Пол Бенджамин - Пропущенный мяч
Гримзу надоело препирательство, он начал злиться.
— Так не пойдет, Клейн. Вы не можете возлагать на человека ответственность за того, кто подписал его свидетельство о рождении. Брайан Контини нормальный парень, просто он, к несчастью, не мог выбирать себе отца. Конечно, такие хитрецы, как мы с вами, не рождаются, не предъявив сначала список требований к родителям. Но большинство людей вынуждены довольствоваться тем, что есть. — Он сделал нетерпеливый жест: — Оставьте это. Дело ясно как день, и оно закончено.
— Это-то меня и беспокоит. Все слишком легко и просто. Расследование закончилось, не начавшись. Слишком много улик. Это больше похоже на инсценировку, чем на обычное преступление. Джудит Чепмэн могла оставить за собой все перечисленные вами улики, только находясь в состоянии глубокого транса.
— Кто знает? Может, она хотела, чтобы ее поймали. Такое часто бывает.
— Слишком просто, — повторил я.
— Иногда жизнь бывает проста, — произнес Гримз, вставая. — Это потому, что большинство преступлений очень сложны, и, соответственно, когда появляется более простой случай, это вызывает подозрения. — Он направился к двери. — Теперь мне пора уходить, Клейн. Я думал вам будет приятно, если я приду и расскажу обо всем, что произошло за время вашего отсутствия.
— Я благодарен вам, лейтенант. Если бы вы не сыграли сегодня роль будильника, я бы, наверное, проспал до вечера.
Гримз улыбнулся, шагнул через порог и просунул голову в приоткрытую дверь.
— Эй, Клейн, — крикнул он, — спасибо за кофе! Это было совсем неплохо. Если однажды вам надоест хлеб частного детектива, вы всегда можете открыть экспресс-бар в нашем районе.
Не дожидаясь ответа, голова исчезла. Хлопнула дверь, и я остался в гордом одиночестве.
Я сидел, созерцая торговую марку на дне чашки. Гримз не сообщил мне ничего из того, что меня интересовало. Я закурил сигарету и стал убивать время, пуская колечки. Но и они не принесли мне желаемого ответа. Я встал и начал мерить комнату шагами. На счете девяносто девять я плюхнулся на диван. Голова была пуста. В последнее время у нее появилась привычка подводить меня в самые неподходящие моменты.
Дело принимало дурной оборот. Два дня я боролся, чтобы собрать головоломку из фактов, действующих лиц и человеческих отношений. И вот заявляется Гримз, и все летит к чертовой матери. Я спрашивал себя, есть ли у меня еще время, чтобы собрать вновь распавшиеся частички головоломки. Почти машинально мысли вернулись к Чепмэну. Я пытался смотреть на мир его глазами. В какой-то момент мне пришло в голову, что Чепмэн был пленником своего таланта. Я попробовал представить себе, каково это — быть удачливым до такой степени, чтобы в конце концов испытывать отвращение к предмету своего таланта и успеха. Чепмэн познал успех во всем, и, однако, не он сам его достиг. Талант, как чудовище, живущее внутри, использовал его личность для достижения собственных целей. Он, должно быть, чувствовал себя отрезанным от жизни. Он был не самим Чепмэном, а своим заместителем, отрекшимся от всякой ответственности за свои поступки. Приказывал монстр. Жил монстр. Веселился монстр. Монстр дал ему все и все отнял. Потом внезапно монстр был убит. Ощутил ли Джордж себя свободным? Или же погрузился в другую, еще более ужасную пустоту? Если все его существование до этого определялось монстром, где он мог искать самого себя, свое «я»? Такой человек, как Чепмэн, мог чувствовать себя нереальным, призрачным, как если бы самая главная часть его души еще не родилась. Он мог чувствовать себя потерянным, разрываясь между одним «эго», которое у него украли, и другим, которого ему никогда не обрести.
Жестокая борьба с Лайтом вокруг контракта была для него способом отомстить монстру за испорченную жизнь, вернее, за навязанный ему образ жизни. Это был долг крови.
Я не отступлю. Что бы там ни думал Гримз, дело не закрыто, и я намеревался довести его до конца. Единственное, что мне нужно — клиент. Я решил предложить свои услуги Джудит Чепмэн.
По телефону ответил пожилой женский голос.
— Джудит сегодня не принимает, — сказала женщина. — Сейчас вы не сможете с ней поговорить.
Я догадался, что это мать Джуди. Только родители называют своих детей полным именем.
— Пожалуйста, передайте ей, что звонит Макс Клейн. Не хочу показаться назойливым, но речь идет о чрезвычайно важном деле, и она наверняка согласится со мной поговорить.
Мать сказала, что спросит у дочери. Через полминуты раздался голос Джуди:
— О боже мой, Макс! Я так рада, что вы позвонили. Это чудовищно. Вы не представляете, что произошло.
Голос ее утратил былую уверенность. За одни сутки она пережила смерть мужа и обвинение в убийстве. Ей было страшно.
