Джоди Пиколт - Время прощаться
Помню, как мама делала наброски, рисовала гигантские, похожие на букву «G», уши слонов, которые она потом помечала метками или дорисовывала капли, чтобы распознать каждого слона. Она описывала поведение слонов: «Сайра убрала пластиковый пакет с бивня Лилли; принимая во внимание, что слоны обычно носят на бивнях растения, это свидетельствует об осознании слоном наличия инородного предмета и необходимости его удаления…» Она давала научное объяснение даже такому тонкому чувству, как сопереживание. Именно поэтому другие ученые принимали ее работу всерьез: нельзя просто уподоблять слонов человеку, нужно беспристрастно изучать их поведение, а уже потом экстраполировать факты.
Что касается меня, то я собираю свои воспоминания о маме и пытаюсь делать выводы о причинах ее поступков. Я понимаю, что это абсолютно ненаучно.
И не могу избавиться от вопроса: если бы мама встретила меня сейчас, разочаровалась бы она?
Верджил вертит в руках мамин бумажник. Он настолько хрупкий, что кожа начинает крошиться у него прямо в пальцах. Я замечаю это, и в груди щемит, как будто я опять ее теряю.
– Этот бумажник совершенно не доказывает, что твоя мама стала жертвой нечестной игры, – говорит Верджил. – Она могла потерять бумажник в ночь, когда оказалась лежащей на земле без сознания.
Я складываю руки на столе.
– Послушайте, я знаю, что вы думаете: что она сама спрятала бумажник на дереве, чтобы потом сбежать. Но очень тяжело взобраться на дерево и спрятать бумажник, когда лежишь без сознания.
– Если все так, как ты говоришь, почему она не оставила бумажник там, где его легко могли найти?
– И что потом? Разбила себе голову камнем? Если она действительно хотела исчезнуть, почему просто не сбежала?
Верджил медлит с ответом.
– Возможно, возникли некоторые обстоятельства…
– Например?
– Пострадала не только твоя мама, ты ведь это знаешь?
Внезапно я понимаю, на что он намекает: моя мама пыталась выставить себе жертвой, хотя на самом деле была преступницей. Во рту пересыхает. За эти десять лет я много кем представляла маму, но слово «убийца» даже в голову мне не приходило.
– Если вы на самом деле полагаете, что моя мама убийца, почему не стали ее искать, когда она исчезла?
Он лишь молча открывает и закрывает рот.
«Хватит меня дурачить!» – думаю я.
– Смерть признали несчастным случаем, – отвечает он. – Но на месте происшествия мы обнаружили рыжий волос.
– Это все равно что сказать: в журнале «Холостяк» опубликованы фото девиц. Мама не единственная рыжеволосая в Буне, в Нью-Гемпшире.
– Волос мы нашли внутри мешка, в котором перевозили труп.
– И что? «А» – это грубо! И «б» – подумаешь, большое дело! Я смотрю «Закон и порядок». Это означает лишь то, что женщины контактировали друг с другом. Это случалось раз по десять за день.
– Либо же это означает, что волос оказался на теле во время драки.
– От чего умерла Невви Рул? – спрашиваю я. – Патологоанатом определил, что ее убили?
Он качает головой.
– Он заявил, что смерть наступила в результате несчастного случая, от удара о тупой предмет во время нападения слона.
– Может быть, о маме я мало что помню, но я точно знаю – она не могла весить две с половиной тонны, – говорю я. – Поэтому позвольте мне описать другой сценарий развития событий. А если это Невви набросилась на маму? И один из слонов увидел драку и отомстил?
– А слоны на такое способны?
Я точно не знаю. Но помню, как читала в маминых журналах о слонах, которые затаили злобу: они могли ждать несколько лет, чтобы свести счеты со своими обидчиками или обидчиками своей семьи.
– Кроме того, – добавил Верджил, – ты сама говорила, что мама оставляла тебя с Невви Рул. Сомневаюсь, что она доверила бы Невви свою дочь, если бы считала ее опасной.
– А я сомневаюсь, что мама оставляла бы меня с Невви, если бы хотела ее убить, – добавляю я. – Мама ее не убивала. Концы с концами не сходятся. В ту ночь на месте происшествия побывало с десяток полицейских. Основываясь на теории вероятности, есть шанс, что один из них был рыжим. Вы же не знаете, принадлежит ли волос моей маме.
Верджил кивает.
– Но я знаю, как это выяснить.
Вот еще одно мое воспоминание: дома, родители ссорятся. «Как ты могла! – обвиняет отец. – Как ты могла так поступить?»
