Владимир Михайлов - Искатель. 1962. Выпуск №3
Это действительно было «то самое»…
*20 января 1819 года член Горного Совета и Действительный статский советник русской службы семидесятилетний Людвиг Келлер почувствовал приближение конца.
Две недели назад, осматривая по просьбе императора Александра строительство Исаакиевского собора, Келлер простудился и слег, и вот теперь, проклиная неумелых лекарей, готовился к переходу в лучший мир.
Был вечер. За толстым стеклом венецианских окон изредка вздымались блики пламени — строители собора жгли костры.
Келлер судорожно зевнул, с трудом ворочая языком, спросил камердинера:
— Что… Франц?
— Их превосходительство ожидают в приемной, — поклонился лакей, — прикажете просить?
— Проси, — кивнул Людвиг, — не было бы поздно…
— Ну что вы, сударь, — весело крикнул с порога невысокий моложавый генерал с крючковатым носом и брезгливо оттопыренной нижней губой, — у вас же насморк, и все! — подошел к отцу, небрежно чмокнул его в лоб.
— Не нужно напрасных слов, сын мой, я пригласил вас для последнего разговора. Садитесь, Франц. Я хочу дать вам один совет…
Кисло поморщившись, генерал сел около старика, печально покачал головой:
— Слушаю, ваше превосходительство…
— Помни: иногда мелочь, умело преподнесенная, дает человеку богатство и власть.
— Я запомню, отец…
— Это не все. Наш род будет славен и велик. Даже уйдя в мир иной, каждый из нас должен оставаться незабытым. Франц, на Смоленском кладбище ты велишь сделать склеп… — и, заметив, что сын порывается возразить, остановил его властным жестом.
— Ты хочешь сказать — кладбище сие более простолюдинам пристало, нежели лицу чиновному? Все мы вышли от Адама, генерал, и потому чураться простолюдинов не к лицу доброму христианину… — Он покачал головой и, повернувшись к лакею, сказал: — Пусть принесут Мадонну, Карл.
Когда лакей вышел, Франц сказал:
— Ласкаю себя надеждой, сударь, что вы измените свое решение. Посудите, узнают в свете, что Келлеры вместо Лавры на болото Смоленское позарились, подвергнут остракизму! Остерегитесь, сударь!
Старик молчал. Франц шепотом чертыхнулся — знал, не переубедить упрямца. Подумал: лицемерит фатер. Не оттого Смоленское кладбище хочет, что хамов любит, а оттого, что среди чухонских землянок и изба дворцом кажется… Склеп в Лавре — целое состояние, а на Смоленском и плохонький — диво дивное.
Лакеи внесли высокий прямоугольный ящик, осторожно поставили посреди кабинета. Людвиг открыл глаза, пожевав губами, сказал:
— Вот… Не угодно ли… Красота! — И, заметив, что ящик не распакован, прикрикнул: — Опростайте ящик-то, дураки!
Под досками, укутанная соломой, стояла невысокая мраморная женщина с печальным, величественно-красивым лицом. Точеные, почти прозрачные руки бережно обнимали спящего младенца… Франц ахнул:
— До чего же прелестна!..
Обошел вокруг, деланно-равнодушно спросил:
— Куда же ее?
— В день твоего рождения, в Ганау еще, подарил мне ее плут ростовщик… А скульптор, по всему видать, изрядный, — слабо улыбнулся Людвиг. — Ты прочти — там на постаменте надпись есть.
Франц взял с письменного стола свечу, напрягая глаза, прочел:
— Микеланджело, скульптор… 1496 год.
— Вот, вот тот самый, — прохрипел старик. — Ты, Франц, запомни: моя,'последняя воля, чтобы эта богиня над алтарем б часовне нашего фамильного склепа была. Так я и в завещании велел записать. Хочу предварить: воля покойника священна… Нарушишь из корысти — с того света приду…
Едва подавив вспыхнувшую злобу, — совсем спятил фатер: этакую красоту — на кладбище! — Франц заискивающе улыбнулся:
— Все исполню…
*Громов отодвинул книгу. «Так… Значит Мадонна принадлежала Келлерам. Это можно считать доказанным. И можно считать вероятным, что автор Мадонны — Микельанджело Буонарроти, и, значит, статуя — громадная художественная ценность…»
Теперь — фамильный рубль с надписью императора Николая Первого… Монета была в руке убитого. Интересно, подтвердится ли историческая связь этой монеты с именем графа Келлера?
