Анастасия Валеева - Семейный подряд
Возможно, не стоило ей произносить имя собаки. Но она-то хотела, чтобы та помешала этому придурку выпрыгнуть из окна. Неизвестно, хотел ли тот покончить с собой или собирался перебраться в другую палату или на другой этаж. Так или иначе, но призошло то, что произошло. Джемма молча кинулась к незнакомцу, но ухватить его не успела; ее зубы только клацнули в воздухе.
– Всем стоять, – в палату влетел разгоряченный Руденко, с «Макаровым» в вытянутой руке, за ним еще двое ментов с автоматами наперевес.
Джемма предупреждающе зарычала.
– Ко мне, – позвала ее Яна, боясь как бы собаку не пристрелили по ошибке. – Посмотрите лучше внизу под окнами, – повернулась она к лейтенанту, который узнал ее голос, может, чего найдете.
Тот подскочил к окну и, деловито обломав особенно выступающие острые края разбитого стекла высунулся наружу.
– Едрит твою налево! – выругался он, уже повернувшись к Милославской. – Чего ты тут забыла?
В его укоризне было столько отеческой заботы, что если бы Яне не довелось пережить столь животрепещущего момента, она бы расчувствовалась. Так умиляла эта смесь нежности и легкого раздражения, вызванного тревогой за судьбу приятельницы. Самойлов и почти налысо остриженный прапорщик, фамилии которого Яна не знала, замерли, молчаливые и озадаченные, переводя взгляд с Руденко на Милославскую и с нее – на лежавшую под трубками женщину.
– Он хотел убить Оксану, – запинаясь проговорила Яна, – вот…
Она кивнула на зловеще посверкивающие на полу ножницы. Руденко ограничился профессионально-лаконичным кивком, реагируя на который, Самойлов поднял ножницы, предварительно надев перчатки.
– На экспертизу, – обронил Руденко, ощущая себя в центре опасных и интересных событий. – Как же это ты, матушка?.. Слушай, – его словно осенила страшная догадка, – а он не врач, случайно?
– Нет, – резко сказала Милославская, – мне было видение… Я видела, как он заносит руку с ножницами над трубкой, – она показала глазами на больную, – поэтому я тебе и позвонила! Жаль, что тебя здесь не было минут пять назад…
– Это плохая шутка, – состроил кислую мину Три Семерки, – а с этим, – боднул он больничный воздух круглым подбородком, указывая на лабиринт трубок и склянки с физраствором, – надо еще проверить.
– Ты всегда опаздываешь, Сеня, – с печальной улыбкой заметила Яна, – и в итоге все самое важное к твоему появлению уже случается.
Три Семерки бросил на Яну сердитый взгляд, выражая неудовольствие тем, что она фамильярничает с ним в присутствии подчиненных. Самойлов с присущей ему медлительной основательностью рассмотрел орудие несостоявшегося убийства и опустил в пакет. Возможно, нарочитая неспешность его жеста и то особое внимание, с которым он изучал ножницы, призваны были скрыть невольное замешательство и смущение, вызванные видом растерянного начальника, которого отчитывает его «слегка помешанная» подружка. Три Семерки вызвал по рации криминалистов и следователей прокуратуры.
– Рассказывай, – взял наконец инициативу в свои руки Руденко, – подробно.
Яна не успела приступить к повествованию, как в палату протиснулся ошалело вращающий глазами Эдик.
– Как прошел тот парень? – кивнул Руденко на окно и вонзая жесткий взгляд в охранника.
– Кто-о? – изумился тот.
– Кто-кто, – зло передразнил Руденко, – конь в пальто!
Эта реплика отнюдь не подвинула Эдика к пониманию происходящего. Он косился на Милославскую, с недоумением глядел на Руденко, тревожно озирался, заглядывая в темные углы палаты, словно там таилась разгадка.
– Кто приходил сегодня к Санталовой? – не сводил Три Семерки разгневанно-вопрошающего взора с Эдика.
– К ней никого не пускают, – отозвался он.
– Кто тут на этаже? – как-то бестолково спросил Руденко. – Ординаторская закрыта. Тишина – приходи, бери, убивай!
– Я сейчас, – охранник выскользнул из комнаты.
Ровно через минуту он вернулся в компании смазливой перепуганной сестрички. Она боязливо жалась и хлопала ресницами.
– Где вы были? – директорским тоном спросил Руденко. – Почему в больнице посторонний?!
Девица в белом халате только пожимала плечами.
– Я не знаю, посещения давно окончились… – оправдывалась она.
– Ясно, как дважды два, – вмешалась Милославская, – он проник в больницу, когда были приемные часы, спрятался где-нибудь в укромном месте – это не так-то сложно – а потом, когда все разошлись, вышел, чтобы перезать трубки и таким образом лишить Санталову жизни.
