Сэйтё Мацумото - Черное евангелие
В Гонконге ей полагалось два дня отдыха, в Токио — тоже два. И как только она возвращалась из Гонконга, сразу звонила Торбэку.
— Я только что вернулась.
— С благополучным возвращением.
Встретимся вечером?
— Конечно.
Ну вот и прекрасно. Сегодня он обязательно передаст ей просьбу Ланкастера. Да, сегодня ночью он скажет ей все. Он должен это сделать. Несколько раз он повторил эту просьбу-приказ про себя, словно заклинание. Ему сперва надо было убедить самого себя.
Проходивший мимо служащий-японец, услышав его бормотание, удивленно посмотрел на него. Торбэк сердито нахмурил брови.
И вот они снова встретились.
Как всегда, в тот же час, в том же месте. Те же ласки и объятия. И все-таки в поведении Торбэка было что-то необычное.
— Послушай, Бэк, — сказала Сэцуко, подняв голову с груди Торбэка и заглядывая ему в глаза. — Мне все время кажется, что тебя что-то беспокоит. Я давно это заметила, а сегодня ты сам не свой. Поделись со мной, что бы с тобой ни было. Скажи, и у тебя станет легче на душе.
Ему повезло: Сэцуко заговорила сама. Ну что ж, надо, наконец, решиться. Все равно от этого Ланкастера не отделаешься, он незримо присутствует и сейчас, попыхивая своей трубкой.
— Хорошо, я скажу, — решился Торбэк. — У меня к тебе есть одна просьба.
— Какая? — Сэцуко подняла встревоженные глаза. — Надеюсь, в церкви никто не узнал о наших отношениях?
— Нет, совсем не то, — ответил Торбэк и наморщил лоб. — Как бы это тебе сказать… Понимаешь, один человек, он очень поддерживает меня…
— И что же? Надо быть ему только благодарным.
— Вот, вот. Он и просил обратиться к тебе с одной просьбой.
— Я с удовольствием ее исполню, если смогу, тем более что он твой покровитель.
— Погоди, — Торбэк встал и осмотрелся, потом приоткрыл окно и выглянул наружу.
— Что с тобой? К чему такие предосторожности?
Торбэк снова лег. Лицо его было очень серьезным, и Сэцуко еще больше забеспокоилась.
— Ты и в самом деле согласишься?
Он смотрел на нее каким-то строгим, чужим взглядом.
— Скажи же, наконец, что случилось? Если это нужно для тебя, я сделаю.
— В любом случае?
— Конечно, если только это в моих силах.
— Да, в твоих силах, и только в твоих! Никто, кроме тебя, этого больше не сможет…
— Ну, говори, в чем дело?
Торбэк обнял ее за плечи и привлек к себе, но лишь для того, чтобы прошептать ей на ухо приготовленные слова.
Он шептал, а Сэцуко постепенно менялась в лице. Ее глаза испуганно расширились, рот приоткрылся.
Но вот он умолк. Она посмотрела на него и вздрогнула. На его лице она впервые увидела выражение тревоги и надежды. Оно напоминало лицо игрока, пошедшего ва-банк. Некоторое время она молчала, а потом спросила громко, почти крикнув:
— Бэк! Кто он, этот человек?
Торбэк невольно закрыл глаза: он не мог выдержать ее взгляда. А этот взгляд осуждал его. Осуждал за то, что он, служитель церкви, продал свою душу дьяволу. Что он мог сказать ей? Не мог же он назвать Ланкастера, это было ему запрещено. И как назло, в голову не приходило ни одного удачного ответа.
Торбэк молчал. Он весь покрылся холодным потом.
— Это мой двоюродный брат, — наконец невнятно пролепетал он. — Он просил меня, и я согласился.
— Двоюродный брат?!
— Да, он и для тебя старался.
— И для меня?! — У Сэцуко глаза полезли на лоб.
— Да, — твердо ответил Торбэк. — Это он помог тебе стать стюардессой.
23
Торбэк медленно поднимался по лестнице. Здесь, как всегда, царила торжественная тишина. Он нехотя постучал в дверь квартиры коммерсанта.
Дверь открылась лишь после того, как хозяин посмотрел в «глазок» — такой был здесь порядок.
Господин Ланкастер встретил Торбэка приветливо, он первый протянул руку гостю.
— Я вас ждал, господин Торбэк, и именно сегодня. Присаживайтесь.
В квартире они были одни. Торбэк казался подавленным. Он даже весь ссутулился.
— Итак, Торбэк, ближе к делу. Что она ответила? — Ланкастер сел в кресло, скрестил пальцы и, положив руки на колени, взглянул на него. — Полагаю, что она согласилась?
Ланкастер обычно бывал суров, но сейчас в его улыбке светилось добродушие.
Торбэк опустил голову. Он хотел ответить и не мог.
