Войтек Стеклач - Как убить золотого соловья
– Эта вроде бы скоро отвалит, – шепнула мне Яна.
В свои девятнадцать она еще могла не знать, что старушка, погруженная в проблемы сельского хозяйства, способна отвалить часа через два.
– Вы не возражаете?
Такой вопрос был предписан правилами хорошего тона. Старая дама опустила ворох газет, скрепленных деревянной планкой, и отвела лорнет.
– Ах, пожалуйста, – воскликнула она любезно.
Только я помог веснушчатой надоеде снять пальто и мы сели за столик, как появилась официантка.
– Девушке грог, – заказал я, – а мне можно сухой мартини.
– Его нет, – официантка покачала головой. – Вермут?
– Давайте, – согласился я.
– А грог, – седая официантка улыбнулась, – грог без воды?
Она помнила меня. И в ее улыбку закралась грусть. На сей раз рядом со мной была не Геда. Мои воспоминания… Мои сентиментальные воспоминания…
– Как это… без воды? – удивилась Яна.
– Обычный грог. – И я послал официантке ответную улыбку.
Сюда мы ходили с Гедой в наш первый год. Сидели здесь вместе над учебниками. И навсегда остались преданы этой кондитерской. Из какого-то суеверного чувства благоговения, что ли. Хотя меня это потом стало раздражать. Но я твердо знал: если спустя столько лет мне когда-либо и удавалось доставить Геде настоящее удовольствие, так это когда я звал ее сюда. Удовольствием, однако, это было лишь для нее.
Раскусила ли нас седая официантка? Скорее всего – да, хотя, может быть, и нет, ведь все те годы мы могли ей казаться не более чем скучающей супружеской парой. А Геда всегда заказывала чистый горячий ром. В последнее время, правда, пани редактор Маркова пила не простой, а импортный «Кей».
– Что с тобой? – спросила заботливо Яна.
– А что? – встрепенулся я.
– У тебя такое лицо…
– Извини.
Она пожала плечами:
– Это твое дело… если ты ходишь со мною по своим заветным местам. Пустился в воспоминания, да?
– Угадала, – сказал я, – тебя это задевает?
– Не знаю, – ответила Яна, – смотря о чем ты вспоминал. Ты не пьешь грог?
– Нет.
– Ага, – сказала надоеда, – значит, это твоя подруга любила чистый ром.
– Соображаешь, – похвалил ее я.
– Вредная привычка, – не дала себя сбить Яна, и ее передернуло: – Бр-р, чистый ром. Она, должно быть… – наступила пауза.
– Что ты хотела сказать?
– Меня иногда заносит, – мудро заметила Яна.
– Вот, пожалуйста. – Официантка поставила перед нами вермут в узком высоком бокале и пузатый дымящийся сосуд с грогом.
– Спасибо.
– Пирожные закажете?
Эта официантка всегда спрашивала насчет пирожных. Я вопросительно взглянул на Яну. Она капризно надула губы.
– Выходит, что нет, – сказал я.
Официантка отвернулась.
– Не люблю сладкое, – пояснила Яна.
Старушка с лорнетом внезапно отложила газеты:
– Подождите, я расплачусь.
Геда тоже не любит сладкое.
– До свидания, – попрощалась с нами старушка. И мне показалось… мне показалось, что она подмигнула Яне.
– А с этим своим парнем ты в самом деле покончила? – спросил я. – Или вчера просто так сболтнула?
– А тебе действительно интересно?
– Разумеется.
– Тогда сбавь обороты, – усмехнулась Яна, – не собираешься ли ты после двух дней знакомства меня ревновать?
– Я не это имел в виду.
– А что ты имел в виду? – Она слегка подула на свой грог, он еще не успел остыть.
– Да так, – сказал я. – Что ты вообще за человек?
– У меня есть одна неприятная черта, – кокетливо ответила Яна, – я ужасно люблю мистифицировать.
Девица начала мне надоедать.
– Извини, – я взглянул на часы, – у меня дела. Оставлю тебе деньги, ладно? – Я достал купюру, положил ее на красноватый блестящий стол и допил свой вермут.
– А как же… – выдохнула она смущенно.
– Что – как же?
– Я купила на завтра на полшестого билеты в кино… Для нас.
– Что это тебе вдруг вздумалось? – Я невольно засмеялся.
– Я решила…
– А куда? – нетерпеливо спросил я, надевая пальто.
– В «Бланик», – пискнула Яна.
