Петр Северцев - Слабое место жесткого диска (сборник)
Так оно было и на сей раз; я прильнул к окну и стал пытаться разглядеть, есть ли в комнате кто-нибудь.
Кажется, меня никто не ждал, причем я знал, как пролезть в это окно, и не раз опробовал на практике, когда забывал или терял по природной рассеянности ключ от входной двери.
У этой оконной рамы одна хитрость – стекло закреплялось гвоздиками снаружи. Поэтому, если их отогнуть или выдернуть, оно просто вынималось и сквозь образовывающуюся дыру можно было с успехом пролезть, если снять крутку.
Что я и сделал, завернув стекло в снятую одежду.
Никто не услышал моего вторжения, и никто не отреагировал на него – потому что, как выяснилось (сразу же по прослушиванию), все семеро, находящиеся на втором этаже моей дачи, в маленьком «зале», были заняты весьма интересным делом.
Я снял обувь и на цыпочках поднялся до безопасного места, предварительно осмотрев первый этаж.
Вещи приехавших аккуратно лежали на своих местах, на столе виднелись остатки неубранного обеда, а тем временем наверху шел разговор.
– …И ты скажешь, сука, кто еще принимал в этом участие! – Голос Катечки был искажен до неузнаваемости ненавистью и злостью, пропитавшими его; казалось, сейчас она вцепится в горло той, кому задавала вопрос.
– Я уже ответила, что никакого отношения к смерти твоих родственников не имею. – Голос «Наташи», наоборот, был подчеркнуто спокоен и холоден, как будто пленницей была не она, а сама Катерина. – Если вы развяжете меня и перестанете так себя вести, мы сможем продолжить наш разговор в более конструктивном и верном ключе.
«Бедная Валентина Павловна, она и вправду считает, что с любым человеком можно вести цивилизованную беседу», – вздрогнув при звуке удара, подумал я.
Валентина вскрикнула, потом негромко застонала. Наступила тишина.
– Ты потише, что ли, – посоветовал незнакомый мужской голос, скорее всего принадлежащий Мише Наумову. – Так ты от нее ничего не добьешься. Я ее знаю, она баба упрямая.
– Не выхрюкивайся, – в бешенстве ответила Катечка. – Она мне все расскажет!
Тут в моем сознании забрезжило смутное воспоминание, догадка – и я вспомнил один из ярких фактов в биографии Мадам Наташи – ее косвенная (или прямая, хоть и не доказанная) причастность к убийству семьи Козорезовых, которые не хотели уезжать с выбранной земли…
Теперь многое становилось понятным… но не все.
– Она потеряла сознание, – коротко просветила всех Ирина, и в голосе ее было показное безразличие.
– Очнется, – уверенно ответила Катя. – Марин, сходи за водой.
Марина начала спускаться, я подался назад и, неуклюже спрыгнув с лестницы, спрятался за дверью, ведущей в кухню; Марина вскрикнула от неожиданного звука падения и объяснила:
– Там кто-то есть!
В эту секунду в дверь громко долбанули, забыв о звонке, и тут же распахнули ее вторым ударом ноги; это произошло совсем рядом со мной, так как вход в дачу и находился рядом с дверью на кухню. Угроза мгновенного раскрытия матерого дачного резидента Мареева заставила меня вжаться в висящие за дверью пару фартуков и полотенец; в щелку я, однако, пытался наблюдать, уподобляясь пошлым суперагентам американских боевиков, – и там увидел потрясающую картину: некто серьезных размеров, в камуфляже и с автоматом наперевес, рвался вперед и наверх, мельком оглядев кухню. Лицо его поразительно напоминало некоего Матвея Гановера по прозвищу Хлыщ, фотография которого лежала у меня в кармане. За ним следовали еще двое почти таких же, но незнакомых.
Они также рванулись наверх, и в общей суматохе криков и даже пары предупредительных выстрелов голоса Гановера и его парней звучали голосами победителей.
– Сидеть всем! – рявкнули сверху, скорее всего, это и был сам Хлыщ.
– Пристрелю, как собаку! – прикрикнул он на кого-то, кто, очевидно, попытался незаметно двинуться.
Наступила тишина, нарушаемая только шорохом ткани и звуками шагов – пара молодчиков, очевидно, обыскивала комнату, выясняя, не притаился ли кто незамеченным.
– Вот это сюрприз! – зычным голосом воскликнул тарасовский богатырь Матвей, кого-то вытаскивая из второй, маленькой комнаты. – Вот не ожидали! – И крикнул вниз, буквально оглушив меня своим голосом: – Петр Аркадьевич! Можно!
Снова наступило молчание, ничем не прерываемое.