Я сижу на полу, плачу, но, кажется, никто меня не слышит. Я не шевелюсь, потому что из-за меня весь этот крик и начался. Вместо того чтобы сидеть на одеяле, играть игрушками, которые мама принесла в вольер для слонов, я погналась за желтой бабочкой, когда она упорхнула от меня. Мама сидела ко мне спиной, записывала свои наблюдения. И тут как раз мимо проезжал папа, увидел, что я направилась вниз, туда, куда полетела бабочка… и где, так уж случилось, стояли слоны.
«Это же заповедник, а не дикая природа, – оправдывается мама. – Она же не встала между самкой и детенышем. Слоны привыкли к людям».
Отец кричит в ответ: «К детям они не привыкли!»
Внезапно меня обхватывают две теплые руки. Их хозяйка пахнет пудрой и лаймом, а ее колени – самое безопасное на свете место.
– Они злятся, – шепчу я.
– Они просто испугались, – объясняет она. – Просто от злости и страха кричат одинаково.
Она начинает петь мне на ухо, чтобы я слышала только ее голос.
У Верджила есть план, но место, куда он собирается, слишком далеко – на велосипеде я не доеду, а в машину с ним садиться пока еще не решаюсь. Мы выходим из закусочной и договариваемся встретиться у него в конторе завтра утром. Солнце уже садится, качается в облаке, как в гамаке.
– Откуда мне знать, что завтра вы тоже не напьетесь? – спрашиваю я.
– Можешь приносить алкотестер, – сухо предлагает он. – Увидимся в одиннадцать.
– Одиннадцать – это уже не утро.
– Для меня утро, – отвечает он и шагает по направлению к своей конторе.
Когда я возвращаюсь домой, бабушка как раз откинула на дуршлаг морковку. Перед холодильником крутится Джерти, дважды бьет по полу хвостом – это вместо приветствия. Когда я была маленькой, собака едва ли с ног меня не сбивала, когда я возвращалась из ванной, – так была рада меня видеть. Интересно, когда становишься старше, уже не так сильно скучаешь по людям? Вероятно, быть взрослым означает просто ценить то, что имеешь, а не зацикливаться на том, чего у тебя нет.
Наверху слышатся шаги. В детстве я была уверена, что в бабушкином доме живут привидения; я постоянно слышала какие-то посторонние звуки. Бабушка уверяла, что это гудение воды в ржавых трубах или скрип стен – дом постепенно оседает, появляются трещины. Раньше я все недоумевала, почему кирпич и известь с годами трескаются, а я нет.
– Ну как он? – интересуется бабушка.
На секунду я замираю, гадая: неужели она за мной следила? Какая ирония судьбы – бабушка следит за мной, а я с помощью частного детектива пытаюсь выследить свою маму.
– Э… немного нездоров, – отвечаю я.
– Надеюсь, ты ничего от него не подхватишь.
Маловероятно, если только пьянство не заразно.
– Я знаю, тебе кажется, что весь мир крутится вокруг Чеда Аллена, но даже если он и хороший учитель, родитель из него никудышный. Кто оставляет детей одних на два дня? – ворчит бабушка.
«А кто оставляет своих детей на целых десять лет?»
Я настолько погружена в мысли о маме, что не сразу понимаю: бабушка до сих пор полагает, что я сижу с Картером, капризным яйцеголовым сынком мистера Аллена. И сейчас она думает, что ребенок простудился. И завтра я тоже сошлюсь на него, когда пойду к Верджилу.
– Он не один. Он со мной.
Я иду за бабушкой в столовую, взяв по пути два стакана и пакет апельсинового сока из холодильника. Запихиваю в себя пару кусочков рыбных палочек, методично жую, остальное прячу под картофельным пюре. Просто не хочу есть.
– Что случилось? – интересуется бабушка.
– Ничего.
– Я целый час потратила на то, чтобы приготовить тебе обед, и меньшее, что ты можешь сделать, – это съесть его, – пеняет она.
– Почему ее не стали искать? – срывается у меня с языка, и я прикрываю рот салфеткой, как будто пытаюсь засунуть слова обратно.
Ни одна из нас не собирается делать вид, что не понимает, о чем я говорю. Бабушка замирает.
– Если ты чего-то не помнишь, Дженна, то это не значит, что этого не было.
– Ничего не было! – восклицаю я. – Целых десять лет – тишина. А тебе наплевать? Она же твоя дочь!
Она встает и швыряет еду с тарелки – почти нетронутую – в мусорное ведро.
Неожиданно я чувствую себя как в тот день в детстве, когда погналась за бабочкой на холме в сторону слонов и вдруг поняла, что ни за что не должна была этого делать.
Все эти годы я считала, что бабушка не хочет говорить о том, что случилось с мамой, потому что это слишком тяжело для нее. А теперь я задумалась: может, она не хочет обсуждать случившееся, потому что это будет слишком тяжело для меня?
