Полина Дашкова - Никто не заплачет
Домой он приехал глубокой ночью, разбудил брата долгим, пронзительным звонком.
– Тебя убить мало! – завопил Антон, открыв ему дверь. – Я тут с ума схожу!
Ни слова не говоря, Денис обнял брата, потом прошел в ванную, вытряхнул грязные носки из эмалированного тазика, стоящего под раковиной, бросил туда красную книжечку загранпаспорта и щелкнул зажигалкой. Когда паспорт превратился в пепел, он выложил на стол перед Антоном кучу стодолларовых бумажек, сел, закурил и начал объяснять, что произошло, почему он вернулся на пять дней позже и без дубленок.
– Завтра утром ты пойдешь в вендиспансер, – сказал Антон, дослушав до конца. – Эта твоя Брунгильда запросто могла тебя наградить сифилисом или даже СПИДом.
Денис согласно кивнул. В диспансер сходил, ни сифилиса, ни СПИДа, к счастью, не оказалось. В этом смысле он был здоров. А вот сотрясение мозга еще месяц напоминало о себе приступами дурноты и головокружения.
Фотографию «сладкого медведя» они сохранили. Если именно этот человек должен был встретить Дениску в аэропорту, то лучше запомнить его лицо. На всякий случай.
Антон в который раз вспоминал подробный рассказ брата о турецких приключениях. Дениска был отличным рассказчиком. Он изображал в лицах мощную страстную шведку Каролину, молчаливых усатых турок Али и Ахмеда.
После возвращения Дениска отсыпался, отращивал усы и бороду. Щетина росла у него очень быстро, лицо менялось до неузнаваемости.
– Они ведь знают меня только в лицо, у них осталась фотография, – говорил он.
Прошло три месяца. Однажды вечером они сидели у мамы в гостях, пили чай. На кухне работал телевизор, какой-то международник вел репортаж из Турции. Вдруг Дениска вскочил как ошпаренный, опрокинул табуретку и завопил:
– Это она! Точно, это она!
Взглянув на экран, Антон увидел, как двое в штатском ведут от машины к зданию суда здоровенную блондинку в наручниках.
– Каролина Эриксон, гражданка Швеции, проживала в турецком городе Эскишехир около двух лет, – рассказывал корреспондент, – неделю назад она была задержана сотрудниками Интерпола по подозрению в торговле наркотиками и передана турецкой полиции. Вместе с ней предстанут перед судом еще несколько членов банды, граждане Турции Али Хусейн Зувлихан, Ахмед Максуд Лиджеми… Посольство Швеции обратилось к турецкому правительству с просьбой выдать Каролину Эриксон шведским властям. В Турции закон крайне суров к торговцам наркотиков, Эриксон грозит смертная казнь…
Дениска издал оглушительный победный клич и подпрыгнул чуть не до потолка.
– С ума сошел? – спросила мама. – Что ты так вопишь? Сейчас соседи прибегут.
– А она ничего, – заметил Антон, – огромная, конечно, как пятиборец. А так ничего, все на месте.
– Это вы о ком, мальчики? – Мама посмотрела на часы и переключила на другой канал. Там должна была начаться какая-то старая кинокомедия с Леоновым и Евстигнеевым.
Дениска отправился в ванную сбривать усы и бороду. А фотография «сладкого русского медведя» так и осталась валяться где-то в ящиках, в бумагах.
Но они все-таки нашли его. Он выпутался тогда чудом, но чудес не бывает. Не всю банду арестовали. Те, кто остался, искали Дениску целый год, имея только фотографию, анфас и профиль. Нашли и убили. В Праге. Кто же, если не они? Вот он, пламенный привет от шведки Каролины. Ее, возможно, уже нет на свете. Но пуля Дениску достала.
Антон вспомнил про «сладкого медведя» и подумал, что надо съездить домой, найти снимок. Это может пригодиться. Известно, что стрелял в Дениску черноусый турок. Но мало ли? «Русский Иван» тоже может быть к этому причастен.
– Ты что, уснул? – Голос Ольги раздавался как будто издалека, хотя она стояла прямо над ним. – Тебе картошку жарить или варить?
– А? Что? – очнулся он, словно после глубокого обморока. – Какую картошку?
Ольга взяла в ладони его лицо и посмотрела в глаза.
– Тебе еще долго будет больно, – тихо сказала она, – но надо жить дальше, Антошенька. Брата не вернешь.
Глава 8
Грозная и неприступная директриса специнтерната Галина Георгиевна выполнила свое обещание, взяла Сквозняка на воскресенье к себе домой. Десятилетний мальчик впервые в жизни оказался в настоящей квартире.
Директриса имела две комнаты в небольшой коммуналке, в старом доме на Пресне. Она жила вдвоем со старухой матерью, ни мужа, ни детей не было.
