Татьяна Коган - Бог в человеческом обличье
Илья подергал руками, проверяя наручники на прочность. Браслеты сидели плотно. Покрутил головой, стараясь сдвинуть повязку – но та намертво прилипла к глазам. Раздражение нахлынуло с новой силой. Похоже, он вплотную приблизился к границам своего терпения. Он снова остервенело рванул руки, раня кожу на запястьях краями наручников. Как же ему все это осточертело… То, что он сперва наивно принимал за нелепую шалость, постепенно превращалось в изощренное издевательство.
Через пару часов Илья ощутил легкий приступ беспокойства. И долго его намерены держать у столба? Рабовладельческий строй, ей-богу. Еще бы кнутом высекли для полноты картины. Время между тем идет, а ему нужно придумать песню. Иначе…
Минуты тянулись медленно, превращались в часы, но никто не приходил за ним. Температура заметно упала, и стало довольно прохладно. Вероятно, наступил поздний вечер или ранняя ночь. Илья поежился от озноба, размял затекшую шею. Занемевшие мышцы начинали причинять настоящий дискомфорт.
В довершение ко всему пошел дождь. Сначала несколько робких капель упало на лицо, словно бы небо разминалось, а затем хлынул мощный, холодный ливень. За считаные секунды Илья вымок до нитки. Чтобы не сидеть в луже, кое-как поднялся на ноги. Он полагал, что сейчас за ним придут и уведут обратно в подвал. Но никто не приходил.
Дождь все лил и лил, не ослабевая ни на секунду. Порывы ветра хлестали пленника по лицу, обрушивая на него все новые потоки воды. Илья сжимал челюсти, чтобы не стучать зубами. Холод сковывал тело, пробирался до самых костей.
Ярость разъедала Крестовского. Он почти физически ощущал, как ее ядовитые капли смешиваются с дождем и просачиваются сквозь кожу и стенки сосудов, прямиком попадая в кровь. Ярость отравляла, причиняла боль. Илья понимал, что, если сию секунду его не освободят, он лишится рассудка. Но проходила минута, вторая, третья, спаситель не объявлялся, а он все еще оставался в здравом уме. Хотя называть «здравым умом» царивший в голове хаос следовало с большой натяжкой.
Нужно заставить себя отвлечься, подумать о чем-то другом. Человек способен внушить себе что угодно. Например, позитивную хрень про то, что любая проблема несет в себе зерно равного или большего блага. Ничто не случайно, все имеет значение. Однажды Илья поймет, что похищение сыграло в его жизни положительную роль, бла-бла. Его губы скривились в саркастичной усмешке. Ну да, ну да. Положительную роль, как же.
– Суки! – проорал Илья в лившиеся с неба потоки. – Чтобы вы все сдохли!
Дождь не прекращался.
Казалось, ночь никогда не кончится. Илья уже не чувствовал собственного тела. На сцене всегда жарко. Пот катится градом, попадает в глаза. Музыканты часто поливают голову водой из бутылки, чтобы немного освежиться. А зрители думают, что это эффектная традиция, такая же, как разбивание гитары о пол. Вот уже последнего Крестовский никогда не понимал. К музыкальным инструментам он относился бережно. И без дешевых трюков драйва у группы хватало. Один вид беснующегося за ударной установкой Матвея чего стоил. Крепостной тоже красавчик. Такие партии выдавал – зал взрывался. Повезло Илье с командой… Больше всего на свете сейчас ему хотелось очутиться на сцене, в жарком свете софитов. Как будто и не было никакого плена. И убийства. И сводящей с ума задачи…
Он облизал ледяные губы и попробовал улыбнуться. А потом набрал в легкие побольше воздуха и запел во все горло:
– Carry on my wayward son,
There'll be peace when you are done.
Lay your weary head to rest,
Don't you cry no more.
Почему-то эта песня группы «Kansas» казалась сейчас очень уместной. Он мысленно проиграл надрывный проигрыш и запел тише, лиричнее:
– On a stormy sea of moving emotion
Tossed about, I'm like a ship on the ocean
I set a course for winds of fortune,
But I hear the voices say.
И снова во всю глотку, перекрикивая разгулявшуюся стихию:
– Carry on my wayward son…
Каким он был идиотом, считая неопределенность тяжким крестом! Тогда он не знал беспомощность…
За шумом дождя и звуком собственного голоса Илья не услышал чавкающие шаги. Поэтому вздрогнул, когда его дернули за запястья, чтобы открыть наручники.