Затем послышались негромкие шаги, и я, снова прильнув к своей щели, узрел Огородникова-старшего собственной персоной, одетого в черный шикарный костюм-тройку. Он внимательно осмотрел кухню, вытягивая шею, затем начал подниматься по лестнице.
Гадая, кого они там не ожидали встретить, я тут же получил на это ответ.
– Ну, здравствуй, Андрюша, – с видимым сожалением в голосе бросил Петр Аркадьевич, и мне представилось, как он покачивает большой круглой головой и как презрительная улыбка искривила его губы. – Не ждал, не ждал. До последнего момента сомневался.
– Вы неправильно истолковали, Петр Аркадьевич, – заюлил Андрей Курилов, и в голосе его слышался неподдельный страх.
– Конечно, правильно, – усмехнулся Огородников, – чего уж тут истолковывать… Я только не могу понять, как ты осмелился сюда вернуться.
– Я тебе могу объяснить, – голос у Валентины был весьма слабый.
– Да, отделали тебя, бедняжку, – вздохнул Огородников. – За что так?
– Неважно, – ответила Валентина, – но Курилов прав. Ты действительно не так все истолковываешь.
– Ну, так просвети меня. У нас есть время. – Кто-то пододвинул ему мой много раз починенный стул (он там был единственный, кроме старого дивана), и генеральный директор тарасовской страховой компании «Тарасов-Айнэ» сел.
Я гадал, сколько времени прошло с момента моего последнего звонка по сотовому телефону. Память услужливо подсказывала – не больше десяти минут. А если честно – минут восемь. Так что ждать помощи предстояло еще долго.
Виноват целиком и полностью сам. Просто недооценил собственную удачу. Думал, придется минут пятнадцать ждать попутку, а она подъехала сразу же!
– Ты сначала расскажи, как сам понимаешь ситуацию. А потом я тебя поправлю, – светским голосом предложила Валентина, и я поразился ее выдержке. Казалось, что ей на все наплевать, хотя любая из находящихся здесь групп желала ей отнюдь не счастья и здоровья, а скорее наоборот, и тем не менее она сохраняла собственное достоинство.
И, самое главное, сознательно тянула время!
Только вот, непонятно, чего она ждала – меня, спасителя, или подхода еще одной силы, уже пятой по счету.
– Все происходящее довольно просто, – с готовностью начал свой рассказ Петр Аркадьевич, чувствующий себя властелином положения (а я на мгновение почувствовал себя полным идиотом, поневоле подслушивающим, вместо того чтобы действовать), – ты, Валюша, сговорилась с Андрюшей, этими двумя уродами да четырьмя девками из своих.
Я был неосторожен, и с сыном обсуждал некоторые вещи при тебе. Ты знала о КПК и о деньгах. Ты даже знала о том, что они ввезены без визы и налог за них не уплачен и что здесь их надо заново регистрировать по новым документам. Ты знала, что я не смогу искать их законными путями и не смогу вернуть себе ни денег, ни товаров, – голос его сделался страшным, вмещая в себя весь возможный и невозможный холод, просто звеня накопившейся угрозой и гневом. – Вы убили моего сына, причем убили из-за каких-то ста пятидесяти штук, когда получали за свою работу даже больше, чем заслуживали, и всегда могли рассчитывать на защиту и помощь!..
Каждый из вас получит по заслугам. Еще до утра. А тебя, собака, я выдам твоему папаше, и он мне отдаст весь долг! – Огородников уже кричал… Курилов громко вскрикнул, застонал: наверное, его схватили за волосы и сильно тряхнули. – А вы, сучки, наплачетесь так, что мало не покажется!..
– Нет, Петя, – в сгустившейся тишине спокойный и четкий голос Валентины, которая, похоже, не потеряла уверенности в себе, был подобен волне чистого воздуха. – Нет, Петя, – сказала она, словно заботливая и уставшая мать, – ты совершенно неправ. И все потому, что слеп. До сих пор. – И замолчала.
– Что я не так сказал? – спросил Огородников после долгой паузы.
– Практически все. Как ты думаешь, почему сам Курилов не приехал на переговоры с тобой, как это было три года назад при подобных проблемах? Почему из Красноярска пришли только невразумительные соболезнования и неуточненные сообщения?
– Почему? – спросил Огородников голосом раздраженного первоклассника.
– Потому что там царит такая же неразбериха. И никто не может решить, что предпринять. Ведь прошло всего три дня. И если у тебя здесь днем была панихида по сыну, то у Андрея – по отцу. Если и после этого ты не можешь понять, кто прав, а кто виноват, и кто пытается тебя кинуть, а кто – защитить, ты просто кретин.
Сказано это было все тем же вежливым и спокойным тоном.
Но Огородникова последние слова привели в ярость. Вскочив со стула, он схватил Валентину, скорее всего, за плечи, и затряс со всей дурью, на какую был способен.
