Роберт Райан - Земля мертвецов
Засмеявшись, миссис Грегсон принялась убирать со стола инструмент, чтобы заново отмыть столешницу.
– Конечно, если там будет Черчилль, нам и слова не дадут вставить, – добавил Ватсон.
Он не сомневался, что полковник захочет изложить ему историю «умершего второй раз». При других обстоятельствах Ватсону было бы любопытно, но ему не хотелось иметь с Черчиллем никаких дел. Может, Галлиполи его подкосило, но все равно он в первую очередь политик и при случае не побрезгует нечестными приемами в драке. Инстинкт подсказывал Ватсону держаться от полковника подальше.
Миссис Грегсон плеснула мыльным раствором на вишневые доски стола.
– Что вас свело с Уинстоном Черчиллем?
Ватсон задумался: сколько он вправе рассказать? В 1910 году издатель и памфлетист Эдуард Майлиус печатно обвинил нового короля в двоеженстве, в поспешной женитьбе на дочери адмирала – в юности, на Мальте. Майлиус угрожал представить публике эту женщину.
Именно Черчилль подтолкнул тогда Георга к весьма необычному шагу: обвинить Майлиуса в клевете на том основании, что журнал «Либерейтор» можно было купить на Стрэнде и на Черинг-Кросс-роуд. Черчилль помнил, что в высших кругах ходили слухи о помощи Холмса королям Богемии и Скандинавии, датскому королевскому семейству и – это было широко известно – злополучному лорду Сен-Симону, умудрившемуся в день свадьбы лишиться жены и ее приданого. Политику пришло в голову использовать Холмса, чтобы опровергнуть клевету. Что тот и сделал без труда, проконсультировав генерального прокурора, каковой в свою очередь дал представителю короны, сэру Ричарду Дэвиду Мюиру, средство добиться для Майлиуса года тюрьмы.
– Одно мелкое дельце без особых последствий, – легко бросил Ватсон, закрывая саквояж.
– Как скажете, – резковато откликнулась миссис Грегсон, уловив уклончивость ответа.
Ватсон немного смягчился:
– Были определенные последствия, которые я обещал не разглашать.
Она кивнула, признавая такой ответ приемлемым. Ватсон посмотрел еще, как она с силой отскребает стол, восхитился точностью движений – щетка не пропускала ни единого дюйма – и тем, как она привстает на одной ноге, чтобы дотянуться до дальнего края. Было что-то завораживающее…
– Майор Ватсон?
Ватсон, очнувшись, обернулся к капитану Хезерли, адъютанту Фиппса.
– Да, что такое? – немного резко спросил он.
– Простите, что отвлекаю, сэр, но получена телефонограмма из Восточно-английского СЭГ. Вас просят немедленно вернуться.
Ватсон с миссис Грегсон озадаченно переглянулись. Ватсон, правда, не прочь был сбежать от скучного обеда, но удивился перемене планов. Не хочет ли кое-кто от него избавиться? Может, Черчилль?
– Мы остались без транспорта, Хезерли.
– Я так и сказал… – Он сверился с листком, который держал в руке, – майору Торрансу. Он выслал за вами машину. По-видимому, там кто-то умер, сэр.
– В полевом госпитале, – возразила миссис Грегсон, снимая фартук, – постоянно умирают.
– Может быть, и так, мисс, – Хезерли опять заглянул в записку, – но эта смерть чем-то выделяется и требует неотложного внимания майора Ватсона.
25От страшной боли Блоху хотелось кричать, но он понимал – нельзя. Привлечь к себе внимание было равносильно гибели. Ему представлялось, что вокруг него, лежащего, собрались хищные звери, и надо притворяться мертвым, даже если они топчут, обнюхивают, треплют его. Мир виделся смутно: в глазах все стало серым, а звуки – далекими и приглушенными, как будто он уже лежал в гробу под землей. Блох чувствовал, что до беспамятства остался один шаг.
Нет, сказал он себе. Это пока не для него. Он должен жить.
Конец обстрела снайпер угадал по тому, что земля перестала содрогаться. Он напряг притупившийся слух. На место тишины пришел тихий монотонный гул. Пора было двигаться.
Если сумеет.
Он с трудом угадывал положение своего тела в пространстве. Левая рука подвернута под себя, и ее колет иголками. Правая вытянута вперед, и ее придавило что-то тяжелое. Одна нога свободна, а вторая зажата и неподвижна. Он выгнул спину, приподнялся, высвобождая левую руку. Посыпались потревоженные камни. Подняв голову, он вызвал новую осыпь, зато под веки просочился солнечный свет. Значит, не глубоко засыпало. Освободившейся рукой Блох пощупал перед собой и наткнулся на деревянную балку, придавившую вторую руку. Три толчка – и обе руки стали свободны. Теперь главное – время. Блох подтянулся и целиком высвободил верхнюю половину туловища. Он лежал в лесу, среди смятого падением башни подлеска, и, кажется, был пока один. Выбравшись из-под россыпи камней и щепок, он повалился на нее сверху. Лицо дергало и жгло огнем. Пыль царапала глаза, а ощупав ухо, он увидел на пальцах кровь. От легкого прикосновения к носу глаза чуть не вылезли на лоб. Перелом. Исцарапанный язык подсказал, что передние зубы разбиты. Отчаянно хотелось пить: мелкая пыль забила рот, и при попытке глотнуть в горле вставал ком со страусиное яйцо.
