Анатолий Безуглов - Инспектор милиции
С утра ко мне на минуту забежал Нассонов. Колючий, злой и мрачный. Он произнес, словно приказал:
— Найди мне Маркиза, живого или мертвого!
Я ничего не сказал ему. Если жеребца украли — одно дело, а если просто сбежал куда-нибудь, то пусть Нассонов и ищет сам. Никакого заявления я не получал и основания для возбуждения дела не имел.
А командовать мною я не позволю. Какое мне дело, что у председателя скверное настроение?
Я уже знал, что наши с треском провалились на вчерашних скачках. Над председателем смеялись, потому что вышло так, будто он натрепался понапрасну.
С кем мне было тяжело встречаться, так это с Арефой. Но я был от этого избавлен. Денисов-старший поехал куда-то повидаться со своими соплеменниками, разведать о сыне. «По своим каналам», как сказал Нассонов.
15
О моих подозрениях и улике, которая хранилась в сейфе, я Геннадию Петровичу не сказал. Рано еще. Я ведь отлично знал, что Чава курит самосад…
Лариса взяла отгул и на работу не выходила. Сидела дома. Ни с кем не хотела разговаривать. Понятное дело — крах отношений с любимым человеком. Во всей этой истории я намеревался проявить максимум тактичности, сдержанности и объективности. А дальше посмотрим.
Чава как в воду канул. Зара уже ходила к Ксении Филипповне. И была почему-то спокойна, даже усмехалась. Мне это показалось подозрительным. Уж не посвящена ли она в намерения сына? Но и с ней я не хотел говорить. Надо сначала порастрясти станичников. Уж наверняка кому-нибудь не спалось в душную субботнюю ночь. Обязательно найдется хоть один человек, вставший рано, до зари, по своим крестьянским заботам. Я хотел пойти поговорить с соседями бабы Насти, но ко мне заглянул Федя Колпаков, колхозный шофер.
— Наверное, у тебя на сберкнижке тысячи, коли ты столько времени не работал.
— Как не работал? Работал. — Федя, разодетый не по будням, расселся на стуле нога на ногу, с папироской в зубах. — Слесарил.
— Машину отремонтировал? Тормоза…
— Не знаю. Ухожу из колхоза. Так что можешь мне вернуть права с чистой совестью. Не будет ездить на твоем участке шофер Федя Колпаков.
Я вынул из сейфа права. Развернул. Шофер третьего класса.
— И куда же ты теперь, Федя Колпаков, шофер третьего класса?
— В город. А первый класс получить не задача. Книжку почитать, кое-что выучить. — Он небрежно сунул права в карман. — Еще буду министра какого-нибудь возить. А что такое шофер министра? Ближе, чем первый заместитель даже. Роднее, может быть, чем жена.
— Министры, Федя, в Москве живут. А там прописка нужна, строго очень.
— Знаем, — загадочно усмехнулся парень. — Для кого строго, а для кого…
— Женился на столичной, что ли?
— Моя дорожка тебе не подойдет. Ты человек казенный, без приказа несамостоятельный. И специальности рабочей нету.
— Я не рвусь. Мне здесь нравится.
— Оно, конечно, кто любит арбуз, а кто — свиной хрящ.
После его ухода я задумался, почему из станицы уезжала молодежь. Кадровик из Калининского облуправления внутренних дел тоже жаловался, что в области не хватает колхозников.
Может быть, у нас, в Калинине, климат не тот? Долгая зима, осенние и весенние распутицы. А тут? Теплынь больше полугода, фрукты и всякая зелень так и прет из богатой земли.
Но, с другой стороны, я знал, что Коле Катаеву предлагали переехать в Ростов на крупный завод. И он не поехал. Говорит, любит землю, ее запахи, ее чистоту и привольность степей.
Если призадуматься, мне тоже становилась дорога наша станица. Ее неспешная, но трудовая жизнь, чистенькие, выбеленные хатки, полынная даль. Правда, Бахмачеевская была довольно мала.
— Какая станица, одно название! — воскликнула Ксения Филипповна, когда я сказал ей об этом. — Вот до немцев тут действительно много народу жило. Война растрясла Бахмачеевскую. Считай, заново все пришлось ставить. Церковь, пожалуй, осталась нетронутой. С сотню хат. Кабы не было тут колхозной власти — хутор хутором. Я вот Петровичу все твержу: стройся, стройся по-шибче. Текут люди отсюда, особенно молодежь.
— Неужели он сам не понимает?
— Понимает, наверное. Конечно, строиться — дело дорогое. Но без людей все равно хуже. Надо сейчас поджаться, пояс потуже затянуть, но задержать парней и девок на земле. Земля человеческим теплом держится. Руками человека. Как сойдет с нее человек, бурьян да чертополох разрастется. Яблоню оставь без присмотра, она через несколько лет в дичка превратится. Вот так… — И без всякого перехода вдруг сказала: — А Зара ведь больше печется, как бы Лариса Аверьянова не стала ее невесткой.