– Где свидетели? – осек Яну Три Семерки.
– Перед тобой, – без раздражения, но весьма выразительно ответила Яна, – или я не в счет?
Он бросила на него взгляд, полный гордого вызова.
– Серега, – скомандовал Руденко подчиненному, – за мной. А ты, Вась, – обратился он к Самойлову, – оставайся здесь.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Дав показания, Яна задержалась в кабинете Руденко. Лейтенант как всегда налегал на портвейн.
– Магазин классный появился, «Три семерки» называется, – оживленно говорил он, – там всегда портвешек наличествует.
Руденко пригладил обеими ладонями свои роскошные усы. Яна знала, что этим по-казачьи широким жестом Руденко маскировал иногда – растерянность, иногда – агрессивность, и зачастую – бойцовскую жесткость, вступающую в противоречие с его природным добродушием.
– Интересный оборотец, – махнув полстакана, продолжил он, пытаясь вывести Яну из задумчивости, – Санталова едва с жизнью не распрощалась, проститутку убили…
Последовал долгий вздох.
– Теперь-то ты убедился, что не все так просто в этом деле? – подняла на него рассеянный взгляд Яна, – сегодняшний инцидент означает, что Санталову на вечеринке не застрелили только случайно.
– А как же! – сунув пальцы за ворот, Руденко неистово скреб шею, одновременно мотая головой – он нервничал, – этого парня проверили, в компьютере он не значится. Кто таков? Может, он и есть убийца Санталова?
– Человек в маске? – скептически улыбнулась Яна.
– Да, в маске, – крутнул головой Руденко с таким остервенением, что верхняя пуговица на его рубашке отлетела и с тонким пластмассовым звуком упала сначала на стол, а потом скатилась на пол.
– Успокойся, Сеня, – улыбнулась Яна, – я же тебе говорила, что с этим делом не все так просто как кажется. И потом, человек в маске отличался большим хладнокровием.
– А что же было делать этому типу, если ты приперла его к стене, да еще натравила на него пса? – нервически хохотнул Руденко.
– Только не надо обвинять меня в его смерти! – повысила голос Яна. – Во-первых, он сам спрыгнул, а во-вторых, он хотел убить Санталову. Так что нечего его выставлять божьим агнцем.
– Да никто и не выставляет, – отмахнулся Три Семерки, – упаси меня Бог! Ладно, – вздохнул он, – дадим его физию по телику, может, кто и откликнется.
– Надо бы сравнить его отпечатки…
– Сравним, – Руденко бросил на Яну недовольный взгляд, – я свое дело знаю.
Его покрасневшие глаза моргнули и уставились на полупустую бутылку.
– Выпьешь?
– Нет, спасибо. Мне пора.
– Погодь, – примиряюще улыбнулся Три Семерки, – я тебя довезу.
– Очень мило с твоей стороны, – ответила ему такой же миролюбивой улыбкой Яна, преисполнившаяся терпения и смирения именно потому, что знала: еще несколько минут и она освободится от Руденко.
Долгое общение с ним порой действовало на нее угнетающе. В такие минуты от него прямо-таки веяло какой-то безнадегой, которую тот скрывал за своими широкими жестами и бравурными декларациями.
– Чем завтра собираешься заниматься? – спросил Руденко Яну, когда они уже ехали в машине, а за окном мелькали реденькие золотистые огоньки, и ветер бешено раскачивал выстроившиеся вдоль дороги траурным кортежем голые тополя.
– Пока еще не знаю, – Яне показалось, что Руденко ведет себя точь-в-точь как растерянный ребенок, хватается за нее, как за спасительную соломинку.
Она потрепала по холке Джемму, сидящую с ней рядом на сиденье, в который раз осознав, что для нее порой молчаливое общение с животными куда более ценно и приятно нудных разговоров с себе подобными.
* * *Яна соврала, когда сказала лейтенанту, что ума не приложит, чем же заняться ей завтра. Она наметила визит к матери Оксаны Санталовой. Для этого, конечно, придется звонить Руденко, узнавать адрес и так далее. Вчера, возвращаясь с дознания, она не стала спрашивать у него об этом – столько Руденко за один день было куда как избыточно!
Стрелки часов, на которые Яна взлянула тут же по пробуждении, показывали без десяти девять. Она чувствовала себя вполне отдохнувшей. И лишь горечь от сознания, что в этой странной истории с каждым днем все только еще больше запутывается, делали это тусклое и прохладное, по-весеннему прохладное, утро унылым и безрадостным. Приняв горячую ванну и покормив Джемму, Яна стала собираться.
