Саманта Хайес - Пока ты моя
О боже, Клаудия…
В животе все скручивается и завязывается в крепкий узел, словно меня поразила внезапная болезнь. Я не хочу думать о Клаудии прямо сейчас, и все же я – здесь, пытаясь заглушить угрызения совести по поводу того, что собираюсь разбить семью Морган-Браун на миллион мелких осколков. Не вопрос, сделаю ли я это. Это вопрос, когда я это сделаю.
– Я искала свободный столик, но тут все занято.
Мне кажется неправильным разговаривать стоя. Когда дело касается Сесилии – мне ли этого не знать! – все должно быть идеально. Даже при том, что материалы для вещей своего собственного бренда из серии «просто подними с пола и носи» Сесилия отыскивает в винтажных магазинах, ее имидж тщательно проработан. У нее все безупречно, вплоть до не сочетающихся между собой оттенков лака, разных на каждом ногте, и рыжих колыхающихся прядей, которые, казалось бы, не расчесывали с неделю, а на самом деле тщательно укладывали спутанными клоками полчаса или даже дольше.
– Мои ноги убивают меня, – замечает она, и я бросаю взгляд вниз. Нелепо массивные серо-желтые туфли на платформе все еще не позволяют ей дотянуться до моего роста.
– Бедняга, – сочувствую я, хотя, сказать по правде, на самом деле так не думаю. Она меня раздражает.
Вконец растерявшись, я снова встаю на цыпочки и наконец-то вижу опустевший стол, беспорядочно заставленный пустыми стаканами.
– Быстро, – командую я прямо в ухо Сесилии. От нее пахнет корицей. – Там освободился столик.
Мне совершенно не стыдно за то, что я бросаюсь к вожделенному уголку через весь паб и плюхаюсь на один из стоящих у стола трех стульев в тот самый момент, когда какая-то пара уже собирается садиться. Мне сразу бросается в глаза, что женщина из пары беременна. Я отвожу взгляд, притворяясь, будто этого не вижу.
– Браво, – оценивает мой маневр Сесилия. На ней колготки цвета фуксии и короткая юбка, сшитая из разноцветных лоскутов. Сесилия садится, расправляя эту пеструю юбку и отставляя подальше от меня чопорно сжатые ноги.
Не знаю, с чего начать, так что просто потягиваю свой джин. Мне жаль, что я не заказала двойную порцию спиртного. Или тройную. А лучше – целую бутылку. Цистерну.
– Как твоя работа? – спрашиваю я, и Сесилия тут же подставляет мне свою голову, убирая назад волосы. – О, вау! – восхищаюсь я. – Они просто потрясающие.
– Это – Диана. Богиня плодородия и деторождения.
Я чувствую, как застрявший глубоко в горле комок начинает пульсировать. Она надела их, чтобы дать мне понять? Я наклоняюсь к серьгам, пытаясь хорошенько рассмотреть их. Это помогает немного отвлечься.
– Она – наполовину дерево, – глупо замечаю я.
– Я превратила ее ноги в дуб. Диана ведь была еще и охотницей. Она явно из числа моих героинь, – объясняет Сесилия, медленно расплываясь в улыбке поверх бокала и делая глоток.
Я уже это слышала. Она говорила мне об этом миллион раз. Я вдруг чувствую себя неполноценной, абсолютно ни на что не годной. Сесилия очень талантлива. Я распрямляю лодыжку и ударяю ее по ноге своим ботинком.
– Прости.
– Как твоя новая работа?
Не могу поверить, что она спросила. Морщу нос, приоткрываю рот, но слова упорно не идут с языка. Что, по ее мнению, я должна ответить?
– Мы говорили о твоей работе, – напоминаю я.
Похоже, Сесилия счастлива сменить тему и вернуться к своим украшениям. В этом она вся, это так типично для ее обычной жизни.
– Сегодня я получила новый заказ.
Я киваю:
– Это хорошо.
Представляю себе клиента, выбирающего из этих ее экстравагантных, причудливых штук. Один раз она разработала дизайн скандальной коллекции украшений, которую назвала «Изнасилование». Сесилия даже попала на полосы парочки воскресных газет. На следующий же день появилось множество жалоб на фотографии, сопровождавшие рекламу коллекции. Да и какой реакции Сесилия могла ожидать? Модель на снимках была полуголой, ее задрапировали тем, что выглядело как использованные презервативы, перепачкали кровью да вдобавок заковали в наручники. Над ней угрожающе нависал тоже наполовину раздетый мужчина, а вокруг, прямо в этом кавардаке, сверкали украшения. Сесилию обвинили в попытке приукрасить преступления на сексуальной почве, сделав их элементом гламура. Не могу сказать, что украшения были какими-то особенно красивыми и пригодными для носки, но эта нашумевшая история привлекла к ней внимание, позволив раскрутиться в качестве дизайнера. В результате пара лондонских универмагов регулярно заказывает Сесилии коллекции, хотя то, что она им сейчас поставляет, не так эпатирует, как фаллические ожерелья со съемными частями женских тел. То была Сесилия на наркотиках или чем-то в этом роде.
