Фридрих Незнанский - Профессиональный свидетель
— Да, — после паузы сказал Гордеев, внимательно глядя ей в глаза.
— Вообще, это трудно объяснить. Налей мне еще, пожалуйста, тебе нравится это вино? Мне очень, я люблю десертное… Ха! Между прочим, никакое оно не португальское, не верь этикетке, его делают на нашем местном заводе, на том самом, что Чебанадзе построил. Так о чем я? Ну да, о Ревазе, одоме… Когда я его купила, тут уж была жирная точка поставлена, этого он пережить не смог. Дом деда, понимаешь, и он не купил, а женщина смогла, — все-таки кавказская кровь, ее же в раковину не сольешь. Вот и разбежались. И всем на пользу, вот удивительно! Мы уже опять друзья, и главное, его вскоре после этого главным режиссером театра назначили, вот чудеса, а? Тут у него и богемная эта жизнь, что меня с ума сводила, кстати, разом прекратилась. Все теперь, режим у него, с раннего утра едет в театр, все там контролирует, к каждому рабочему пристает, просто ненормальным стал человек от такого счастья. Знаешь, как говорят: не было ни гроша, да вдруг алтын…
— Подожди, подожди, я за тобой не успеваю! Так что же получается? — изумился Гордеев. — Получается, что этот грузин, полтора метра на коньках и в кепке, от тебя, такой раскрасавицы, умницы, спортсменки и комсомолки, ушел, а не наоборот? Не ты от него?
— Выходит, что так, — подтвердила Валя.
— Ну и дела… А режиссер-то он хороший?
— Хороший, только в основном безлошадный. Надеюсь, скоро все изменится.
— В каком смысле — безлошадный, что это значит?
— В том, что театр у нас много лет не работает.
— Это как же тогда?
— Он тщательно реставрируется, — она усмехнулась, — очень тщательно — много лет, потому что тоже какая-то там архитектурная или историческая ценность, вроде моего дома. На самом деле просто заморозили стройку, и все. Проворовались, наверно, стройматериалы закончились, тут вообще такие дела в девяностые творились, не до театров было. Дураки, конечно…
— Я все-таки не понимаю. А твой Реваз высокохудожественный что тогда делал? Не вино же, в самом деле?
— А мой Реваз высокохудожественный вообще-то по образованию историк, он местный университет закончил, истфак, потом копался тут в архивах довольно много, жизнь своего деда изучал, как тот с Колчаком в наших краях сражался. Диссертацию даже защитил. Но вообще Реваз всегда к театру тянулся и еще студентом ставил спектакли, представь, ха-ха, даже я однажды в таком играла!
— Не представляю что-то, — признался Гордеев.
— Я тоже, — засмеялась Валя. — Тому уже лет пятнадцать назад. Ерунда какая-то, не помню. Но потом он серьезной драматургией увлекся, классикой, закончил в Москве театральный вуз, вернулся и почти десять лет ставил спектакли во всяких там бывших ДК и заводских клубах. Но вот сейчас за наш драмтеатр вроде взялись, с полгода городское начальство стройку под личный контроль взяло, и уже буквально через неделю обещают все закончить. Сразу и премьеру сыграть должны. Если будешь еще здесь, приходи, это наверняка окажется жутко интересно…
— Хм.
— В Москве ты такого точно не увидишь, я тебе гарантирую, потому что у Реваза очень интересный взгляд на классику. Самобытный. Вот.
— Могу себе представить, — ухмыльнулся Гордеев. — Небось Чехов какой-нибудь? «Чайка» там, «Вишневый сад»…
— Откуда ты знаешь?! — Она чуть не подпрыгнула. — Это же был большой секрет!
— Да я и не знаю, просто предположил. Мне кажется, во всех провинциальных театрах на премьере играют Чехова. Это какой-то необъяснимый закон природы. Но смотреть, как правило, невозможно, в печенках уже сидит.
— Ну конечно, — обиделась Валя, — мы темные провинциалы, куда уж нам! Была я в твоей столице, сам меня по театрам таскал, разве забыл? Что-нибудь действительно стоящее мы с тобой тогда посмотрели, несмотря на весь твой блат и лучшие места?
Гордеев поднатужился, но вспомнить ничего такого не смог. Он протестующе поднял руку: мол, я и не имел в виду ничего плохого, просто…
Но она уже не давала и слова вставить.
— А у Реваза, между прочим, Шекспир — любимый драматург! Ему «Макбет» уже много лет снится, он просыпается и все записывает! А Чехов просто в нашем городе когда-то останавливался, у нас тут где-то доска об этом висит, и у Реваза теперь просто выхода нет! Хотя он говорит, что писатель Чехов потрясающий, а драматург — никакой! И все равно спектакль будет гениальный! А ты в театре ничего не понимаешь! Я всегда это подозревала! А он — талантище, он вообще интеллектуал и эрудит, а ты… а он…
Битва двух профессиональных ораторов была безнадежно проиграна московским, впрочем, — он не сильно-то и переживал. Улыбаясь, Гордеев притянул женщину к себе, и слегка захмелевшая Валя постепенно смолкла.
