Ури Шахар - Мессианский Квадрат
– Не напоминай об этом! – замахала руками Марина. – Рабин – преступник, которого следовало судить. А этот молокосос не только дал уйти ему от правосудия, но еще и придал ореол мученичества его постылому делу.
– Постылому или постыдному? – переспросил Андрей.
– И то и другое, – сокрушалась Марина.
– Ну не знаю, надо ли Рабина судить... – задумался Андрей. – Мне кажется, вы погорячились. За политику – даже самую близорукую – судить проблематично. Этак все президенты и премьер-министры за решеткой окажутся.
– В Талмуде сказано, что царя только Бог судить уполномочен, – поддержал я Андрея. – В трактате Сангедрин рассказывается, как мудрецы однажды вызвали на суд царя Александра Янная, но в ходе разбирательства сами признали, что судить его некомпетентны...
– А что он натворил? За что его судить-то хотели?
– За убийство. Тот еще царь был. Однажды распял восемьсот раввинов и зарезал перед их глазами их жен и детей, а сам наблюдал эти сцены, веселясь с наложницами... Но это, разумеется, не значит, что рабиновские авантюры не заслуживают парламентского расследования.
– Не знаю, – пожала плечами Марина. – Мы по-другому воспитаны. Если какой-то дорвавшийся до власти гражданин – будь он генсек, или царь, – этой властью злоупотребляет, то народ имеет полное право его судить.
***
На следующий день я взял отпуск на ферме и повел Андрея в Шилоах – арабское село, расположенное на месте древнего йевусейского города, который завоевал царь Давид. В последние годы евреи скупили здесь десятки домов, и в этой, самой древней, части Иерусалима начались археологические раскопки.
***
Когда мы поднялись из Шилоаха, то у самых Мусорных ворот столкнулись с Халедом.
– Вот так встреча! – обрадовался я. – А вы знакомы, между прочим.
Андрей стал пристально рассматривать Халеда, по улыбке которого сразу стало ясно, что он как раз узнал Андрея с первого взгляда.
– Вроде нет, – ответил Андрей.
– Тогда знакомься. Халед, – сказал я Андрею.
– Я о тебе много слышал. Очень рад, – ответил Андрей на иврите.
Мы решили вместе погулять по Старому городу. У охраны при входе мы с Андреем благополучно миновали рамку металлоискателя. А вот Халеда охранник долго проверял и попросил предъявить документы. Тот достал из кармана удостоверение личности, показал его и тоже прошел.
Я заметил, что корочка его документа была синей, а не оранжевой, как в прошлый раз. Это совсем сбило меня с толку.
Что это значит? Откуда у Халеда израильский паспорт?
От этой мысли меня тут же отвлек Андрей, тянувший нас к узким Магрибским воротам, ведущим на Храмовую гору.
– Пошли туда…
– Это не так просто, – усмехнулся я. – Туристические экскурсии наверх иногда допускают, но в принципе для немусульманина туда путь закрыт.
– Ты хочешь сказать, что никогда там не был? Не был на Сионе? Ведь ты же сионист.
– Не был. Не думаю, что это возможно. Впрочем, я слышал, что существуют какие-то ортодоксальные иудеи, которые добились разрешения подниматься на Храмовую гору. Их пускают вроде бы по двое, раз в неделю. Но за ними следят специальные стражи – чтобы они глаз не закрывали и губами не шевелили.
– Чего-чего?! Это еще зачем?
– Шариат запрещает евреям и христианам молиться в пределах мусульманских святынь…
– М-да, – пробормотал Андрей. – Продвинутая вы, однако, демократия. Такие широкие права мусульманам предоставляете…
Мы углубились в еврейский квартал, дошли до разрушенной иорданцами синагоги Хурва и уселись на каменный парапет, залитый лучами зимнего иерусалимского солнца.
– Что за удостоверение ты предъявил сейчас у Стены Плача? – задал я наконец Халеду мучивший меня вопрос. – Можно взглянуть?
Халед с легкой усмешкой протянул документ.
Я открыл паспорт и убедился, что он принадлежит действительно Халеду Эль-Масри. На месте проживания значилось… Акко.
– Откуда у тебя это? Ты ведь палестинец, живешь в Рамалле. Я же сам тебя там встречал.
– Все чисто, – забирая паспорт назад, сказал Халед. – Я уже скоро год как получил израильское гражданство.
– Каким образом?
– Угадай.
– Женился на арабке из Акко? – обрадовался я внезапно пришедшему в голову ответу на эту головоломку.
– Но разве в паспорте не написано, что я холост? – Халед почти смеялся, видя мое недоумение.
– Ты — маштапник?! – осенило меня вдруг.
