Алина Егорова - Ведьмино яблоко раздора
– Ну не знаю я, как оно здесь оказалось! Не знаю!!! Мне и так плохо, а ты еще начинаешь. Я думал, приду домой, поживу неделю как человек, так ведь нет – нарвался на скандал.
– А тебя здесь никто не держит. Выкатывайся! Иди к своей лошади.
– И пойду! – не выдержал он.
– Иди, иди. Чемодан помочь собрать?
– Сам справлюсь, – буркнул он, соображая, что взять. – И не лошадь она!
– Угу, не лошадь. Забыл, как сам говорил про жену: я и лошадь, я и бык, я и баба и мужик?
Николай ничего не ответил. Как бы это ни было противно, а Светлана на этот раз оказалась права – поначалу чего только он не говорил любовнице о Томиле, какой только грязью ее не поливал.
Выйдя во двор с объемной сумкой на колесиках, которую они когда-то покупали с Томой для свадебного путешествия, Николай задумался, куда ему пойти. К матери? Нет, туда нельзя. У них с отчимом однокомнатная квартира. Мать его, конечно, примет, но самому туда идти не хотелось, особенно не хотелось выглядеть неудачником в глазах отчима, сидеть с ним на одной кухне и видеть надменное выражение его обрюзглой физиономии. Пеганов достал мобильник. Листая контакты, он опять остановился на записи «Тома» и подумал, что как было бы хорошо вернуть все назад, вычеркнуть эти три проклятых года, которые они прожили врозь.
Набрать ее номер он не осмелился. Что он ей скажет? Я стою на улице с сумкой, пусти меня переночевать? А еще лучше: меня выпустили из тюрьмы, но скоро я снова туда вернусь, потому что меня будут судить за то, что я вас обокрал и убил вашу бабушку. Нет, Томиле звонить нельзя. Тогда кому? Николай по второму кругу перелистывал длиннющий список контактов, с тоской констатируя, что обратиться за помощью не к кому.
Проснувшись ближе к полудню, Пеганов не сразу понял, где он находится и как здесь оказался. Продавленный пыльный диван, застеленный серым бельем, пожелтевшие от старости обои, минимум мебели, место которой на свалке. Больная с похмелья голова соображала туго, но в конце концов сознание начало проясняться.
Накануне, оставшись на улице с дорожной сумкой, Николай отправился на Московский вокзал, где какая-та колхозного вида тетка сдала ему эту халупу. В квартире не было ни телевизора, ни холодильника, издавая непрекращающийся шум, тек сливной бочок, а пол был настолько грязным, что его было легче поменять, чем отмыть. Но и такое жилье было лучше, чем тюремная камера, которую Николай недавно покинул. Он с отвращением смотрел на обстановку квартиры, особенно на диван, на котором только что спал. На таком диване не то что спать, к нему было неприятно прикасаться – при легком ударе по матрасу в нос било густое облако пыли. И это его жизнь?! Разве для этого он учился и делал карьеру? Разве это то, что он заслужил?
Николай вырос в небогатой семье, с ранних лет знал, что такое стесненные условия, поэтому, повзрослев, стал упорно стремиться к комфорту. В будущем он себя видел благополучным, хотел иметь загородный дом, хорошую машину, жену – непременно красивую, которой можно гордиться. Его жизненный план уже нарушали обстоятельства, вероломно пытавшиеся внести свои коррективы в нарисованную им безупречную картину будущей жизни. Но Николай был сильнее всяких обстоятельств, поэтому запросто их поборол. Например, жена. После родов ее разнесло, она перестала следить за собой, из соблазнительной женщины превратилась в домработницу. Такая жена не вписывалась в картину мечты, и он без сожаления нашел ей замену. Свежие отношения с новой пассией вскружили голову, жизнь стала ярче и лучше, а потом… потом все вернулось на круги своя: опять обыденность, несовершенство и скука. Только ко всему прочему в душе появился осадок, который кляксой лег на полотно жизни.
Думать – вот что ему оставалось в сложившейся ситуации. Напрячь память и вспомнить до мельчайших подробностей злополучные новогодние выходные.
