Марина Крамер - Умереть, чтобы жить
— Прямо комплексное предложение, — пробормотала Ника, заканчивая завтрак.
Дмитрий сделал вид, что не заметил колкости, быстро убрал со стола и сел напротив Стаховой:
— Чем будешь заниматься? Тебе, наверное, работать нужно?
— Нужно, — вздохнула она, закуривая, — но без звонка, который я жду вторые сутки, это не очень возможно. Информации маловато, понимаешь?
— Ну, хорошо — а если звонок этот не раздастся? Тогда что будешь делать?
— Тогда у меня есть в резерве два человека, с которыми нужно встретиться. Один — точно, а вот со вторым могут быть сложности — как раз на звонке это завязано. Ой, напустила я тумана, конечно, — отмахнулась она, — но ты не вникай особо — это профессиональные заморочки.
Дмитрий покачал головой и тоже взял сигарету. Ника поймала себя на том, что вот они уже сидят в кухне, покуривают после завтрака, и выглядит это так, словно они делают это уже давно — настолько все естественно и без малейшей напряженности. И пусть все это похоже на сказку, но кто сказал, что она, Ника, не заслужила ее? Почему бы ей не поверить этому мужчине, не побыть счастливой хотя бы какое-то время, если уж нельзя загадывать надолго вперед? Внезапно в голове начали мелькать строчки, и через пару минут Ника вдруг, прикрыв глаза, почти шепотом продекламировала:
— Ты найдешься не так, не во сне.
Знаю — буду встречать поезда,
Ты приедешь совсем не ко мне,
Но останешься здесь навсегда.
В нашем городе ранней весной
Манит небо пронзительно ввысь,
Оставайся навеки со мной,
Никуда от меня не стремись…
Рощин удивленно смотрел на нее, замерев с догорающей сигаретой в пальцах. Ника же чувствовала, что это не все, что слова льются рекой, что ей необходимо их проговорить вслух, чтобы не захлебнуться чувствами и эмоциями. И она продолжила, откинувшись на спинку стула и не открывая глаз:
— Ты забудешь, поверь, имена,
И свое. А зачем здесь оно?
Жизнь нам заново вместе дана —
Пусть и имя нам будет одно.
В нашем городе тишь и покой
Даже если случится гроза,
Оставайся, любимый, со мной —
Ты забудешь дорогу назад[1].
Когда она умолкла, в кухне повисла такая тишина, что тиканье часов показалось слишком громким, почти неприличным — как крик в консерватории. Дмитрий встал, на цыпочках переместился к Нике и, взяв ее руки в свои, прошептал:
— Какая же ты умница…
Ника открыла глаза и смущенно улыбнулась:
— У меня иногда такое бывает, но редко… самое странное, что я потом не помню ни строки.
— Жаль… очень хорошие стихи, хоть я в этом и не особенно разбираюсь.
— А если не разбираешься, то с чего взял, что они хорошие? — улыбнулась она.
— По-моему, хорошие стихи — это когда они в душу стучатся, а не в голову.
— Интересное определение… Знаешь, а я согласна: у меня тоже так. Или я прочувствовала стихотворение — и тогда оно мне близко и понятно, или нет — и тогда это просто набор слов, даже, возможно, и от талантливого поэта. Но я, к счастью, не поэт, поэтому…
— Я буду записывать за тобой, — чмокнув ее в макушку, сообщил Рощин, — нечего пропадать хорошим стихам. А сейчас… мне домой бы съездить.
Ника вздрогнула. Ей почему-то показалось невыносимым остаться в квартире одной — как будто мир опустеет. Но она понимала, что нельзя вот так просто взять и привязать к себе взрослого самостоятельного человека, привыкшего к определенному укладу жизни и имеющего свои планы. В которые, кстати сказать, она могла и не вписываться, и в этом ничего ужасного нет. Дмитрий, очевидно, уловил перемену в ее настроении:
— Если не возражаешь, я вернусь часам к восьми. Если, конечно, ты хочешь, чтобы я вернулся.
— А чего хочешь ты? — требовательно глядя ему в глаза, спросила Ника.
— А я не хочу уходить, — просто сказал Рощин, — но у меня есть некие обязательства. Но я обязательно вернусь вечером.
— Конечно… ты извини, что я спросила…
— Не надо извиняться. Я никаких секретов не делаю из своих планов — мне нужно навестить маму, купить ей продукты и поставить капельницу, только и всего. И в следующий раз я непременно приглашу тебя поехать со мной. В следующий — потому что мама не совсем здорова и будет чувствовать себя неловко, принимая мою девушку, не встав с постели.