– Со второй попытки угадал.
– Почему же ты никогда раньше об этом не говорил?
– Как бы я мог? Просто в какой-то момент хамасовцы меня раскрыли. Пытались убить.
– А что такое «маштапник»? – вмешался Андрей. – Я в принципе догадываюсь, о чем вы, но кое-что не понимаю.
– Сокращение от «Мешатеф пеула», агент служб безопасности, – радостно, почти с гордостью, объяснил я. – Халед, оказывается, на Израиль работал, представляешь?! А в преддверии передачи территорий раскрытым палестинским агентам стали предоставлять вид на жительство или даже израильское гражданство.
Я был очень рад. Халед был мне симпатичен, и после наших многочасовых бесед о «текущей ситуации» мы с ним по-настоящему сблизились. Но эти встречи в Рамалле, да и другие обстоятельства никогда не переставали меня смущать. Назойливая мысль, что я не все про него знаю, не давала мне покоя. Теперь, наконец, все разъяснилось.
– Так ты тогда в Рамалле в полицейском участке по заданию, что ли, находился?
– Конечно.
– А на перекрестке Адам? Это ведь, наверно, хамасники тебя сбить хотели?
– Нет, нет, ну что ты, – замахал руками Халед. – Я был раскрыт относительно недавно...
Мне показалось, что он темнит, но не хотелось давить, не хотелось устраивать дознание человеку, только что сделавшему такое поразительное признание.
– А как же это случилось, что ты стал сотрудничать?
– Само так вышло. Мне было тогда двадцать лет. Один человек стал уговаривать меня примкнуть к террористам. А из разговора я понял, что он поручил кому-то напасть с ножом на евреев на тремпиаде в Шуафате... Я к тому моменту уже знал одного маштапника. То есть его все знали, он не таился. Так вот, я рассказал все ему — он передал мою информацию куда надо. Скоро меня вызвали. Долго беседовали, предложили сотрудничать, ну и я, в общем, согласился.
– И много тебе довелось терактов предупредить?
– Я не считал. Но десятка три, думаю, наберется.
– Ого! Как же ты информацию получал?
– Знакомился, как бы случайно, с нужными людьми, ну и они мне обычно все сами выкладывали. Люди почему-то любят посвящать меня в свои секреты...
– Ну а сейчас как? Тебе и сейчас удается собирать информацию?
– Намного реже. Там, где меня не знают...
– А тот маштапник, к которому ты первый раз обратился? Как он?
– Ахмад?.. Он никогда не скрывался. Он сильный человек, сумел себя поставить и до последнего времени продолжал жить в своем селе под Рамаллой. Но сейчас он, конечно, уже год как израильский гражданин и живет в Галилее. С ним так было вначале... На него ночью напали уголовники, денег потребовали. Он не дал. Его избили и обещали расправиться. А он возьми и обратись после этого в израильскую полицию. Уголовников в тот же вечер задержали. А он с той поры стал сотрудничать. Причем открыто. Вот к нему я и пришел.
– Наверно, это трудный был выбор. Ты никогда не чувствовал себя... – смутился я, – ...извини, предателем что ли?
– Нет, я ни перед кем не виноват... Эти люди опасны для всех одинаково. И выбор мой совсем не трудный был. В ту пору, я имею в виду. Сегодня, конечно, когда вы сами свое дело рушите, не знаю, как бы я поступил…
– Знаешь, Халед, что я тебе скажу? – воскликнул Андрей, – Ты... ты... И он явно запутался с ивритом.
– Что ты хочешь сказать? – спросил я.
– Скажи ему, что пока мы жили под коммунистами, мы желали поражения СССР в его противостоянии Западу. Мы видели в СССР угрозу человечеству и считали таких людей, как Сахаров или Щаранский героями, а не предателями. Сегодня угроза человечеству исходит от исламистов. Поэтому такие люди, как Халед, тоже не должны чувствовать себя предателями...
Я перевел.
Халед усмехнулся.
– Все так. И я действительно предателем себя не чувствую. Но есть одно отличие. Ты только представь себе, что в той вашей борьбе Запад был бы не на стороне ваших Сахарова и Щаранского, а на стороне Брежнева. Представил? Так вот у нас, у палестинцев, именно такая ситуация...
При расставании Андрей с чувством пожал Халеду руку и сказал на иврите, что гордится знакомством с ним.
***
Когда я на следующий день позвонил Андрею, его уже не было. Он ушел в пустыню. Искать рукопись. Зеэв пытался объяснить, что сезон для экспедиций не подходящий – все было бесполезно. Меня он не только не пригласил присоединиться (знал, что не пойду), но даже и не заикнулся о своем путешествии.
