель появилась на свет. Но что Рашель оставалось делать, учитывая ее возраст и положение?
Сначала, до тех пор пока Рашель удавалось скрывать беременность от отца, она много раз думала избавиться от плода, хотя аборт казался ей труднопреодолимым психологическим и материальным испытанием.
«Всегда есть способ выкрутиться», — не раз слышала она от своих решительных подружек. Одна из таких подружек знала хиромантку с улицы Борон, которая, прикидываясь гадалкой, поддерживала тесные связи с «фабрикантшей ангелов». Проблема заключалась в деньгах. Хиромантка требовала триста франков всего лишь за посредничество. За саму операцию надо было заплатить в два раза больше. Рашель работала продавщицей-стажером у Эрнеста Буржуа, в Восьмом округе. Такая сумма равнялась ее зарплате за два месяца.
А вот насчет того, чтобы избавиться от плода самостоятельно… Рашель говорили о зонде, который можно было достать у любого фармацевта, о большой дозе хинина, об апиоле…
Потом, когда прошли тревога и паника, Рашель привыкла к медленной эволюции своего организма. Прибегать к столь крайним мерам ей теперь казалось немыслимым. С тех пор она ничего не делала, чтобы скрыть симптомы своего состояния от отца. Более того, она порой даже ловила себя на мысли, что хочет, чтобы он как можно скорее все понял.
Сидя за массивным письменным столом из красного дерева, Эли Вейл устремил на дочь взгляд, полный сострадания, который так резко контрастировал с его суровостью в последние дни. Рашель, немного взволнованная этой торжественной сценой, поскольку за письменным столом отец занимался только своими профессиональными делами, ждала, что сейчас будет оглашен приговор, вынесенный за совершенное ею «преступление».
Отец тяжело вздохнул.
— Я не должен был впадать в ярость… Я сожалею о своих словах, сказанных тебе…
— Папа…
— Нет, дай мне закончить. Я должен сказать кое-что очень важное. Я часто относился к тебе как к маленькой девочке, но ты давно уже стала взрослой. Сегодня я понял, что совершил серьезную ошибку. Обстоятельства сложились так, что мы ничего не можем изменить. Ты забеременела… Я никак не мог этого предвидеть, но подобная… помеха, возможно, заставит нас действовать быстрее, чем я предполагал.
Рашель с недоумением посмотрела на отца.
— О чем ты говоришь?
— Я говорю тебе о серьезных событиях, которые происходят сейчас во Франции, в частности о мерах, направленных против евреев. Я знаю, мы редко говорили об этом дома, но…
— Ты шутишь! Лучше скажи, что ты не говорил об этом со мной, — с упреком в голосе оборвала Рашель отца. — Потому что с дядей Симоном вы не стеснялись в выражениях. Неужели ты действительно думаешь, будто я ничего не знаю о ваших шушуканьях?