– Понятно. А как вообще жизнь? – неуверенно, запинаясь, спрашиваю я, просто чтобы отсрочить неизбежное.
– Да ничего, как я уже сказала, все в порядке, – отвечает она и, глядя на меня поверх бокала, делает еще один глоток.
– Сесилия… – Я тянусь к ней, пытаясь коснуться, но она останавливает меня взглядом.
– Не надо, – нараспев произносит Сесилия и склоняет голову набок. – Кстати, почему ты хотела меня видеть?
Она залпом допивает свой бокал. Верный признак того, что разозлилась. Верный признак того, что я поступила правильно, съехав с квартиры.
Ну, вот и все. Это настоящая точка. Обратного пути нет. Мне лучше покончить с этим.
– Я подумала, что ты должна это знать, после всего… – «после всех твоих надежд, твоих планов, твоих жгучих желаний», – что я не беременна.
Она долго, пристально смотрит на меня, а потом поднимается и уходит.15
Лоррейн оставила Адама на работе. В то время как расследование убийства Фрайт поглощало большую часть их времени, у Адама, как он сказал, были и другие дела, с которыми следовало разобраться. Пока он объяснял, Лоррейн стояла, обматывая шею шарфом и натягивая кожаные перчатки. Потом перебросила сумку через плечо. Лоррейн так надеялась, что Адам вернется домой вместе с ней…
– Прости, – произнес он, выглянув из-за груды документов.
Лоррейн вышла из его служебного кабинета, ощущая себя опустошенной, немного обездоленной и грустной. Впервые за долгие годы она чувствовала себя так из-за Адама. В сущности, она чувствовала себя так с тех самых пор, как он сделал свое важное признание.
– Грейс? – вернувшись с работы, окликнула Лоррейн. – Стелла? Кто-нибудь дома?
На кухне Лоррейн обнаружила старшую дочь, которая сидела за столом с несколькими раскрытыми перед ней папками и учебниками. Рядом стояли тарелка с нетронутым пережженным тостом и стакан воды. Лоррейн оставалось только гадать, как дочь могла хоть что-то читать в такой темноте. Основной свет был выключен, а лампочки под стенным шкафом отбрасывали лишь тусклые отблески поперек кухни.
– Привет, милая. Выглядит сытно, – заметила Лоррейн, показывая на тост. – Ты что, не видела мою записку? – И она помахала перед носом Грейс наспех нацарапанными утром указаниями: «Рагу в холодильнике. Погрей в микроволновке пять минут». – Неужели это так трудно? – не унималась Лоррейн. Она собиралась спросить, где Стелла, но вспомнила, что младшая дочь хотела вечером заглянуть к своей подруге Кейт. Разумеется, Стелла позвонит около десяти, чтобы за ней заехали и забрали домой.
Грейс ничего не ответила. Лоррейн показалось, что она чем-то встревожена, сидит здесь, как безразличная ко всему беспризорница, задумчиво вертя в пальцах карандаш и явно не обращая ни капли внимания на свои учебники. Грейс была решительно настроена подавать документы в университет, но нынешнее поведение никак не вязалось с усердной дочерью, которую Лоррейн знала.
– Ты плохо себя чувствуешь, милая? – Лоррейн остановилась позади Грейс и погладила ее по длинным волосам. Они оказались немного сальными. Когда Грейс отстранилась, Лоррейн обошла ее стул и уселась напротив дочери. – Что случилось, Грейси? Плохой день? – С уст Лоррейн слетел тяжелый вздох. Это был знак того, что у нее сегодня тоже все прошло напряженно и они, возможно, могли бы обменяться впечатлениями и похихикать, как обычно. – Грейси?
Дочь явно не смотрела в учебники. Она уставила невидящий взгляд в стол. За прошедшие годы старая поверхность из сосны покрылась пятнами от пролитого вина, следами от кружек с горячим кофе, а заодно и процарапанными скучающими детьми бороздками от карандашей, циркулей и ногтей. Что-то вроде остатков вчерашнего ужина прилипло к салфетке под столовые приборы. Конечно же Грейс вряд ли до самозабвения увлекала история этого предмета меблировки. Нет, глаза дочери были сфокусированы на чем-то бесконечно далеком, и, сидя здесь в своей помятой школьной форме, – Грейс ненавидела то, что в старших классах ее школы все еще нужно было носить форму, тогда как другие местные учебные заведения отменяли это требование после получения среднего образования, – она скорее сошла бы за несчастную четырнадцатилетнюю девчонку, чем за расцветающую веселую девушку, которой, собственно, и была.