Он встал, с трудом держась на ногах. Под стопами осыпался мусор. Онемевшими пальцами Блох стал стягивать с себя одежду. Портупея подалась достаточно легко. Пистолет и штык он, сняв, забросил в кусты. Один сапог потерял раньше, а теперь скинул и второй. Рваный мундир пропитался пылью, с пуговицами Блох провозился целую вечность, но все же сумел раздеться до белья. Его вдруг пробила дрожь. Не выдадут ли его сорочка и кальсоны? Лучше не рисковать. Он стянул и их, а потом углубился в лес, в надежде кружным путем выйти к своим позициям.
Удача его не оставила. Он нашел двух томми, погребенных осыпавшейся землей. Один был неузнаваем: лицо, разбитое и опаленное раскаленной шрапнелью, превратилось в мерзко блестящий овал. Рядом грудой лежало что-то серое и розовое. Второй солдат был цел и еще жив – едва жив. Веки его трепетали: он уходил из этого мира и возвращался на миг. Блох дважды ткнул умирающего его же штыком. «Простейший рефлекс», – сказал он себе. Потом снял солдатский медальон и надел цепочку на шею. Мальчик был моложе его – или смерть сделала его моложе. Все равно. Случается, фронт старит людей на десяток лет, но годы спадают вместе со страхами и заботами этой жизни.
Браслет с номером Блох тоже взял. Раздеть труп оказалось не проще, чем снять одежду с себя. Он справился с брюками и носками, когда его снова накрыла слабость. Обшарив карманы, Блох нашел флягу и пакет с пайком. Он глотнул воды и съел черствую галету с сыром и мясными кубиками, потом пальцами зачерпнул из банки говяжьей тушенки. Найдя расчетную книжку солдата, прикарманил и ее.
От усталости и сытой тяжести в животе закружилась голова. Блох понимал: нельзя, чтобы его застали рядом с двумя мертвецами, а сил раздеть их до конца не было. Натянув брюки, он забросал землей ноги того солдата, в которого превратился. Потом двинулся дальше – наугад определив восток. Клинок-улику выбросил в воронку от снаряда.
Уже через пять минут Блох вывалился на поляну, где трое настоящих томми установили в небольшой впадине пулемет, обложив его мешками с песком. На линии огня в лес уходила узкая тропа. Засада против атаки, которая могла последовать за обстрелом. Старший в расчете выпрямился, навел на Блоха свой «Ли Энфилд» и что-то выкрикнул. Блох не услышал ни звука. Сержант дал знак своим оставаться на месте и шагнул вперед.
Блох хотел поднять руки, но не удержал равновесия и упал на колени. Сержант, продолжая целиться в него из винтовки, нарочито длинными шагами пересек прогалину. Наклонился и свободной рукой приподнял медальон. Прокричал что-то через плечо своим товарищам. Повесил «Ли Энфилд» на плечо, подхватил Блоха под мышки и поднял на ноги. И, забросив его правую руку на себя, наполовину повел, наполовину потащил контуженого к Сомерсет-хаусу.
Там для него нашли одеяло и обувь, дали чаю, покурить, а потом, отстояв в очереди, где каждому, кто пытался с ним заговорить, Блох показывал на ухо, он попал к добродушному британскому врачу и суровой, но еще привлекательной сестре милосердия – к тем самым, сообразил Блох, которых он высматривал в прицел. Они по возможности привели его в порядок. То есть выдернули два обломанных зуба, удалили многочисленные занозы, вправили нос и наложили толстую нашлепку посреди лица. Закончив, нашли ему тюфяк, чтобы отлежался до отправки в тыл. Не будь это так больно, Блох улыбнулся бы иронии судьбы.
26Санитарная машина уже в темноте высадила их перед палаткой переливания, в дверях которой собрался комитет по встрече. Радости на лицах не было: два штормовых фонаря прокладывали темные морщины между нахмуренными бровями. Встречали вернувшихся майор Торранс, Каспар Майлс, сестра Спенс, утешавшая заплаканную мисс Пиппери, и Робинсон де Гриффон.
Мисс Пиппери, едва миссис Грегсон вышла из машины, бросилась к ней, обняла и залилась слезами. Привязанный к столбику палатки джек-рассел-терьер успел дважды тявкнуть, прежде чем де Гриффон строго прикрикнул на песика. После чего отдал честь Ватсону.
