Константин Тарасов - После сделанного
Следовало с чего-то начинать, и Сенькевич решил встретиться с людьми. Приглашать друзей Децкого для знакомства в отдел он раздумал сразу. В кабинете большинство людей держится напряженно, несловоохотливо, с оглядкой, и к тому же достаточного набора емких вопросов он и Корбов сейчас составить не могут; иное дело — посетить их на дому, где о характере хозяев говорят вещи и где приватная обстановка беседы располагает к пространным ответам.
Исполняя этот план, Сенькевич тотчас же по уходе Децкого направил Корбова по двум заданиям: узнать подробности падения и смерти старухи; посмотреть в отделе кадров торга личные дела директора и заведующего отделом магазина «Хозтовары». Сам же Сенькевич позвонил Екатерине Трофимовне Мелешко. По голосу Сенькевич определил, что разговаривает с дамой деловой, и в тон ей сообщил, что ему по важному делу надо Екатерину Трофимовну повидать. Собеседница сказалась нездоровой, неспособной выходить. Тогда Сенькевич попросил разрешения зайти. На другом конце провода последовала заминка, но короткая, и отвечено было: "Пожалуйста!"
Сенькевич, не задерживаясь, поехал к Мелешко. Его встретила пышногрудая, молодящаяся особа, одетая не то в халат, не то в бурнус и опоясанная толстым шерстяным платком. На вешалке он приметил фирменное джинсовое платье, за которое, как он знал, спекулянты драли двести пятьдесят рублей. Его пригласили в комнату, это оказалась просторная гостиная; приоткрытая следующая дверь показывала спальню хозяйки — широкую низкую кровать, сочного карминного цвета стены. Войдя и сев в кресло, Сенькевич удивился — квартира была богатая, обставленная явно не по средствам одинокой женщины. Мебельный гарнитур терялся в комнате, но стоил такой гарнитур три тысячи рублей, на полу лежал настоящий восточный ковер, телевизор был цветной, японский магнитофончик, небрежно брошенный на диван, стоил никак не меньше девяти сотен, на стенах висели три декоративные тарелки — антиквариат, и все, чего ни касался глаз на полках серванта, было дорогое, добротное и малодоступное.
Екатерина Трофимовна ненастойчиво предложила кофе, Сенькевич отказался; тогда хозяйка села напротив и сказала: "Слушаю вас!"
— Вы, может быть, знаете, — спросил Сенькевич, — что у Децких двадцать четвертого июня по поддельному ордеру была похищена значительная сумма?
— Да, Ванда рассказывала, и Юрий Иванович говорил.
— Меня интересует, как в то утро гости добирались в Игнатово. В частности, как ехали электричкой: все вместе? раздельно? виделись ли в вагонах? Как встретились на перроне?
— Это имеет какое-либо отношение ко мне? — удивилась хозяйка.
Сенькевич объяснил:
— Мне хочется иметь полное представление.
Екатерина Трофимовна понимающе кивнула и пустилась в довольно подробный рассказ об этой поездке, то есть, что ехала к Децким со своим приятелем в одном из средних вагонов, в поезде никого из знакомых не видели и при всем желании не могли увидеть из-за тесноты, а на перроне в Игнатово к ним первым подошел Данила Григорьевич с женой.
— А в каком часу вы встретились с вашим приятелем? — спросил Сенькевич.
В глазах хозяйки промелькнула смешинка.
— Это совершенно не может иметь отношения к вашим интересам, — сказала она.
— Ну, если это секрет, не буду настаивать.
— Секрета здесь нет никакого, — ответила хозяйка, — это, так сказать, личная жизнь. Мы встретились предыдущим вечером. Видите ли, Олег Михайлович — мой близкий друг. Он здесь ночевал, и отсюда мы в восемь утра направились на базар, купили абрикосов и поехали на вокзал.
— У вас есть машина? — поинтересовался Сенькевич.
— Есть, — сказала Екатерина Трофимовна.
— Наверное, было бы удобнее ехать в Игнатово машиной?
— Конечно, удобнее. Душиться в электричке удовольствие небольшое. Но хотелось отдохнуть; к тому же ужин был, вино. Никто и не приехал машинами.
— Брат Децкого приехал машиной, — поправил Сенькевич.
— Ну, он еще не остыл, — улыбнулась хозяйка. — Что у него там, на счетчике, едва тысяча километров.
— Может быть, вам сильно нездоровится, — спохватился Сенькевич, — а я вас утомляю?
— Нет, ничего. Это почки. Сижу дома, греюсь. Благо, что участковый врач — добрый человек, дает бюллетень.
— Вы работаете заведующей магазином? — спросил Сенькевич.
— Я работаю заведующей комиссионкой, — уточнила Екатерина Трофимовна. — Номер шестнадцать.