Пространство двух комнат, заставленных красивой мебелью, показалось Коле огромным. Всюду были какие-то вазочки, салфеточки, статуэтки. Особенно понравился ему большой фарфоровый китайский болванчик, которого стоило тронуть, и он начинал выразительно покачивать головой.
Старуха, мать директрисы, такая же здоровая, широкоплечая, только с темными усами над верхней губой и с огромным, безобразно отвислым животом, противно сюсюкала и причитала, называла Колю «деточкой». Изо рта у нее пахло лекарствами. Сквозь толстые стекла очков ее глаза, такие же бледно-голубые и холодные, как у дочери, зорко следили за каждым Колиным движением, чтобы бедный сиротка с хорошеньким умным личиком ненароком не свистнул что-нибудь. Сквозняк чувствовал этот колючий взгляд, который мерзко контрастировал со сладким сюсюканьем, и думал о том, что такую вот фальшивую усатую бабку совсем не жаль было бы прирезать. Даже приятно. Если собрать в скатерть все эти красивые штучки-дрючки и продать, то будет много денег. Он знал, много денег – это очень хорошо. Это самое главное.
Вел он себя идеально. Разговаривал вежливо, за ужином не стал набрасываться на сыр, копченую колбасу, помидоры и прочие фантастические вкусности. Ел спокойно и красиво; Это он умел, хотя никто его не учил, что нельзя запихивать в рот огромные куски, вытирать руки о штаны, сморкаться и рыгать. Он знал, жевать надо с закрытым ртом и при этом лучше не разговаривать.
Поев совсем немного, столько же, сколько хозяева, он промокнул губы бумажной салфеткой и сказал:
– Спасибо. Было очень вкусно. Если хотите, я вымою посуду.
Старуха умильно закудахтала, а директриса улыбнулась:
– Не надо, Коля. Спасибо. Ты сейчас пойдешь в ванную, помоешься. Вот тебе чистое полотенце. А с посудой мы сами разберемся.
Ему понравилось, что все отдельно, ванная, сортир. В интернате мылись по десять-пятнадцать пацанов в огромной кафельной комнате с десятком ржавых душевых рожков, торчавших из потолка, даже перегородок не было. И сортир открытый, без кабинок. Нужду справляли при всех, не стесняясь. А здесь можно было запереться.
Он защелкнул задвижку, напустил горячей воды в большую облупленную ванну, нашел наколке зеленую пузатую бутылку, на которой было написано «Пена для ванн», добавил в воду густую, пахнущую хвоей жидкость, и получилась пышная пена. Это был кайф. Но довольно скоро в дверь постучали. Квартира все-таки коммунальная, ванная, хоть и запирается, но тоже – одна на многих.
Потом долго не мог уснуть. Ему постелили на скрипучем диване в бабкиной комнате. Он ворочался с боку на бок под заунывный храп старухи и тиканье настенных ходиков. Иногда он проваливался в тревожное забытье, и ему сразу чудилось, как он встает, подходит на цыпочках к старухиной койке, накрывает ее лицо подушкой. А потом очень быстро сгребает в большую вышитую скатерть красивые безделушки. Кивающего китайского болванчика он заворачивает отдельно, аккуратно, чтобы не разбился.
Даже во сне он понимал: ничего этого не будет. Нельзя. Но само желание не казалось ему странным. Нельзя не потому, что жалко старуху, а просто сразу попадешься и загремишь в психушку или в колонию. Да и потом, куда идти со скатертью, наполненной добром? Ведь кому-то надо продать, чтобы были деньги…
Старуха застонала и тяжело заворочалась в темноте. Мальчик встал и на цыпочках подошел к двери.
– Ты куда, деточка? – спросила старуха. Оказывается, она спала очень чутко. Или вообще не спала, только притворялась…
– Мне по-маленькому, – обернувшись, прошептал он.
В коридоре стояла тишина. Он заметил, что сквозь щель из-под двери кухни пробивается свет. Стало интересно. Он осторожно приоткрыл дверь. В большой общей кухне сидел на табуретке мужик в сатиновых синих трусах и задумчиво курил.
– Заходи, пацан, не стесняйся, – кивнул он, заметив худенькую фигурку в двери.
Коля вошел, тихо прикрыл за собой дверь и уставился на мужика. Было на что поглядеть. Огромное мускулистое тело покрывали красивые синие картинки церковные купола с крестами, грудастые русалки, какие-то затейливые орлы, черепа, ножи, перевитые змеями. На толстых волосатых пальцах были нарисованы широкие перстни.
– Звать-то тебя как?
– Коля.
Мужик протянул ему огромную лапищу:
– Ну, будем знакомы. А я дядя Захар. – Он крепко пожал тощую детскую кисть. – Гостишь здесь у кого?
– Я интернатский, детдомовский. Галина Георгиевна, директриса, меня взяла на выходной. – Сквозняк не чувствовал никакого стеснения, разговаривая с этим огромным разрисованным дядькой.