Новый год они со Светланой встретили дома. Вечером сели за стол, Света надела выходное платье и туфли, Николай нехотя переодел футболку, сменил удобные треники на джинсы, в ботинки переобуваться не стал, остался в тапках. За окном грохотали петарды, Николай и Светлана ели молча, по очереди переключая телевизионные каналы и печатая эсэмэски друзьям – каждый своим. Послушали речь президента, подняли бокалы, слазили в Интернет – и спать. Весь следующий день смотрели телевизор, вечером, чтобы размяться, сходили в магазин. Второго числа решили поехать на дачу. Бывать в Разметелеве Николай не любил, особенно зимой, ибо делать там было нечего, но съездить туда было хоть каким-то занятием. Приехали. Натопили, распаковали продукты, включили телевизор. Снова еда, телевизор, валяние на кровати. Сибаритствовать надоело, уже хотелось выйти на работу и в Интернет. Или хотя бы в Интернет, который на даче отсутствовал. Листая старые газеты, кое-как промаялись до вечера. На следующий день Николай без удовольствия прокатился на беговых лыжах, как первопроходец прокладывая лыжню. Во всем Разметелеве он был единственным лыжником и вообще единственным, кто вышел на прогулку – судя по свету в окнах и дымку из труб, а также по автомобилям во дворах, народу в поселок приехало немного, но и те, что приехали, сидели по домам – праздновали. Ему встретился только один человек. Он шел по проселочной дороге в сторону шоссе. Нахохлившийся от холода, как воробей, мужчина прятал подбородок в воротник кожаной куртки. Прохожий оделся явно не по сезону. Поравнявшись с ним, Николай заглянул мужчине в лицо, чтобы понять, знакомы они или нет. Он в Разметелеве бывал нечасто и в основном летом. Так что если они раньше здесь виделись, то нужно поздороваться. На всякий случай Пеганов произнес:
– Добрый день! – сказал тихо, как будто бы стесняясь, так, чтобы можно было посчитать, что он и не говорил ничего вовсе, а шумно выдохнул или кашлянул.
– Добрый, – буркнул путник, настороженно зыркнув глазами, и поспешил уйти.
Николай двинул к дому. Там он снова завел разговор о том, что на даче делать нечего и надо бы вернуться в город. Света ехать не хотела.
– Мы только приехали. К тому же в городе скучно, – капризно сказала она.
По мнению Пеганова, на даче было еще скучнее. Он почесал «репу» и придумал повод слинять из Разметелево.
Каждый раз в начале месяца он передавал бывшей жене деньги на сына. С передачей денег можно было повременить – день-другой погоды не сделали бы. Слава Богу, ребенок не голодал. С собой нужной суммы у Николая не оказалось – за ней нужно было ехать в город, а это как раз то, что ему и требовалось. Николай видел свет в окнах дома Лакришевых, а это значило, что Томила с сыном скорее всего тоже приехали в поселок. После лыжной прогулки он сходил к ней, уточнил ее планы и, узнав, что она вечером будет в Питере, договорился принести деньги в квартиру на Песчаной.
Надо было им со Светкой ехать в это поганое Разметелево! Без дачи зимой ну никак не обойтись! Сидели бы дома, и все было бы хорошо. Так ведь нет – нашли приключения на свою голову, точнее, на его голову, Светке-то ничего не грозит, а его посадят, потому что больше сажать некого. Стоп! А если тип, который по дороге встретился, бабку придушил? И время подходит – как раз тогда Аида Серафимовна и скончалась.
Николай порылся в карманах и извлек оттуда визитку следователя. Когда Тихомиров ему ее давал, Николай брать не хотел, думал, что чего-чего, а звонить следователю он не станет.
– Илья Сергеевич? Здравствуйте. Я кое-что вспомнил. Когда вы говорите? Да, я приеду.
Ну вот, теперь он вызвался на встречу со следователем и добровольно явится в казенные стены, при одной мысли о которых совсем недавно у него сводило скулы. Осталось только по собственной инициативе сесть в тюрьму, усмехнулся Пеганов.
– Вы хорошо его запомнили? – Илья Сергеевич недоверчиво разглядывал собеседника, вид у него был помятый. «Вчера отмечал выход на свободу», – безошибочно определил он.
– Ну так, – неопределенно ответил Николай. – Узнать сумею. Чернявый он такой, то ли чечен, то ли цыган – я в них не разбираюсь, черный, короче.
– Кавказец, что ли?
– Ну да. То есть не совсем. Может, и кавказец, но не русский это точно. И не местный. Говорил он с акцентом, так питерцы не говорят. Даже по одной короткой фразе понятно. Высокий, крепкий, лоб такой широкий, волосы короткие, немного курчавые. Одет был в черную кожанку и темно-синие джинсы. Джинсы хорошие – сразу видно, не барахло ширпотребовское. Вообще он хорошо был одет, только не по погоде – было заметно, что ему холодно. Я хоть и не гей, а в тряпках разбираюсь, фуфло на себя не надену, относил его уже, хватит. Теперь могу себе позволить одеваться, как человек, – при этом Николай сделал многозначительную паузу – он явно гордился своими шведским свитером и брюками из тонкой темно-серой шерсти в полоску.
– То, что вы сообщили, важно, и мы эту информацию проверим, но должен вам сказать, что вам не стоит слишком обнадеживаться. По таким показаниям спустя долгое время найти человека практически нереально. К тому же из всех опрошенных свидетелей – а это не только семья Лакришевых, но и жители дачного поселка, – вы первый, кто упомянул об этом фигуранте. Даже если мы его найдем, кроме того, что вы его видели в Разметелеве, против него ничего нет. А этого, как вы догадываетесь, крайне мало для предъявления ему каких-либо обвинений. Зато против вас улик предостаточно.