— Это, кажется, универсальный комиссионный магазин?
— Да, слава богу!
Крылись, чувствовал Сенькевич, за этой женщиной какие-то тайны, но страха, настороженности, волнения не ощущалось совсем; вопросы его она встречала с безразличием, отвечала внятно и легко; он понял, что у нее есть толковые, безобидные трактовки всему; даже если спросить, откуда она располагает деньгами для покупки дорогих вещей, она ответит без промедления и убедительно, например, что выиграла по лотерее «Волгу», но получила денежную стоимость, и проверка покажет, что она действительно предъявляла к оплате счастливый билет. Крепкая бабенка, подумал Сенькевич. Но где берет эти тысячи? Ведь все это куплено до кражи у Децких. Неужто в комиссионке финтит? Может, и финтит, подумал Сенькевич, но знакомых, по крайней мере, не обкрадывает. Он спросил, хорошо ли Екатерина Трофимовна знала покойного Павла Пташука.
— Да! — односложно ответила Мелешко, и тут повеяло от нее на Сенькевича холодной струей, какой-то нервный центр от этого вопроса замер и оледенел. Это было странно.
— Он не очень меня жаловал, Паша, — сказала Мелешко, словно почувствовала, что Сенькевич удивился. — Ему моя нравственность казалась не строгой. Он был романтического склада — одна любовь, многолетнее страдание по одной любви, верность печальному образу, платонические страсти, словом, всякие такие смешные у взрослого мужчины чувства. Я посмеивалась над ним, называла мальчиком, он меня — совратительницей. Не скажу, чтобы мне это было приятно. Но, впрочем, мы дружили. Его тянуло ко мне. Может быть, потому, что чувствовал себя слабее.
— Почему же он пил? — спросил Сенькевич.
— Он пил не больше остальных, — сказала собеседница. — Во всяком случае, я никогда не видела его пьяным. Подвыпившим часто, но пьяным никогда. Вот по телефону иной раз — язык заплетался.
— А когда вы видели его в последний раз?
— На даче у Децкого, на купалу.
— А позже он звонил?
— Звонил, — сказала Мелешко. — Он звонил в свой последний вечер. Это было в часов одиннадцать. Мне болели почки, я грелась в ванне. Вдруг зазвонил телефон. Олег Михайлович снял трубку и говорит мне: "Тебя Павел зовет". Мне не хотелось выходить из воды, и я сказала передать, что скоро позвоню. Через минут пятнадцать позвонила, но телефон был занят. Потом я позвонила еще раз, вновь — гудки. Теперь жалею, что поленилась подняться, но как раз за минуту до Паши звонил Децкий, я тоже не подошла, и вот так получилось, что не поговорили.
— Жаль! — сказал Сенькевич.
— Да, — вздохнула Мелешко. — Жаль!
Для домашнего свидания разговор был достаточным, Сенькевич решил прощаться. В прихожей он задержался на миг у настенного перекидного календаря зарубежного производства. Календарь предназначался сугубо для дам, поскольку проиллюстрирован был снимками идеальных мужчин; текущий июль олицетворялся выходящим из моря культуристом — два метра ростом, широкие плечи, вздутые мышцы, ни капли жира, перламутровый ряд зубов. "Красивый парень", — сказал Сенькевич. "Картинки!" — с пренебрежением махнула рукой хозяйка. Тут Сенькевич, вспомнив, попросил адрес ее приятеля. Без удивления и нежелания Мелешко назвала адрес Олега Михайловича.
Он жил на соседней улице и оказался дома. Сенькевич представился, удивленный коллекционер пригласил его войти. Переступив порог, Сенькевич очутился в музее. Двухкомнатная квартира была вся обшита тонированной вагонкой, и на стенах продуманно, не очень густо держались в нейлоновых петлях разные штуки старинного оружия. Сенькевич заинтересовался, и состоялась короткая экскурсия по квартире, хозяин объяснял: а вот фузии начала прошлого века, вот наполеоновские багинеты, а это нагрудный офицерский панцирь, а вот итальянская дуэльная шпага, а этот арбалет муляж, сам изготовил по чертежам; жемчужиной коллекции он назвал турецкую саблю, изогнутую полукругом, клинок которой завершался длинным шипом, Сенькевич не мог вообразить, как таким оружием возможно было рубиться. Висели на стенах и несколько кистеней и пара жутких — шириною в ладонь старых белорусских кинжалов, но чего-либо сверхобычного Сенькевич среди этого множества игрушек не заметил. Обстановка обеих комнат отличалась строгостью, правда, спальный уголок выдавал пристрастие хозяина к комфорту и неге, но духа дорогих вещей, духа опредмеченных тысяч, которым дышала квартира Екатерины Трофимовны, здесь не чувствовалось.