У Стаховой внутри все затопило чем-то теплым. Дмитрий считал ее своей девушкой, строил какие-то планы, и от этого все, что произошло, казалось еще более сказочным. Ей никогда прежде не приходилось знакомиться с чьей-то мамой — с Гавриленко им просто не хватило времени, а Артем Масленников вообще не считал, что их отношения обязывают его к подобному знакомству. С Рощиным же все шло совершенно не так, как привыкла Ника. Она пыталась уловить хоть намек на фальшь — слишком уж идеально он вел себя, говорил те слова, которые хотела бы слышать любая девушка, вообще казался несуществующим. Но нет — ни в словах, ни в интонациях, ни во взглядах Дмитрия не было ничего такого, что могло бы позволить Нике усомниться. «Да и физиологию невозможно имитировать — мужчине, во всяком случае», — хихикнула она про себя и встала:
— Тогда пойдем, я провожу тебя, заодно в магазин зайду и вообще… проветрюсь.
— Ну, пойдем, — улыбнулся Рощин и пошел одеваться.
Глава 22
Частный детектив
Что тщательнее скрывают, то скорее обнаруживается.
Японская пословицаОна выходила из супермаркета, едва волоча три огромных пакета, набитых продуктами и разной хозяйственной мелочью, когда в кармане ветровки зазвонил телефон.
— О черт! Как вовремя! — ругнулась Стахова, оглядываясь в поисках места, куда можно было поставить пакеты.
Телефон надрывался, но опускать покупки на мокрую после утреннего дождя траву Ника не хотела, потому пошла к памятнику татарскому поэту, возле которого были лавки. Обычно по вечерам здесь собирались компании молодежи, коротавшие время за банкой энергетика или пива, потому вокруг все было завалено пустыми жестянками — видимо, дворник еще не добрался. Плюхнув пакеты на ближайшую лавку, Ника вынула из кармана орущий мобильник:
— Ну, все, отвечаю уже! Алло!
— Вы Вероника? — раздался незнакомый мужской голос, и у Стаховой почему-то все ухнуло вниз.
— Да. А вы кто?
— А я Павел, частный детектив. Ваш номер мне дал господин Бальзанов, просил ответить на вопросы. Могу сделать это сейчас.
Ника вспылила:
— Да? Можете? А я, представьте, сейчас не готова их вам задать!
— Я так понял, что это надо вам, а не мне, — недовольно заметил частный детектив.
— Это надо господину Бальзанову. Хотите оспорить?
Оспаривать нужды работодателя Павел явно не хотел, потому сменил тон на более дружелюбный:
— Хорошо, давайте позже. Куда мне подъехать?
Встречаться с кем-то снова в кофейне, где сидела с Людмилой, Ника не хотела — не хватало еще, чтобы официантка ее запомнила и начала присматриваться, с кем она приходит. Потому пришлось назначить свидание в ущерб себе — в ГУМе. «Заодно прогуляюсь оттуда пешком».
Подхватив пакеты, Ника направилась домой, гадая, почему так и не звонит Людмила. Возможно, у нее появились какие-то дела на работе — а что, мало ли. Но эта версия почему-то не казалась Нике правдоподобной. И как-то неприятно ныло внутри — как предчувствие.
До встречи с Павлом оставалось больше трех часов, но за это время Ника хотела не только привести себя в порядок, но и просмотреть еще кое-какие материалы, собранные в интернете. И именно это ее подвело. Погрузившись в работу, Стахова переставала чувствовать время, и когда спохватилась, мыть голову было уже поздно — оставалось только что-то надеть и бежать ловить такси.
Чертыхаясь и путаясь в джинсах, она пыталась одновременно одеваться, причесываться, бросать в сумку блокноты и карандаши… Все, разумеется, валилось из рук.
— Так, Ника, успокойся! — рявкнула она на свое отражение в большом зеркале. — Некрасиво приходить на встречу в разных носках!
Немного успокоившись, она собралась и вышла из квартиры на лифтовую площадку. В этот момент ей показалось, что на балконе, который вел к лестничным маршам, кто-то стоит, но у Ники не было времени выяснять это. Из подъезда она выскочила, едва не сбив консьержа, на ходу буркнула извинения и побежала на дорогу, отчаянно размахивая рукой, чтобы привлечь к себе внимание таксистов.
«Ну, что за жизнь? — думала она, уже сидя в машине и будучи уверена в том, что не опоздает. — Опять несусь куда-то, что-то вынюхиваю. Зачем я вообще сюда вернулась? Не могла прожить без журналистики? Вот я снова журналист — и что? Много счастья?»
Эти мысли были прерваны мрачным сообщением с переднего сиденья:
