Хансйорг Шнайдер - Смерть докторши
В Фольжанбуре Хункелер вырулил на дорогу в Мюспах, по тополевой аллее спустился в ложбину, к большому крестьянскому двору. Несколько сотен лет назад здесь обосновалась семья баптистов, которую бернцы выгнали из Швейцарии, а в Эльзасе их приняли, хотя в деревне поселиться не разрешили. Комиссар знал, что здешние молочные коровы — лучшие во всей округе.
Возле трактира «У разъезда» он запарковал машину. Название было связано с тем, что раньше тут проходила одноколейка и в этом месте располагалась станция с разъездом, где поезда могли разминуться.
Ставни закрыты, дверь распахнута. Хункелер вошел и устроился за столиком справа от входа. Воздух в помещении был спертый, но приятно прохладный. Под потолком горели три электрические лампочки, альпийская панорама на задней стене терялась в сумраке.
Шаркая тапками, подошла хозяйка, женщина средних лет, и Хункелер заказал пиво. Потом кивнул троим завсегдатаям за ближним столом. Двое — в синих комбинезонах, третий — в резиновых сапогах. Он знал эту троицу. Двое всегда ходили в синих комбинезонах, а третий всегда в резиновых сапогах. И пили они всегда «Кот-дю-Рон».
Хункелер закурил сигарету, глубоко вдохнул дым. Все ж таки иной раз неплохо быть курильщиком.
Когда хозяйка принесла пиво, он спросил, не уделит ли она ему минутку. Она присела к столику, сгорая от любопытства.
— Вы знаете Генриха Рюфенахта? — спросил комиссар.
— Mais bien sûr, Monsieur. Я всех знаю. Он писатель, un auteur, il écrit[12].
— И что же он пишет?
— Этого никто во всей округе не знает. Но пишет с успехом, иначе ему бы пришлось работать, он бы не смог жить писательством.
— Чем он занимается целыми днями? Нельзя же писать круглые сутки.
— Non, non, Monsieur[13]. У него есть скот. Ослы, овцы и все такое. Крики ослов и тут слыхать, он ведь неподалеку от нас живет. Пишет только вечером, с восьми до десяти. Комнату здесь снимает, на втором этаже, постояльцев-то мало. И каждый раз велит подать ему наверх литр красного. Приходит ровно в восемь, хоть часы по нем проверяй. Идет наверх и пишет, il ecrit. В десять спускается вниз, выпив к тому времени все вино. Выпивает в зале еще кружечку-другую пива, на этом самом месте, где вы сидите. И едет домой.
— На машине?
— Mais oui[14]. Мсье Рюфенахт никогда пешком не ходит.
— А полиция как на это смотрит?
— Полиция? Они к нам не заезжают, мы для них мелкая сошка.
Хункелер отхлебнул изрядный глоток пива. Доброе эльзасское пиво, превосходное на вкус.
— Вчера он тоже был здесь у вас?
— Нет, вчера не был. И позавчера тоже. Мы уж забеспокоились, не захворал ли часом.
— А третьего дня?
— Третьего дня? Тут он был, тут.
— А еще раньше?
Хозяйка задумалась. Потом покачала головой.
— В понедельник и во вторник он был здесь. И в воскресенье тоже. Он всегда здесь. Не один десяток лет. Ни дня не пропустил, кроме двух последних. — Она опять покачала головой и улыбнулась. — Vous savez, il est fou[15]. Маленько с приветом. Не моется, воняет. Но твердит, что потому и не болеет. С ним что-то стряслось?
— Нет-нет, что вы. А подруга у него есть?
— Теперь уже нет. C’est très dommage[16]. Раньше была.
— Когда они разошлись?
— Несколько лет назад. Она иногда навещала его потом. Но было видно, что все кончено. Наверно, слишком уж он вонял, на ейный вкус. Еще пива?
— С удовольствием, — сказал Хункелер.
В девять он подъехал к своему дому. Прибежала черно-белая кошка, потерлась об ноги. Он взял ее на руки, чтобы погладить. Но кошка вырвалась. Ей хотелось только потереться о его ноги.
Орешина вся в гроздьях зеленых орехов. Урожайный год, раздолье для мальчишек, подумал он и ухмыльнулся. Заметив под густыми ветвями корзину, подошел, заглянул внутрь. Среди опилок, перемешанных с овсяными хлопьями, копошились и питали желтенькие цыплята, числом девять штук.
Хункелер невольно рассмеялся. Он никак не думал, что Хедвиг решит завести живность.
Хедвиг вышла на крыльцо, недоверчиво посмотрела на него.
— Что за глупые смешки? Надо мной потешаешься?
— Ты в роли фермерши — такое мне и в голову не приходило.
— Погоди, то ли еще будет.
Ужинали они на лужайке за домом. Салат, паштет, свежий белый хлеб и бутылочка холодного рислинга из кольмарских виноградников.
