Галина Щербакова - Трем девушкам кануть
Пришла попрощаться Нина Павловна, чему Юрай был очень удивлен, а мама просто запылала от гордого волнения, не зная, чем угостить-приветить любимую учительницу.
– Не знаю, зачем… Не хотела говорить раньше. Но мне кажется, эту обидную для меня историю надо знать, – сказала Нина Павловна. – Ты интересуешься этой Олей. Конечно, с ней ничего не случилось. Даже не думай. К сожалению, случается с другими, а олям их жизнь сходит с рук. Не знаю, чем она пригодится, эта история, скорей, ничем. Но чтоб ты не искал напрасно очередную жертву, расскажу. Не тот случай. Недавно я ее встретила поздно вечером. Знаешь, такое не рассказывают, но ладно, ты свой. Я думаю, она была в наркотическом состоянии… Иначе не объяснишь… Она стала очень возбужденно и громко жалеть меня, что у меня нет мужчин… Она, захлебываясь, стала мне описывать, Юрик, что она испытывает, ну понимаешь. Держит меня за руки и кричит, как это у нее происходит… Ужас! Нет, не в самом этом факте дело, а в том, что она кричала мне. Зачем? Унизить? Обидеть? С какой стати? Я ей говорю: «Оля! Если тебе так хорошо, так зачем же вести себя так плохо?» Она отвечает: «Ты старая дура! Кто тебе, кроме меня, это скажет! И ничего ты в жизни не понимаешь». И на ты меня, на ты…
– Когда это было? – спросил Юрай.
– Совсем недавно. Ты только уехал. Она и тебя вспомнила… Говорит, это ты выучила одного московского придурка… Извини, Юрик… Дальше я цитирую: «Ходит, воздух портит… Определенно импотент… Молодые должны трахаться, а не шпионить… От тебя, козлица, только такие и идут».
Я дала ей пощечину, Юрий. И вот почему я думаю, что она была не в себе. Она как бы очнулась… Заскулила по-собачьи… И вдруг… Ой, извините… Нина Павловна, извините… И убежала с плачем. А я, козлица, осталась… Вот такая история, Юрий… Просто, чтоб ты знал…
– Откуда она про меня-то слышала?
– Ты у нас не тайна. В этом нет ничего удивительного. Удивительна эта страсть против меня. С чего бы так и вдруг? Я с ней вполне контачила… Обозленность же ее была очень личной… Впечатление такое, будто только что, кроме всего прочего, конечно, обсуждалась моя скромная персона. И обсуждалась с ненавистью. Кем и за что?
– Всех ее дружков, – сказала мама, – вызывали в милицию. Никто ничего не знает. Грешат на азербайджанцев. Тут одна компания гуляла несколько дней. Привозили виноград. Могла с ними сесть в рефрижератор.
– Вы никому об этом не рассказывали? – спросил Юрай Нину Павловну.
– Как тебе – никому. А в общих чертах Севе Румянцеву. Он еще казал, что эту девочку давно боится. Она еще в райком к нему приходила, обещала вскрыть вены прямо на общем собрании.
– С чего бы это?
– Девчонки были в него влюблены, а эта явилась с объяснениями и бритвой.
– Что он сделал?
– Отнял бритву. Говорит, сильно порезался. А она хохотала как полоумная.
С Севой пришлось свидеться еще раз. Он приехал сам, снова спугнув мотоциклом кур на улице.
– Послали в Москву запрос о справке. Официальный, – сказал он. – В случае чего приедешь?
– В третий раз будет трудно, – ответил Юрай. – Но разве во мне дело. Главное – разгорячить милицию. Ты молоток, старик, молоток!
Сева исчез в клубе пыли, а Юрай стал собирать вещи. Не давала покоя какая-то деталь, мелочь… Ерундовина, которую он увидел и как бы не заметил. Но так и не вспомнил. А когда уже выходили из двора, мама ключом подцепила и вытащила из почтового ящика тараканий плакат. Не надо было вырывать его из маминых рук: она бы его просто выбросила. А так, пришлось прочитать и это дацзыбао: «Ну что, идиот, тебе не надоело? Свечечку можно зажечь и покруче».
– Не обращай внимания, – сказала мама.
– Это мальчишки, – сказал Юрай, – насмотрелись видашников.
– Если б я еще знала, что такое, – пробормотала мама, – эти видашники.
* * *В Москве Юрай первым делом поехал к Майе. Она открыла ему дверь чисто умытая, с гладкими, схваченными резинкой волосами, похожая на отличницу и старосту класса. Детей не было – в садике. Зато был муж, бледный, тоже чисто вымытый и похожий на физорга парень. «После бани они, что ли?» – подумал Юрай. И квартирка Майи была свеже-опрятной, и дорожки в комнатах лежали наискосок, чтобы прикрывать зияющие раны линолеума, которые, несмотря наискосок, все-таки выглядывали лохмотьями, и Майя босой ногой направляла движение половика к сокрытию изъянов.