Разбросав стопку, вытащил маленькую книжечку в старин^ ном переплете «мраморной» бумаги. «Из истории монетного дела». Посмотрим…
*Франц Келлер не забыл советов отца. Уже через несколько лет после его смерти он. получил должность товарища министра финансов. В свете изумлялись успехам проныры немца, а престарелый граф Амурьев, предшественник Келлера, вышедший в отставку, горько заметил:
— Тем и хорош, окаянец, что не Иван, а Франц… Да и где уж нам, нерасторопным боярам, поспеть… В Лайбахе при государе терся? Терся. В Вене воровал? Воровал. Вот за то и пожалован…
А «пожалованный» не терял времени даром: строчил «всеподданнейшие доклады», хватал регалии. Казалось, было теперь все — богатство, власть, почет, но…
Это маленькое «но» отравляло все. Бывать во дворце только по делу! Только когда призовет государь для доклада! И это с его, Франца, умением быть нужным, незаменимым! И это когда всякие Юсуповы и Загряжские лезут во дворец в любое время. И только потому, что у них придворные чины, дворянские титулы…
«Мелочь, умело преподнесенная, дает человеку богатство и власть», — часто повторял Келлер слова отца. И однажды осенью «мелочь» была найдена…
Утром 18 сентября 183… года из Мюнхена в особняк Келлера на Мойке прибыл курьер от российского посланника князя Гагарина. В обмен на русские серебряные монеты князь прислал несколько талеров с изображением семьи баварского короля.
Келлер долго рассматривал монеты, задумчиво пересыпая их из ладони в ладонь, потом торопливо поднялся в кабинет.
«Николай Павлович тщеславен и изрядно глуп, чего уж лицемерить, — думал он, обрезая перо, — если придется по нраву — будет все — и титул и земли…»
Рука дрожала, и перья все время брызгали, наконец, кое-как успокоившись, Келлер вывел:
«Управляющему Департаментом Горных и Соляных дел Генерал-Лейтенанту корпуса горных инженеров Карнееву. Ваше превосходительство, Милостивый Государь Егор Васильевич! Согласно приложенному талеру прошу весьма секретно изготовить штемпель полуторарублевой монеты с изображением Государя и Августейшей семьи…»
*Прошло несколько месяцев — и вот морозным зимним утром в день тезоименитства Николая Павловича у Зимнего дворца со стороны Дворцовой площади остановился возок.
Подобрав полы длинной светло-серой шинели, из возка вышел
Франц Келлер и, перекрестившись, зашагал к скромному подъезду, охраняемому двумя дворцовыми гренадерами в высоких мохнатых шапках.
…То ли от холода, то ли от страха, но Келлера все время била мелкая дрожь. Сегодня он впервые осмелился нарушить этикет: решил войти во дворец не через Крещенский подъезд, со стороны Невы, предназначенный для всех, а через этот, малый — подъезд «ее величества», открытый только для особ титулованных и приближенных…
— По именному повелению! — выкрикнул он загородившим было дорогу гренадерам и, раздвинув скрещенные штыки, вошел в зал.
Небрежно швырнул шинель раззолоченному камер-лакею, оправил мундир и, достав из-за пазухи полированную коробку черного дерева, заботливо вытер крышку рукавом.
— Ну, с богом, — шепнул он своему отражению в крышке коробки и, поскрипывая новенькими ботфортами, затрусил по широкой мраморной лестнице.
Николай Павлович сидел в своем кабинете.
Настроение было испорчено с утра бог весть как попавшей на глаза бумагой из Петропавловской крепости. Какой-то проходимец исчертил стены каземата похабными словами и проклятьями ему, Николаю, и притом еще имел наглость повеситься!
Царь швырнул рапорт коменданта на пол и, наступив на него ногами, топтал, стараясь порвать. Это было трудно, и Николай Павлович пришел в ярость. Подскочил к стойке с саблями и, схватив одну, замахнулся…
— Его превосходительство генерал-лейтенант Келлер, — испуганно доложил вошедший флигель-адъютант.
— Ково? — выкатил глаза император. — Ково докладываешь? Келлера? Впрочем… Нужен. Пусть войдет, — швырнул саблю на кровать и, сев в кресло, закинул ногу на ногу.
— Входи, Франц Людвигович, входи, — жалостливо протянул он, увидев Келлера. — Праздник у меня нынче, а одни заботы да горести… Чем порадуешь?
— Ваше величество, — согнулся в поклоне Келлер, — в день столь торжественный и радостный для всех истинно русских…
— Твоя правда, братец, — вздохнув, перебил Николай, — у нас в России любой немец более русский, нежели самый коренной русак. Хотя бы и ты тоже…
— За истинно русских почитаю каждого, кто к вящей славе государя своего готов сложить голову на алтарь отечества… К таковым скромно и себя отношу, — выгнул грудь и щелкнул каблуками Келлер.