— Я была на рынке в Альшвиле, — сказала Хедвиг. — Одна женщина привезла целую корзину цыплят. Несколько десятков, они так потешно копошились. А до чего хорошенькие… ну, я и не устояла. Женщина сказала, возни с ними никакой, нужен только лужок, местечко для ночлега, овсяные хлопья и немного воды. Они сами знают, что делать. Вырастут и будут нести яйца. Я взяла девять штук.
— Почему девять?
— Потому что девять — хорошее число. — Она улыбнулась, потом вдруг покраснела. — Ах ты, старый змей. Никак не можешь без своих штучек.
— Точно, не могу.
Оба смотрели на иву, на тополь, черным силуэтом проступавший на фоне темного неба. В листве пробежал шорох, словно предвестье дождя. Нет, просто ветерок. Над Юрой полыхали яркие зарницы.
— Кур, — сказал Хункелер, — нужно утром выпускать из курятника, а вечером снова запирать, иначе куница всех передушит. Их надо кормить, луговой травы да жучков им недостаточно. Курятник время от времени надо чистить. Цыплята любят ласку, любят, когда с ними разговаривают. И наконец, им нужен петух, не такие уж они дуры.
— Ты к чему клонишь? Меня, что ли, за дуру держишь?
— Нет, конечно. Но если ты заводишь кур, то должна за ними ухаживать.
— Этим я и собираюсь заняться. Хочу, чтоб тут было повеселее. И у меня всегда будет повод приехать сюда.
— А вдруг приехать не удастся?
— Тогда придется тебе выручать. Ты же вырос в деревне, верно?
— Оттого и смотрю на твою затею скептически.
— Смотри не смотри, а куры у нас есть. И ухаживать за ними мы станем вместе. Зато каждое утро к завтраку будет свежее яичко.
Хедвиг говорила решительно, и ему это очень нравилось. По щеке скользнул прохладный ветерок. Небо расчертил зигзаг молнии. Потом прокатился гром.
— Как на работе? — спросила Хедвиг. — Взял след?
— Пожалуй.
— Можешь рассказывать. У меня времени много.
Он разлил по бокалам остатки вина. Рислинг отдавал приятной горчинкой.
— Перед тем как ехать сюда, я завернул в фермерскую усадьбу на Шпицвальле. И в коровнике встретил семидесятилетнего старика. Он смотрел, как его подруга доит коров. В следующее воскресенье они отмечают помолвку. Мы тоже приглашены.
— А что? Почему бы нет?
— Я подумал, странно все-таки, как любовь соединяет людей. Ты не находишь?
— Чепуха. Ничего странного тут нет.
— Этот человек собирает камни. У него их полные карманы. И вот на лугу, у самой дороги, он нашел скарабея на кожаном шнурке. Правда, ему пришлось вымыть находку, следов никаких не осталось. Но кто-то носил этого скарабея на шее. А потом выбросил. Зачем выбрасывать скарабея, да еще такого красивого?
— Наверно, владелец решил, что от него нет больше никакого проку.
— И сразу выбросил? Не спрятал в ящик стола? Ведь какое-то время скарабей ему помогал, иначе бы он его не носил. Значит, еще ценил его, хоть он и не помогал.
Хедвиг надолго задумалась, потом сказала:
— Наверно, он вдруг возненавидел скарабея. По вполне определенной причине.
— И что же это за причина, по-твоему?
— Любовная история. Та, что подарила ему скарабея, ушла от него. Это единственно возможная причина.
По небу чиркнул зигзаг молнии, потом еще и еще, громовые раскаты следовали один за другим. Мощный порыв ветра заставил тополь склониться, налетел на иву, зашумел в тонких ветвях. И вот уже на стол упали первые капли дождя. Хункелер с Хедвиг собрали тарелки и бокалы, побежали в дом.
Дождь хлынул как из ведра, сверкали молнии, громыхал гром. С неба хлестали потоки воды. Они устроились на кровати Хедвиг, а окно закрывать не стали. Свежий, почти холодный воздух врывался в комнату, сырой и душистый. Тело у Хедвиг все еще пыхало жаром, влажное то ли от пота, то ли от дождя, от которого они спасались. Летнее тело, красивое и внезапно очень алчное.
После они лежали на кровати, а за окном по-прежнему громыхало.
— По-моему, они решили утопить всю округу, — сказала Хедвиг. — Любовь словно бы в Ноевом ковчеге. Кругом потоп, а в ковчеге двое занимаются любовью. Кстати, как звали жену Ноя? Не знаешь? Интересно, почему и тут известно только имя мужа, а имя жены кануло в забвение?
— Потому что Библию написал Бог, а Он — мужчина, а не женщина.
— По-твоему, это справедливо? — спросила Хедвиг и села на кровати.
— Ну, не знаю…
В следующую секунду он вдруг вскочил и выбежал из лома, как был, голышом. Помчался к орешине, схватил корзину, занес в дом и поставил в комнате на стол. Цыплята выглядели так, словно побывали в стиральной машине.
