Павел Саксонов - Можайский — 4: Чулицкий и другие
— Недешево обошелся?
«Ну, как… составителю — тысяча с чем-то; художнику — несколько сот; бумага — по семь рублей за стопу; набор — по двенадцать рублей за лист[61]; печать текста — по полтора рубля за тысячу оттисков; рисунки — по три. Еще переплет и что-то по мелочи. Пожалуй, что и недешево».
— Можно взглянуть?
Павел Александрович поднялся со стула, подошел к книжному шкафу и достал экземпляр.
Экземпляр поражал великолепием: шагрень[62], веленевая бумага, прекрасные иллюстрации… Текст был отпечатан крупно, без скупости на объеме, поэтому том получился особенно толстым, увесистым.
Я вздохнул не без зависти: нам, в бытность мою гимназистом, такие не дарили!
— Что-то еще?
Павел Александрович поставил книгу обратно в шкаф:
«Ученическая форма, обувка…»
— В какую приблизительно сумму обходится всё это за год?
«Понятия не имею».
— Как же так? Разве не вы составляете ведомость?
Павел Александрович покачал головой:
«Нет, не я».
— У вас есть специальный служащий? Могу я с ним поговорить?
Опять отрицание:
«Такого служащего у нас нет».
— Но кто же ведет учет такого рода расходам?
«Сам Семен Яковлевич».
Я прищурился:
— Лично?
«Он или кто-то из его секретарей. Какая разница?»
— Но не вы?
«Не мы».
— И как же так вышло?
«Очень просто». — Павел Александрович развел руками. — «Поначалу, когда Семен Яковлевич изъявил желание оказывать нам поддержку, я действительно направлял ему что-то вроде списка пожеланий, но вскоре он попросил меня не беспокоиться».
— То есть?
«В самом прямом смысле: не беспокоиться. Не отвлекаться на эти заботы. С тех пор все нужды учитываются им и он же их оплачивает, исходя из собственной сметы».
— Вас это не удивило?
«Почему это должно было меня удивить?»
— Ну как же: не вам ли виднее, в чем именно нуждаются училище, учащие, ученики?
Отрицание:
«Семен Яковлевич — не новичок в такого рода деятельности».
— Стало быть, претензий у вас нет?
«Никаких. Мы получаем даже больше того, что я намечал, когда лично составлял списки!»
— И деньги через вас не проходят?
«Нет, конечно».
— Но какие-то бумаги вы все же подписываете?
«Разумеется».
— Какие?
«Подтверждающие, что те или иные блага были нам действительно предоставлены. Какие же еще?»
— И вы ни разу не обратили внимания на суммы?
«Никакие суммы в них не значатся. Мы же не деньги получаем, а готовую, так сказать, продукцию!»
— Вот теперь, — удовлетворенно улыбнулся я, — многое прояснилось!
Павел Александрович моей улыбкой не удовлетворился:
«Но к чему вы всё это спрашивали?»
— Неважно. Для вас. Но вы мне очень помогли. И в знак признательности…
«Минутку!» — перебил меня Висковатов. — «Объяснитесь все-таки!»
— Ну, будь по вашему…
Я вкратце поведал о своих соображениях. Павел Александрович сначала протестовал, но затем сдался и стал мрачнее тучи:
«Какой ужас!» — прошептал он. — «Какой позор!»
— Не отчаивайтесь, — попытался его успокоить я, — в этом нет вашей личной вины, пусть даже ситуация и в самом деле неприятная.
«Куда уж хуже…»
— Могло, могло быть и хуже… Но давайте вернемся к письмам.
Павел Александрович посмотрел на меня почти затравленно:
«Ко всем?» — спросил он безнадежно.
Я кивнул:
— Да, Павел Александрович. Ко всем. Вы же сами видите: ничего не поделать. Всё одно к одному…
Висковатов тоже кивнул, на этот раз соглашаясь:
«Увы!»
— Итак…
«То письмо, о котором вы говорили, — начал признаваться он, — с наложенной ценностью, было ничем иным, как утвержденным актом бесплатного проезда по Николаевской железной дороге в период между несколькими датами: мы — руководство училища — собирались вывезти учеников на несколько экскурсий — в Тверь и в Москву. К акту была приложена записка…»
— Очень хорошо, что вы об этом не забыли, — удовлетворенно сказал я, памятуя о словах управляющего почтовым отделом. — На почте никакого акта не помнят, тогда как рукописный листок запомнили очень хорошо: не каждый день ценным отправлением нарекают несколько строк на обычной бумаге.
«Если желаете, — ответил Павел Александрович, — я покажу вам эту записку».
— И акт, пожалуйста.
