Алексей Рыбин - Пуля для депутата
«Нет уж, хрена им всем! — решил твердо Николай Николаевич, подходя к дверям, ведущим в приемный покой. — Я сюда, к прежнему убожеству, не вернусь. Уж как-нибудь постараюсь себе на старость деньжат наскрести».
Произнося про себя это «сюда», Максимов имел в виду все сразу: и воняющее бензином такси (пик роскоши, что мог бы себе позволить загулявший питерский алкаш), и свою прежнюю однокомнатную квартиру в Купчино (с протечками на потолке и соседями, строящими злобные морды, когда он сталкивался с ними на лестнице), и, в частности, вот эту больницу (называемую в народе «пьяной травмой»), в которой он несколько раз просыпался после различного рода ночных и дневных алкогольных приключений. Давно такое было, давно, словно в другой жизни. Но сейчас вдруг встало перед глазами так отчетливо, как будто еще вчера Максимов покидал негостеприимный приемный покой, потирая синяки и ссадины, и «стрелял» по пути пятачок на метро, чтобы добраться до своего Купчино и там зализывать раны.
— Нет, черта с два я здесь окажусь когда-нибудь! — похоже, произнес это уже вслух, потому что бабулька-регистраторша, сидевшая за стеклянной перегородкой, удивленно подняла голову и поглядела подслеповатыми глазками на посетителя.
— Карпов Анатолий, — не здороваясь буркнул Максимов. — Что с ним? Хочу забрать.
— Карпов, Карпов… Зовут — прямо как чемпиона, а сам-то пьянь…
Максимов смотрел в потолок. Не ругаться же, в самом деле, с безобидной, измученной настоящей пьянью старушкой (кто только не попадал на Пионерскую — и бомжи, и проститутки, и бандиты настоящие, покалеченные в пьяных драках), не доказывать же ей, что Анатолий Карпов, известный писатель и отличный мужик, залетел сюда случайно, злой волей ментов.
— Сотрясение у него, у Карпова твоего. Но легкое. Можешь забрать. Иди туда.
— Туда? — понимающе кивнул Максимов. — Хорошо…
Бабулька проводила его неодобрительным взглядом, который он чувствовал позвоночником. Сверлила его своими глазками, укоризненно поджимала сухие губы: «Ишь, знаток! Помнит, куда идти, видно, и сам здесь бывал».
Бывал, бывал… Мало ли кто и при каких обстоятельствах здесь бывал?..
— Здорово, кореш! — крикнул Максимов, увидев своего товарища сидящим на низкой металлической койке: голова плотно забинтована, нос распух. Но в целом Карпов имел бодрый вид: сидел, покуривая сигаретку, и слушал какой-то замшелый анекдот, излагаемый избитым до состояния сырого мяса и, кажется, еще до сих пор не протрезвевшим мужиком.
— О! Тебя выпустили? — Карпов встал и пожал руку, протянутую Максимовым.
— А почему ты этому удивляешься?
— Так… Пока меня везли сюда, я очухался. И слышал, как санитары говорили: мол, второго повязали крепко… Опера, там, чего-то забегали… В общем, какой-то шухер вокруг тебя случился, Николаич.
— Да нет, Толя. Видишь — выпустили. Но это мы потом обсудим. Сам-то как?
— Да ничего. Могло быть и хуже.
— Да уж.
Максимов покосился на соседа своего товарища, служившего наглядной иллюстрацией того, что именно и как бывает «хуже»… Мужик дымил «беломориной», держа ее двумя синими сосисочками, которые еще несколько часов назад могли называться пальцами. Лица, как такового, у мужика тоже не было: сплошной фиолетовый блин с двумя выпуклостями на месте глаз — вместо них остались узенькие, блестящие, сочащиеся влагой щелочки. Где у человека располагается нос, в центре ужасного «блина», находилось какое-то черное месиво. Одно ухо имело размер совершенно невероятный и свешивалось на плечо, второго было не видать вовсе.
Несмотря на свой, мягко говоря, отталкивающий вид, мужичок держался весело и продолжал шепелявить беззубым ртом, выдавливая последние фразы своего анекдота. Видимо, он до сих пор находился в шоке и не очень понимал, что с ним произошло.
— Вот так фрукт! — покачал головой Максимов. — Кто же его так?
— В пивняке каком-то завелся к «братве», — ответил Карпов. — Он мне все рассказал, пожаловался на жизнь. Говорит: если бы не поскользнулся на скумбрии копченой, всех бы там уделал.
— Да ну, в натуре, — зашипел мужик, услышав, что речь зашла об его персоне.
— В натуре, если бы не эта рыба! Я потом ржал — ну не могу, еду в машине и ржу!
— В машине? — спросил Максимов.
— Ну, в этой, в «скорой», мать ее… А сам ржу — кино, да и только! Серега-то мне как врезал, а я ему ногой… в ответ как дал! Он, сука, на пол… Я хотел его уделать, суку, а тут рыба, мужики, не поверите…
— Поверим. Поверим, мужик, успокойся. Приходи в себя. И пива много не пей, а то козленочком станешь, — сказал Карпов, поднимаясь с койки.
