Фридрих Незнанский - Лекарство для покойника
Эдуард Максимович оказался невысоким шестидесятилетним человеком с совершенно лысым черепом и железным рукопожатием. А также – со смутно знакомыми чертами лица, хотя Турецкий готов был поклясться, что прежде никогда его не видел.
– Чем могу служить, Александр Борисович? – осклабился хозяин. – Надеюсь, вы не из-за моей скромной персоны сюда пожаловали? Надеюсь, вам нужна какая-нибудь справка или совет?
– У вас завышенная самооценка, Эдуард Максимович, – парировал Турецкий тем же чуть напыщенным слогом. – Я тут проездом и сегодня уже буду в первопрестольной. Хотя медвежатник вы, конечно, были знатный, и вот в этом плане ваша персона интересует меня чрезвычайно.
– Ну, это старая песня, – перешел на более прозаический тон Гринев. – В жизни никогда такими вещами не занимался. Мне, конечно, не раз инкриминировали участие в самых разных происшествиях, но… ничего у ваших коллег не выходило. Пора уже наши славные органы привлекать за бесконечный поклеп. Хорошо хоть сейчас не 37-й год. А то такое ощущение, что вы забыли о презумпции невиновности. Постоянно приходится доказывать, что ты не верблюд.
– Есть такие люди, – с чувством сказал Турецкий, – глядя на которых иногда действительно хочется отменить презумпцию невиновности. Но меня сейчас интересует только одна вещь. Вернее, две. Постарайтесь вспомнить, где вы были ночью 19 августа, с трех часов до половины пятого, – это раз. И в октябре 89-го – два.
– Ясно. Кто-то что-то взломал в это время? С 19-м августа все просто. В этот день у меня день рождения. Тут вам не повезло. У меня были гости. Мы сидели на берегу в ближайшей шашлычной, ее даже видно отсюда, с моего балкона. До утра гудели. А в октябре 89-го – тоже отлично помню. Я попал под машину, с переломами обеих ног лежал сперва в больнице, а потом дома.
– Очень рад за вас. Я имею в виду не переломы, а алиби. С больницей все понятно. Это в Москве было? Где именно?
– В Склифосовского.
– Ладно, выясним. А насчет дня рождения лучше сразу скажите, кто может подтвердить, чтобы поскорей точки над "и" расставить.
– Побыстрее? Да хотя бы сын мой.
– Ну, такое свидетельство меня не слишком впечатлит, сами понимаете. Так что давайте мне список ваших остальных гостей.
Гринев набросал его за пару минут. Турецкий положил бумагу к себе в карман и спросил:
– Можно посмотреть вашу квартиру? Уж не откажите в гостеприимстве.
– Во второй комнате отдыхает мой сын, и он уже спит, так что извините…
– Эдуард Максимович, вы словно чего-то боитесь. Нельзя быть таким подозрительным. Я ведь всего лишь хотел посетить ваш туалет.
– Да ради бога, я просто не понял.
Через минуту Турецкий вышел из туалета и, взяв свой кейс, направился к выходу, но тут дверь второй комнаты открылась, и оттуда, перегородив ему проход, вышел заспанный молодой мужчина с длинными волосами. Увидев его, Турецкий даже почему-то несильно удивился. Не то чтобы он ожидал его встретить, но напоследок не хватало как раз такого совпадения.
Это был Сема Барабан.
Барабан тоже узнал Турецкого и отчаянно стал тереть сонные глаза, явно желая, чтобы следователь из Генпрокуратуры ему померещился.
– Это и есть ваш сын?
Гринев кивнул.
Теперь Турецкому стало понятно, почему черты его лица показались смутно знакомыми.
– А почему у вас фамилии разные?
– Не знал, что в прокуратуре ясновидящие работают, – удивился экс-медвежатник. – Откуда вы знаете? Ну, не важно. Сема мой – артист. Так что материнская фамилия у него вроде псевдонима.
– Точно, артист, – кивнул Турецкий, предпочитая не спорить и вкладывая в эти слова несколько иной смысл. Есть такие люди, с которыми спорить очень утомительно.
Часть 3
Питер, естественно, встретил его дождем. Ну и ладно, а иначе это был бы какой-нибудь иной город, подумал Софрин. Очень кстати оказался зонтик, захваченный исключительно в качестве балласта.
Новое поручение Грязнова имело непосредственное отношение к старику Гукку. Появлялась возможность найти новую ниточку, за что-то зацепиться. Софрин загорелся этой идеей.
Он добросовестно потратил полдня на повышение культурного уровня, осматривая Эрмитаж, и только ближе к вечеру подошел к стенду с подвесками Екатерины.