Он долго сидел под горячим душем и не мог согреться. Только мысль о необходимости взять в руки гитару и продолжить работу вытянула его из теплой ванны. Обмотал бедра полотенцем – мокрую одежду он сбросил прямо на лестнице. В комнате на полу стоял поднос с едой. Рядом лежали новые джинсы, майка и рубашка. Грязные вещи, оставленные на ступенях, исчезли.
Глава 16
Интересно, думал ли о ней Илья? Марина многое бы отдала, чтобы уметь читать его мысли. Иногда он казался таким далеким, словно с другой планеты. Но ведь на других планетах тоже о чем-то думают, верно?
Подружки твердили Марине, что она недооценивает себя и слишком превозносит мужа. Но что они могли знать? Разве посторонним понять, что происходит между двумя любящими людьми! Никого Марина не превозносила. Разве что самую малость. Они с Ильей были так непохожи. Наверное, они гармоничнее бы смотрелись в паре с кем-то другим. Ей нужен был мужчина постарше, помудрее. Кто-то, способный восхищаться ею точно так же, как она восхищалась Ильей. Но смогла бы она так же сильно полюбить кого-то еще?
Роман с Давидом тянулся три года. Вряд ли то, что она испытывала, стоило называть любовью. Скорее увлеченностью, тягой к знаниям. Она многому училась у Давида, перенимала мировоззрение, отношение к проблемам. Ставя перед собой задачу, он не останавливался ни перед чем, действуя жестко и планомерно. В такие моменты он напоминал боевого робота, направленного на выполнение одного-единственного задания. Это и пугало и очаровывало Марину. И хотя она понимала, что никогда не позволит себе опуститься до такого уровня циничности, определенные навыки впитывала и сохраняла в памяти.
Она никогда не воспринимала Давида как любовника или объект страсти. Он был для нее учителем, к восхищению которым примешивается легкий романтический флер. Может быть поэтому ее не сильно смущал факт наличия у Давида жены и ребенка. Она не планировала уводить его из семьи. Она с легкостью бы перестала видеться с ним, возникни такая необходимость – и не страдала бы ни минуты. Марине казалось, что Давид тоже относился к ней без болезненной страсти. Он не донимал звонками, появлялся раз в пару недель, проводил с ней приятный вечер и снова растворялся в делах и заботах. Такой график устраивал обоих. Поэтому, когда Марина познакомилась с Ильей, у нее не возникло вопроса, как сказать Давиду о расставании. Он был взрослым, разумным мужчиной. Ему бы не составило труда подыскать себе новую любовницу.
Они сидели на диване в номере отеля. Давид курил сигару и потягивал виски, а Марина смотрела на него не отрываясь, пытаясь запомнить их последний совместный вечер.
– Ты сказала, что хотела поговорить о чем-то важном, – произнес он, затушив сигару и наблюдая, как над стеклянной пепельницей поднимается струйка дыма. – Я тебя слушаю.
Марина подготовила красивую длинную речь о том, что рано или поздно все заканчивается, и с какой теплотой она будет вспоминать эти отношения… Но вместо этого сказала:
– Я встретила кое-кого…
Лед в его бокале звякнул.
– Кое-кого?
– Его зовут Илья. И он мне очень нравится…
Давид сделал глоток виски. Что-то в его лице переменилось, но Марина не придала этому значения. Все ее мысли занимал молодой светловолосый парень с красивыми татуировками на руках. Давид молчал, и она продолжила:
– У нас пока ничего серьезного. Но мне кажется… Вернее, мне хотелось бы чего-то серьезного.
– То есть это наша прощальная встреча? – Если Давид и негодовал, то внешне никоим образом этого не проявлял. Но в интонации его голоса появились злые ироничные нотки. Так бывало всегда, когда предмет разговора задевал его за живое. – Или ты предлагаешь просто поставить на паузу, пока не наиграешься с новой игрушкой?
– Он не игрушка, – горячо возразила Марина и тут же прикусила язык. Следовало проявлять больше сдержанности. Даже самому хладнокровному мужчине неприятно, когда ему дают от ворот поворот. Давид наверняка воспримет новость спокойно. Но все же деликатность не помешает.
– Я не уверена, что наше с ним знакомство к чему-то приведет, – осторожно объяснила она. – Но встречаться с вами двумя одновременно считаю нечестным.
Давид неожиданно рассмеялся:
– Эх, Марина, Марина, – он покачал головой. – Твоя честность когда-то поразила меня. А теперь я получил по носу этой же честностью…