— Да что там пиво! Не в пиве дело… Я вот отсюда выйду — всех там пойду отбуцкаю, сучар гнилых!
— И правильно! — кивнул Максимов. — Так их! Спуску не давай.
— Пошли отсюда, — хлопнул его по плечу Карпов. — Я готов.
— Ну, раз готов, то пошли… Счастливо, мужик.
— Сигаретку дай, — протянул распухшую руку пьяница. — Дай, а?
— Держи. — Максимов отдал ему пачку «Мальборо».
— О! Вот ты — правильный кореш. Уважаю. Спасибо, друг!
— Пожалуйста, пожалуйста. — Максимов пожал плечами и даже улыбнулся: мол, какая мелочь, говорить не о чем.
— Ты чего расщедрился? — поинтересовался Карпов, когда они вышли в коридор.
— Так я на его месте сам был пару раз. Я же тебе рассказывал о своей жизни. Бывал я здесь, бывал. В таких же, примерно, раскладах.
— A-а… Ну да. Ясно. Куда поедем?
— Ко мне, — сказал Максимов. — Надо обдумать одну вещь. Хочу с тобой посоветоваться. Заодно и перышки почистим.
Старушка-регистраторша уперлась, не хотела выдавать Карпову изъятые у него личные вещи: радиотелефон (который он включал в последнее время очень редко, но по привычке таскал с собой), деньги, паспорт. Однако после того, как Максимов положил перед ней двадцатидолларовую купюру, поворчала и выложила все вещички на стеклянную полочку.
— Ишь, с виду-то солидные, а туда же… Пьянь…
Не обращая внимания на комментарии «служительницы трезвости», Карпов рассовал по карманам свое добро и вслед за Максимовым вышел на улицу.
— Вот что… — начал Максимов, когда они сели в такси. — Ты не помнишь случайно: про Маликова Писатель ничего не говорил?
— Кто? Что? — Карпов тряхнул головой. — Ты о чем? Какой Маликов?
— Ну, депутат, которого шлепнули.
— Ой, слушай, точно. Маликов. Ну, ты бы еще спросил что-нибудь про ледниковый период. Писатель!.. — Карпов, насколько позволяли габариты салона, развел руками. — Это ж когда было! И потом: ты с ним больше меня общался. Я-то тогда вообще не при делах был — ментом был. Так что сам вспоминай… А что — какая-то связь должна быть?
— Из-за денег его грохнули, — вдруг высказался таксист, про которого привыкший ездить с личным шофером Максимов, совершенно забыл.
— Из-за чего?
— Да из-за денег же — понятное дело! Все из-за баксов…
— Ну-ка, ну-ка! Откуда такие сведения, мастер?
Максимов повернулся к водителю и посмотрел на того с искренним интересом… Мужик как мужик: сидел, крутил баранку, дымил дешевой сигаретой, скрипел рукавами толстой кожаной куртки, под красным кончиком носа росла прозрачная капля. Мужик шмыгал носом, но капля через секунду снова нависала над плохо выбритой верхней губой.
— Они же все, суки, одним миром мазаны… — начал таксист свой монолог. Видимо, он был из такой породы водителей, что не могут молчать за рулем.
«Неизвестно еще, кто лучше, — подумал Карпов, — эти болтливые весельчаки или те мрачные молчуны, которые источают ненависть ко всему миру вообще и к каждому отдельному пассажиру в частности».
— …Все — одного поля ягоды, — продолжал водитель.
— Кто это — все? — спросил Карпов.
— Да эти… Политики. Депутаты. Народные избранники.
— Да? Вы так думаете?
— А чего? Ты погляди только, на каких они тачках ездят. Что коммунисты, что дерьмократы. У тех джип и у тех джип. У этих «мерс», и других «мерс». Они, суки, на одних кортах в теннис лупят, понимаешь, а мы как тютьки: этому верим, тому не верим. А они — одна шайка. Одна! — смачно повторил водитель, выкручивая руль. — И доит она нас как хочет. А мы ни хрена сделать не можем. Так-то вот!
— Да… Глубоко вы, однако, смотрите.
— А тут, парень, глубоко или не глубоко — один хрен. Собралась кодла дармоедов и дерет страну на куски. Рвут зубами! А мы только воздух портим…
— Хм… Что-то в этом есть, — заключил Максимов.
— А ты чего — по-другому думаешь? — повернулся к нему водитель.
— Да нет. В принципе, наверное, ты прав.
— Не наверное, а наверняка! И этого Маликова — его тоже из-за бабок шлепнули. А тебе чего, друг, вообще, что ли, все это по фигу?
— Почему?
— Да так… Я тебе такие простые вещи говорю, о которых каждый знает, а ты — «может быть», да «наверное».