— Знаю, — сказал я. — Дело плохо. Но нужно бороться. Я хочу помочь вам, Джуди.
Она глубоко вздохнула, как будто ей предстояло сделать особое усилие, чтобы продолжать разговор.
— Когда вы можете прийти? Я хочу, чтобы вы были со мной.
— Мне еще нужно кое-что сделать. Но я приду к вам около двенадцати.
— Не опаздывайте.
— Я сделаю все возможное.
— Я буду ждать.
— Я тоже.
Мы повесили трубки, оставив все недосказанное в воздухе. Я пообещал ей помощь, но не предложил ничего конкретного. Сколько времени она сможет выдерживать давление? Я не знал, удастся ли мне оправдать ее. А если удастся, захочет ли она потом принимать мою поддержку.
Я готовился к встрече с Виктором Контини. Посмотрев в зеркало, я обнаружил, что моя физиономия выглядит не столь ужасно. На левой щеке — большая ссадина, но в основном все в порядке. Сильно болел затылок, да и ребра давали о себе знать при каждом движении. Но, как говорится, до свадьбы заживет. Заключение медицинского осмотра было положительным.
Когда я завязывал галстук, зазвонил телефон. Машинально я двинулся к аппарату, чтобы взять трубку, но в последний момент остановился и решил не подходить. На четвертом звонке я пошел в ванную, на шестом — пересмотрел свое решение. На девятом — вернулся обратно. Абонент, видимо, решил во что бы то ни стало меня достать. Может, случилось что-то важное. Вера в священное могущество телефонного аппарата — неотъемлемый элемент современной жизни. Люди прерывают самые увлекательные дискуссии и ожесточенные споры, подчиняясь его призывам. Отказ ответить считается актом агрессии против самой структуры общества. На одиннадцатом звонке я снял трубку. Павлов мог бы быть доволен подтверждением теории безусловных рефлексов.
— Клейн? — Глухой, угрожающий голос — похоже, говорили через платок, так что узнать говорившего было невозможно.
— Собственной персоной, — ответил я. — Что я могу для вас сделать?
— Не для меня, Клейн. Для самого себя.
— Например?
— Например, исчезнуть.
— Я уже пробовал. Но магическое зелье оказалось недостаточно сильным. Мой нос все время проявлялся.
— Предупреждаю, что если вы не испаритесь по собственному желанию, вас испарят насильно. Вы пожалеете о своем упрямстве. Впрочем, покойники не испытывают сожаления, не так ли?
— Послушайте, если вы хотите уговорить меня подписаться на «Нью-Йоркер», оставьте эту затею. Я не собираюсь возобновлять подписку на этот журнал в следующем году.
— Вам надо уматывать подальше от всего, что касается Джорджа и Джудит Чепмэн.
— Все, кого я встречаю в последние дни, говорят только об этом. Все так заботятся о моем здоровье, что даже советуют мне поехать в отпуск. Но мне хорошо и здесь. В мае Нью-Йорк так прекрасен, почему бы вам не позвонить в ноябре? Возможно, осенью ваше предложение меня заинтересует.
— В ноябре будет слишком поздно, Клейн. Вы к тому времени умрете.
— И ромашки тоже умрут. Закончится очередной телесериал, птицы улетят на юг. Что дальше?
— Прощайте, Клейн. Вы глупец.
— А у вас зато насморк. Мне легче.
Так начался день. Я не собирался переживать из-за такой мелочи. Я слышал слишком много угроз, чтобы обращать внимание на еще одну. Я достиг предела беспокойства за эту неделю и отныне не мог оборачиваться назад. А впереди была стена. Проблема состояла в том, чтобы преодолеть ее, не видя поблизости ни одной двери.
13За то время, пока мы не виделись, Чип потолстел и стал носить очки. Перемены во внешности замечаешь тогда, когда встречаешь через много лет старого приятеля. Время оказалось беспощадным к Чипу. Округлившаяся талия не феномен для мужчины, перевалившего далеко за третий десяток. Но в нем помимо этого появились признаки старости, изношенности. Я даже не сразу узнал его. Чип растерял всю свою шевелюру, виски посеребрила седина. Но не это сбило меня с толку — скорее его тяжеловесность и покорность судьбе. Он производил впечатление человека, который ничего больше не хочет от жизни, цепляясь за прошлое. Он был хорошим мужем и хорошим отцом, жил со своей прелестной женой и тремя детьми в богатом красивом доме. Он стал уважаемым гражданином, деля свое время между престижной работой и домашним очагом. Я засомневался, могу ли я опять называть его Чипом, как в старые добрые студенческие времена. Он подошел ближе, и мы обменялись улыбками, рукопожатиями и похлопываниями по плечу. Впрочем, было заметно, что под напускной веселостью скрывается беспокойство. Недавние события ставили его в неловкое положение, и он не знал, принимать ли меня как друга или как врага. Несколько минут мы болтали, вспоминали молодость.