2
Гордеев открыл глаза и не сразу понял, где находится. Ага. Потолок высок, но незнаком, за окном ненормально голубое небо и, кажется… лес чернеет… Елки зеленые! Причем в буквальном смысле? Что это?! Тьфу ты, ну конечно, Азия, Сибирь, Белоярск, Валентина! Он поглазел в обе стороны: Вали в комнате не было. Не без труда нашел свои часы: оказалось, что уже больше двух часов дня. Ну и дела! Он не помнил, когда с ним последний раз случались такие приступы тунеядства. Впрочем, все можно списать на разницу во времени, допустим, она его все-таки скосила. Гордеев поднялся и пошел искать душ. Вроде бы хозяйка ему что-то такое говорила, где он находится, ведь вчера они туда так и не попали…
Через полчаса он уже был на кухне и готовил себе завтрак: варил овсянку, в которую намеревался бросить чернослив и курагу, счастливым образом найденные в буфете. Больше у известной белоярской адвокатессы, оказывается, в доме ничего не было. Остальное они съели вчера. Или даже сегодня, если уж быть точным, потому что приступы голода периодически накатывали на них посреди бурной ночи.
Зазвонил телефон, висящий на стене кухни. Гордеев недовольно покосился на него, но трубку брать не стал — если это не сама Валя, а кто-то другой, то зачем этому кому-то знать, что у Карандышевой гости? Ни к чему это знать. А Вале он и сам сейчас перезвонит. Он ведь, кажется, забыл ей дать номер своего мобильника. Гордеев подождал, пока звонки прекратятся, и двинулся было к телефону, но тут из его недр раздался мужской голос:
— Валентина, ты, может быть, все-таки здесь? Нигде не могу тебя найти, почему не отвечаешь?
Гордеев поначалу не заметил встроенный в базу автоответчик, а это сейчас говорил тот, кто и звонил.
— Ладно, ты ведь все равно приедешь сегодня в свой обожаемый дом, да? Так вот я тебя прошу, верни, пожалуйста, поскорей в архив карту Чупринина Закута. А то мне уже неудобно… Пока. Позвонила бы как-нибудь, что ли…
Дальше раздались короткие гудки.
Может, это тот самый режиссер, подумал Гордеев.
Грузин, как его… Реваз? Реваз, да. Говорит, правда, совсем без акцента.
Что-то невнятно шебуршилось у него внутри и не давало покоя, что-то еще со вчерашнего дня. Минералочки бы сейчас… Он проверил холодильник. А нету, кончилась… Ах да, этот мужчина говорил о карте Чупринина Закута, которую Валя должна срочно вернуть. Наверно, что-то по работе, едва ли это грузин. Да! «Чупринка-2», вспомнил Гордеев, она где-то там добывается.
И что?
А ничего.
Так что же шебуршилось-то? Тут он еще припомнил разговор с Валей. Он пошутил, что у них в Белоярске все под вторыми номерами — «Чупринка», разводы. А она немного резко среагировала на эти слова и тут же переспросила, не слышал ли он еще что-нибудь об этой минеральной воде, кроме того, что она в Белоярске — самая лучшая, а точнее — единственная натуральная. Почему она так спросила? Ее дела, дела ее клиентов как-то с этим связаны, наверно. Какая-то карта, ее надо вернуть в какой-то архив. Интересно все же, чем она сейчас занята. Про дела-то они с Валей как раз и не говорили, то есть, конечно, без упоминания их профессии не обошлось, но с некоего общего молчаливого согласия так, ничего конкретного Карандышева не рассказывала — чем именно сейчас занимается, чьи интересы отстаивает и так далее. Что-нибудь еще вчера было примечательное?
Гордеев заварил зеленый чай в широкой чашке с азиатским мотивом рисунка — ива над водой, лодка, в которой сидела тоненькая фигурка в широкой треугольной шляпе. Потом снова полез в холодильник, он помнил, что видел там, на блюдечке, одинокую дольку лимона. Так и есть, нашел! А шебуршение вдруг прекратилось, и из глубин подсознания выплыло слово «Черноволов». Точнее, это была фамилия. Конечно же Черноволов. Он вспомнил наконец! Вот как звали журналиста-правозащитника, адвокатом которого была Валентина, благодаря чему они и познакомились.
Гордеев всегда радовался таким маленьким и вполне бессмысленным победам над самим собой, которые свидетельствовали о том, что он еще в приличной форме и до старости (маразма, ревматизма, вредных внуков и т. д.) достаточно далеко.