— Почему вы молчите? Что с вами?
Торбэк с усилием поднял голову. В ярком свете лампы его лицо казалось измученным.
— Вы с ней говорили? — Господин Ланкастер прищурил глаза.
— Говорил, — наконец выдавил из себя Торбэк.
— И что же?
Торбэк сжал руки так, что хрустнули пальцы, и покачал головой.
— Она отказалась, — простонал он.
— Что-о, отказалась?! — Улыбка мгновенно сбежала с лица Ланкастера. — Мне хотелось бы знать подробности, патер. Вы действительно говорили с ней?
Торбэк утвердительно кивнул головой.
— Она вам отказала?!
— Да, господин Ланкастер. Она ни за что не хочет этим заниматься.
— Что же она говорит? — Ланкастер вытащил трубку и стал методично набивать ее табаком. Но его взгляд не отрывался от молодого священника.
— Она сказала, что это ей не под силу, и просила меня не уговаривать ее.
— Гм… — неопределенно хмыкнул Ланкастер, но выражение лица его мгновенно изменилось. Приветливость как рукой сняло. Он долго и пристально смотрел на Торбэка. — Вы в своем уме, господин Торбэк? — наконец вырвалось у него. — Ведете себя, как ребенок! Ведь вы открыли ей нашу тайну, она теперь обо всем знает, а вы так спокойно заявляете об ее отказе и смирились с ним.
— Нет, господин Ланкастер, я долго ее уговаривал, просил, умолял. Я действовал не только лаской — даже угрожал. Но все оказалось напрасным. Она ни за что на свете не соглашается.
— Но ведь Сэцуко ваша любовница, почему же она вас не слушается?
— Она заявила, что моя просьба противна богу.
— Богу? — Ланкастер усмехнулся. — А что же возразили вы?
Торбэк молчал.
— Господин Торбэк, что вы ей ответили? Думаете, наверно, что это вам так просто сойдет? Вы же выдали ей нашу тайну. Вы понимаете, что это значит?
— Господин Ланкастер, я хотел…
— Я не знаю, что вы хотели, а теперь будьте добры отвечать мне, — перебил Торбэка Ланкастер. — Вы рассказали ей о моих связях с церковью святого Гильома, вы открыли ей, чем я занимаюсь. Что же теперь прикажете делать? Отвечайте, господин Торбэк! Мне это очень важно!
— Что же теперь делать? Прошу меня простить…
— Нет, вы просто неподражаемы. — Ланкастер широко развел руками. — Вы, очевидно, надеетесь, что вашего извинения будет достаточно? А если она откроет кому-нибудь нашу тайну?
— Что вы, господин Ланкастер, — Торбэк впервые робко взглянул на коммерсанта, — она никому ничего не скажет.
— А меня, знаете ли, жизнь приучила никому не доверять. Нет, дорогой друг, вы должны еще раз поговорить с ней и любыми средствами заставить ее согласиться. Я, конечно, очень сожалею, но вы можете невзначай и сана лишиться. Ведь вы же грешный монах. А у меня, как вы это уже знаете, везде есть связи. Мне достаточно сказать одно только слово, и не только вы, вся ваша церковь полетит к чертям.
В глазах господина Ланкастера блеснул жесткий огонек.
Прошло еще три дня. Торбэк даже осунулся. Он никому ничего не мог рассказать. Ему не с кем было посоветоваться, не у кого попросить помощи. Он должен был один решать этот вопрос.
Если бы речь шла только о его «работе», он попросил бы совета у епископа. Возможно, обратился бы к отцу Билье. Но в данном случае была замешана женщина, и, пока эта женщина существует, он должен держать язык за зубами.
Господин Ланкастер хорошо знал и епископа Мартини, и отца Билье, и отца Городи. Однако это дело он поручил Торбэку — ведь Сэцуко была возлюбленной молодого викария. И Торбэку теперь не к кому было обратиться за помощью.
Очевидно, господин Ланкастер на это и рассчитывал. Он обещал Торбэку, что никому не расскажет о его отношениях с Сэцуко. И теперь за это обещание Торбэку приходилось платить дорогой ценой.
Торбэк уже достаточно узнал господина Ланкастера, власть которого над церковью святого Гильома была безграничной. И не только над этой церковью, но и над всем орденом в Японии. Даже судьба епископа Мартини была в его руках. И Торбэк сознавал, что ему никуда не уйти от щупалец коммерсанта. Выход был только один: любым способом заставить Сэцуко пойти на уступки. Иной возможности он не видел.
На третий день Сэцуко вновь вернулась из Гонконга, и они вновь встретились. На этот раз встреча состоялась у административного здания авиакомпании, к которому Торбэк подъехал на своем «рено» в восемь часов вечера. Сэцуко его уже ждала.
— Ты очень устала? — ласково спросил Торбэк. — Не привыкла, наверное, еще.