Висковатов подошел к столу и вынул из ящика сложенный втрое стандартный лист писчей бумаги и то, что с отдаления можно было принять за конверт с наклеенными марками.
«Держите».
— Я принял и то, и другое. Конверт на деле и оказался тем самым актом: не удивительно, что Борис Семенович, управляющий, ничего о нем не сказал. В непонятных, но, впрочем, уже и неважных целях его сложили в виде конверта лицевой стороной наружу и по такому назначению использовали. Записка же гласила следующее…
Чулицкий достал из кармана памятную книжку и зачитал:
Павел Александрович!
Пересылаю Вам разрешение Дирекции Николаевской железной дороги на бесплатный проезд в Тверь и в Москву и обратно для группы Ваших учеников. Разрешение, изволите видеть, действительно для проезда в Тверь между седьмым и одиннадцатым; для проезда в Москву из Твери — между восьмым и тринадцатым; для проезда в Петербург из Москвы — между четырнадцатым и шестнадцатым. О размещении в Москве я также договорился.
Одна небольшая просьба: примите, пожалуйста, от моего секретаря посылку для его родственника в Твери — человек этот встретит Вас на вокзале. В посылке — оранжерейные персики, отправить их почтой невозможно. Правила-с!
Ваш С.Я.М.
— Вот так, господа!
— От седьмого до одиннадцатого… — прошептал Кирилов. — И шестнадцатого — в Петербург… А восемнадцатого…
— Да.
Можайский:
— Хитрые сволочи!
Гесс:
— Не так всё просто, Юрий Михайлович.
Чулицкий:
— Совершенно верно: не так всё просто.
Можайский:
— Я уже понял, что с самим Молжаниновым всё далеко не просто. А вот идея — проста. И цинична настолько, что это уму непостижимо! Передавать взрывчатку с детьми! Как шоколадку какую! Удивительно, что никто не погиб… персики! Оранжерейные! — Его сиятельство цедил слова сквозь зубы, его страшные глаза сузились до щелочек, но их улыбка полыхала сквозь эти щелочки подобно ацетиленовым горелкам. — А если бы сопровождающие не досмотрели? А если бы мальчишки вскрыли коробку? Вы представляете, господа, чем это могло закончиться?
Перед моим мысленным взором встала картина взорванного тогда полотна и сошедшего с рельс состава, по чистой случайности оказавшегося маневровым: диспетчер пустил его перед московским экспрессом, давая возможность убрать от подъездов к станции несколько отцепленных от других поездов пустых пассажирских вагонов. Террористы ошиблись, приведя свою мину в действие. И только эта ошибка спасла десятки, а возможно, и сотни ни в чем не повинных людей от неминуемой смерти!
По спине побежали мурашки. А если бы, как говорил Можайский, бомба случайно взорвалась в вагоне?
— А мы-то гадали, как они ухитрились всё это привезти!
Способ воистину был сатанинским!
— Можете себе представить, — между тем, продолжил Чулицкий, — какой эффект произвела на меня эта записка! Я то перечитывал ее, не веря своим глазам, то в упор смотрел на Павла Александровича. Висковатов выглядел обеспокоенным, но до него подлинный смысл адресованного ему послания и того, что он — собственными своими руками — натворил, все еще не дошел. «Неужели вы ничего не понимаете?» — тогда воскликнул я и посмотрел Павлу Александровичу в глаза.
Он, однако, не понял:
«Нет. Да что с вами?»
— Даты! Даты сличите!
«А что с ними не так?»
— Вы ездили на экскурсии?
«Конечно».
— Посылку с «персиками» вам дали?
«Да».
— Вы ее передали… э… родственнику молжаниновского секретаря?
«Разумеется».
— А коробку в пути вскрывали?
«Нет. Зачем?»
— Да хотя бы затем, чтобы убедиться: действительно ли в ней персики были!
Вот теперь Павел Александрович побледнел, а в его взгляде заплескался ужас:
«Так это были не персики?» — промямлил он. — «А что?»
Я вздохнул:
— Вы ведь знаете о попытке подрыва московского экспресса?
«Д-да…»
— Так вот: для следствия самой большой загадкой явился вопрос — как террористам удалось доставить взрывчатку на место минирования?
«В-вы… п-полагаете…»
— Уверен.
Павел Александрович схватился за голову:
«Что же теперь будет?»
— Где у вас телефон? — вместо ответа на заданный мне вопрос сам спросил я.
Висковатов махнул рукой.
Я подошел к аппарату и попросил соединить меня с Зволянским[63]. Однако на месте Сергея Эрастовича не оказалось, и тогда я продиктовал записку, которую секретарь обязался незамедлительно вручить, едва увидит начальника.