– Ой! – всплеснула руками Майя. – А я тут убиралась и тебя вспомнила. – Она полезла в ящичек под телефон и вынула бумажку. – Завалялась. Это телефон Жени, по которому Машка звонила… ну… насчет билета. Помнишь? Надо или выкинуть?
– Давай сюда, – сказал Юрай. – Я все подбираю, как мусорщик.
Майя пригласила в кухню, а муж-физорг тихо спросил:
– Ну, тогда я схожу за хлебом?
Метнулась Майя, что-то сказала ему тихо, на ушко, на что вымытый муж ответил:
– Да ты что? – и почему-то подергал себя за кадык.
Майя объяснила:
– Не было бы счастья, да несчастье помогло. – Оказалось, по пьяни дружок мужа взял свое годовалое дитя и стал его подбрасывать. Подкинуть подкинул, а не поймал. Разбил мальчонку на глазах у Майиного мужа. И случилось с тем превращение. «Три дня его рвало не то, что до желчи… До крови… И все… Не пьет и стал тихий-тихий и вежливый до противности».
– Такого-то и не надо было, – говорила Майя. – Прямо баптист какой-то… Может, пройдет? Может, еще посмелеет?.. Ведь в жизни таким нельзя быть… Склюют…
– Майя! Я опять к тебе о Маше… Скажи, она тебе не говорила когда-нибудь про медицинские справки, что достать может?..
– Откуда ты знаешь? – удивилась Майя. – Я как раз вчера думала – как жаль, что я, такая идиотка, не воспользовалась. Она мне предлагала справку про любую болезнь ребенка, и что меня прикрепят с ней к хорошему магазину, где все-про-все… Я ее пугнула. Чтоб на собственное дитя такое наплести, это мне никакой ветчины не надо… Тогда она говорит: «Ну давай я тебя сделаю вялотекущей шизофреничкой!» Я даже обозлилась, ну пусть я нищая; ну пусть муж у меня алкаш… Но доходить до такой справки? А вчера – крест, святая икона – я на своего посмотрела и думаю: на него любую справку сейчас брать можно. Он не обидится. А прикрепиться к магазинам – это ж самое то! Эх, думаю, где ты теперь, моя подруга! С небес-то смотреть на нас один смех.
– А откуда у нее такие связи?
– Ну, этого я не знаю! В таких делах она лишнего не скажет. Но связь у нее была с кем-то очень большой высоты… А Лодю ты так и не видел?
– Не видел, – ответил Юрай. – Хотя, может, и видел. Как знать? Он приезжал к ее хозяевам. Старику на память подарил «Сейку». Собирается у них жить.
– Брехня! – сказала Майя. – Зачем это ему, подумай! Что он после Машки замену себе не найдет? Мне Машка говорила, что к нему бабы просто клеются. Но она-то считала, что он пока с ней – ни-ни. Строг. Мои же наблюдения по жизни другие. Нет такого мужика, который был бы ни-ни, если к нему сами клеются. Это баба может устоять, мужик устоять не может никогда по своей природе. А почему ты так странно сказал – может, видел, может, нет? Лодю? Что за дела?
– Смеяться будешь, но никто не знает Лодиной фамилии. Никто не знает, где он работает. Совсем смех – где живет. И описание смутное. Высокий. То ли небритый, то ли бородатый. У меня есть один такой на примете. Зовут его Олег. Он из Карелии. Я его с Машей в Харькове на станции ночью видел.
Все, что угодно, но чтоб Майя да зашлась смехом, аж закашлялась, бедняжка, такого он не ожидал.
– Слушай, ну ты и олух царя небесного! Нашел тоже мне Лодю! Это ж ты несчастного Олежку имеешь в виду? Бедолагу многодетного? И чтоб Машка с таким захотела жизнь строить? У нее принцип был. Если отобью женатика, то чтоб без детей или пусть берет с собой. Я мать буду, что надо, потому как сама сирота. А с Олежкой она на Севере познакомилась. С ним и его женой.
– Аленой?
– Ну да, как же! Алена вообще ему не жена. Хоть и куча мала детей. У него официально другая жена. Но у той приключилась болезнь, не дай бог. Какой-то вечный паралич. Олежка с ней намучился будь здоров, пока не сдал в больницу где-то в ваших краях, там у больной родственники. Когда Маша переехала в Константиново, Олежка деньги стал передавать через нее, как через свидетельницу, чтоб деньги шли жене. Машка злилась, потому что каждый раз родня требовала все больше. Дело ведь в том, что жена так и не знала, что у Олежки семья другая и детей куча. Он, молодец, не скупился, но Машке доставалось. Потому что объясняться с родней той жены приходилось ей. Она мне в последний раз говорила: «Все, сил нет. Пусть сами разбираются. Никакого преступления уже нет, если в этом браке семеро детей. Разведут, и все в порядке». А Олежке было жалко ту, первую. Все говорил, зачем ей лишнее горе? А ты говоришь – Лодя!
– Мне уже дважды печатными буквами писали, что я идиот. Другой бы спорил. Бедная Алена. Кстати, а она с Машей была знакома?
– Нет. Маша этого не хотела. Ты, говорила она Олежке, будешь баб разводить, а я их всех люби!