Минут двадцать Софрин топтался у подвесок, стараясь понять, что в них такого особенного и удивительного, раз из-за них разгорелся весь сыр-бор. Их ценность была выше его разумения. Может быть, все дело в том, что они принадлежали великой императрице Екатерине? Софрин ни черта не разбирался в драгоценностях, они все для него походили друг на друга. Но интуитивно почувствовал, что такой подарок понравился бы любой женщине, даже самой избалованной и придирчивой. Он представил их на Нонне Алешиной. Ее бы они очень украсили. Хотя, конечно, дарить женщине подделку, пусть и в высшей мере мастерски выполненную, это как-то…
Администрация по требованию органов пока что ничего не сообщила сотрудникам о подлоге. Но он-то знал. И теперь смотрел на них скорее как на вещдок.
– Молодой человек интересуется старинными драгоценностями?
Раздавшийся совсем рядом голос вернул Софрина на землю. Он дернул головой вправо. Ему улыбался бодрый старикашка в форме служителя музея.
– Великолепная вещь, просто изумительная, не правда ли? – продолжал старик.
Софрин согласился. А что ему еще оставалось делать? А старикан, видно, решил, что нашел благодарного и безропотного слушателя и, вконец изведясь от долгого молчания, начал подробно рассказывать историю подвесок. Он постоянно повторялся. И конца этому не предвиделось в ближайший час.
Софрин уже начинал нервничать, переминался с ноги на ногу и жалел, что застрял на свою голову. Прервать нескончаемый словесный поток не представлялось возможным. Он лихорадочно искал благовидный предлог, чтобы удрать. На ум ничего подходящего не шло. Жужжание энциклопедически подкованного деда выбивало все мысли и не давало сосредоточиться.
Вячеслав Федорович, как представился служитель, перешел на воспоминания, охватывающие период его жизни, отданной Эрмитажу. Софрин внутренне содрогнулся. Сколько времени это займет?
– Вот вы здесь, у них, почитай, минут двадцать простояли, – перешел он на личность Софрина, и того бросило в пот (да он что, время засекал, точно, бывший чекист). – Вот и мой старый боевой товарищ частенько сюда из самой Москвы приезжал. Меня, конечно, навещал. И тоже подолгу подвесками этими любовался.
Софрин интуитивно напрягся. В покер он никогда не играл, но решил блефануть. В конце концов, в случае проигрыша он ничего не терял. Сконструировав на своей физиономии как можно более простодушную улыбку, что далось с большим трудом, он спросил:
– Артур Карлович, что ли?
Реакция старика превзошла все ожидания:
– Знаете, что ли? Или будете ему кто?
Зная родственные связи Гукка, Софрин решил играть до конца.
– Виктор. Внук, – солгал он не моргнув глазом.
Радости доверчивого старика не было предела. Даже накатилась слеза. Пошли новые воспоминания.
– Ох, знаете, Виктор, сколько мы с ним хлебнули во время войны! Всего и не вспомнить.
– Да, он рассказывал, – опять самым беззастенчивым образом соврал Софрин. И продолжил в том же духе: – Войну вместе заканчивали? В Праге? – Это уже было совершенно наобум.
– Не совсем, сынок, не совсем, – заулыбался старик. И тут же оживился, взбодренный новой мыслью: – А где же сейчас-то Артур Карлыч?
– Отдыхает, – брякнул Софрин, мысленно мчась уже назад в Москву.
– А-а, – понимающе протянул Вячеслав Федорович. – Ну конечно. – И словоохотливый старик порадовал напоследок еще раз: – В последний раз, помню, приезжал с приятелем. Хорошо тогда у меня посидели. Душевно.
Софрин готов был его расцеловать.
– Увидите его, привет от меня передавайте, – жал руку Вячеслав Федорович.
На этот раз Софрин сказал правду:
– Обязательно. При встрече.
Но прежде чем вернуться в Москву, он созвонился с Грязновым, коротко изложил диспозицию и получил указание немедленно обратиться в питерский уголовный розыск. У Вячеслава Ивановича там работал достаточно компетентный знакомый, который был на короткой ноге с начальником отдела кадров всего Эрмитажа.
Два с половиной часа понадобилось Софрину, чтобы получить исчерпывающее досье на Вячеслава Федоровича Турищева. Наибольший интерес пред"ставляли сведения о его службе в СМЕРШе с 1943-го по 1945 год. Служба не прервалась даже после серьезного ранения. Учитывая, что Гукк служил в Красной Армии с 1944-го по 1945-й и, по словам Турищева, был его боевым товарищем, напрашивался закономерный вывод, что и Гукк имел какое-то отношение к СМЕРШу. По крайней мере, в 1944 году. Правда, конечно, это еще нуждалось в проверке. Теперь дело было за архивами военной разведки. Хотя совершенно неизвестно, могли ли эти сведения хоть что-то дать для розыска Гукка и подвесок.