Это уже интересно.
— Может быть, Денисова знает, где ее сын? — поинтересовался я, показывая, что весь мой интерес только профессиональный.
— Нет, не знает.
— А чего она радуется? Сын пропал. Его подозревают в конокрадстве…
— Уж прямо и конокрад! — покачала головой Ксения Филипповна. — А что уехал — мало ли? Для их народа — дело привычное… Вольный дух… Заре что? Лишь бы он подальше от Лариски. Я уверена, Арефа приедет с известиями, где болтается парень. У них, у цыган, беспроволочный телеграф. Что, где с кем происходит, тут же разносится от одного к другому.
— Чем Аверьянова не нравится Заре? — спросил я как можно равнодушней.
— Образованней и культурней Сергея. Вот в чем дело. О цыганах думают, ветреный народ, распутный. Ан нет. Семья у них крепкая. И вообще они держатся друг, за друга. Оттого, наверное, что их мало, а нас много. Не то что мы. Иной раз готовы соседа за мешок картошки продать. А Зара ведь нагоревалась. Ты у них был, сам видел. Полинка, старшая дочь Арефы от первого брака, ушла от мужа. Русского. Он стал изменять ей. Она, недолга, собрала ребятишек — и к отцу. Как ни худо без мужика, а в обиде жить не желает. Зара и смекнула: что Сергея ждет? Аверьянова, выходит, учить его будет, помыкать, как ей взбредет в голову — так и ворочайся. А там, глядишь, первая страсть пройдет, еще бросит его. Вот как Зара думает. Ну и еще обычаи всякие. Например, цыганке грех на коня сесть. А брюки надеть — и не скажи! Лариска по всем статьям не подходит. Если в семье мужик не голова, не может, как надо, образумить кнутом — дело пропащее. Неужто Аверьянова даст себя держать в подчинении?
Я вдруг так живо представил себе, как Сергей замахивается на Ларису, что вздрогнул, будто на моем теле остался горящий рубец от кнута.
— Арефа что, бьет Зару? — спросил я.
— Не за что. Хотя… — Ксения Филипповна улыбнулась. — Потешная история. Я ведь сама, грешница, осрамилась тоже. Так и быть, расскажу. Лет пятнадцать назад или двенадцать, точно не помню. С трикотажем тогда плохо было. А тут подвернулась кофточка. Конечно, с рук. Зара присоветовала. Одна ее знакомая приехала из Прибалтики… Тут вскоре в область на совещание пять человек из колхоза вызвали. У всех кофточки одинаковые, с одних рук куплены. Форсим, задаемся. У городских нету такой красы. И надо было случиться… Как полагается, в областном театре — торжественное закрытие совещания, а после — концерт. Начальство большое. Из ЦК даже кто-то. Мы из гостиницы пешком пошли. А туг дождь. Не очень чтобы сильный. Чуть замочил. Гляжу я на своих бабенок, матушки мои! Как узоры были яркие на кофточках, с них прямо полосами краска и потекла. Юбки, чулки, туфли — все как у …клоуна. А они на меня пальцем показывают. Я-то, не лучше. Смех и грех. Им ничего, могут в гостинице отсидеться. А мне — в президиум. Не оправдаешься. Что делать, хоть Лазаря пой. Воротились в номер. Не говорю уже, что на прохожих стыдились глаза поднять. И главное — переодеться не во что… Собрали с миру по нитке: у одной юбку, у другой чулки, у третьей туфли. Одним словом, нарядили меня. Едва успела к началу. Воротилась в станицу. Бабы мои, конечно, растрезвонили. Ну, до Арефы дошло. Поучил он Зару, ох поучил. Другого раза, правда, не припомню. Не знаю, имела Зара с этого дела процент или нет, не знаю. Только после этого Арефа отваживает от наших мест своих нечестных соплеменников.
Из этого разговора я вынес одно: у Ларисы с Сергеем все было куда серьезней, чем я предполагал. Значит, моим союзником невольно оказывалась Зара.
Сейчас, видимо, разыгрывалось основное действие в отношениях Ларисы и Чавы. Возможно, это был разрыв. Если бы…
16
Официально дело о пропаже Маркиза еще заведено не было, но я решил на свой страх и риск провести проверку кое-каких фактов.
Прежде всего — окурок, найденный во дворе Ларисы. На обгоревшем клочке бумаги можно было явственно различить три буквы крупного газетного шрифта «ЕЛЯ», оканчивающиеся кавычками. И цифру 21. Тут гадать долго не приходилось — бумагу для самокрутки оторвали от «Недели». Цифра 21 означала порядковый номер выпуска. Значит, этот номер относился к началу июня.
Таким образом, следовало выяснить, кто в Бахмачеевской получает «Неделю».