– Ну ладно, – сказал я. – Пока!
– Так ты придешь?
– Я тоже обожаю мистификации, – состроил я страшное лицо, – так что посмотрим.
26
– Ах, как все запуталось! – горестно покачала головой пани Махачкова. – И кто бы мог подумать… Но так уж, Честик, заведено. По-другому и не бывает. Нет, не бывает – и все тут! – пессимистически заключила она.
Было еще не так поздно, около половины девятого, и в зале за стеной шла дискотека. Мы говорили вполголоса.
– А в шутке-то, пожалуй, была доля правды, – произнес задумчиво Добеш, – я ему сегодня после обеда весь телефон оборвал. Пропал, просто-таки испарился.
– Не может быть, – зашептал Гертнер. – Почему именно Бонди?
– Все так странно, – пожал плечами Богоуш Колда, – с одной стороны, я ничего не понимаю, а с другой – абсолютно ничему не удивляюсь.
– Точно, – кивнул я, – со мной тот же случай.
– Ну, да вы же и проходите по этому делу на пару, – вежливо заметил Бубеничек.
Добеш, Колда, Гертнер, Бубеничек и я – в таком составе сидели мы в тот вечер в «Ротонде».
– Когда я в последний раз говорил с Грешным… – начал я. – Это было сегодня утром, в общем, до обеда. Он делал такие странные намеки.
– Какие? – заинтересовался Бубеничек.
– Да вот на Томаша намекал, – сказал я, – на его статьи о Зузане в «Подружке».
– Ну да? – сглотнул Том.
– Смотрите-ка, – обрадовался Добеш.
И напрасно, так как я тут же добавил:
– О тебе он тоже говорил. Что, мол, ты собираешься жениться, а главное – о Зузанином контракте.
Это подействовало – Добеш мгновенно помрачнел и взорвался:
– Какая чушь! Они хотят нас поссорить, вот и провоцируют!
– Зачем, – деловито возразил Бубеничек, – зачем бы им это делать?
– Потому что они ничего не знают, – вырвалось у Добеша, – и надеются, что кто-то из нас проговорится!
– А кто может проговориться? – невинно осведомился Бубеничек.
– Не цепляйся к словам, – проворчал Добеш. – Послушайте, а что, если нам восстановить день за днем Зузанину последнюю неделю? С позапрошлой субботы до дня ее убийства.
– Идет, – кивнул Богоуш.
– До воскресенья мы были в Либерце, так что Зузана все время была у нас на глазах.
– И ничего такого не случилось? – спросил Том.
Колда покачал головой.
– Стойте, – поднял палец Добеш, – чтобы нам ничего не упустить… Богоуш, как насчет вечера накануне нашего отъезда из Либерца?
Колда покраснел:
– Ерунда.
Добеш, адресуясь ко мне, пояснил:
– Все же для порядка: Зузана не пускала Богоуша к себе, и он говорил, что у нее там кто-то есть.
Богоуш заерзал на стуле:
– Она сама мне сказала, что не может меня впустить. Что у нее важная встреча.
– Она сама тебе так сказала?
– Ну да, только могла это выдумать, – покорно объяснял Колда, – может, это была отговорка, чтобы от меня избавиться, потому что я был пьян.
Я про себя отметил, как поспешно увильнул Добеш от разговора о Зузанином заграничном контракте и до чего ловко подставил Колду.
– А Бонди был тогда с вами в баре? – настороженно спросил Томаш Гертнер.
– Не-ет, – протянул Добеш, – Гуго никогда допоздна не засиживается. Ранняя пташка!
– Ты думаешь… – Бубеничек, который до того почти не вмешивался в разговор, тревожно поднял брови.
– Да, – ответил я за Томаша, – эта возможность не исключается, во всяком случае, стоит ее обмозговать.
– Но Бонди толстый и противный, – трезво заметил Томаш, – что в нем могла найти Зузана?
– Монеты, – подсказал Богоуш, – меня, например, Зузана… извини, Честмир, – Колда виновато покосился в мою сторону, – укоряла за то, что я все время без гроша. Как-то… было дело… ей даже пришлось заплатить за меня, – Колда усмехнулся, – так потом она три дня со мной не разговаривала.
– Ну да, – сказал я, – а меня она вечно попрекала недостатком честолюбия.
– Тогда она еще не знала, что ты заделаешься частным детективом, – пошутил Добеш.
– Ну а что было дальше? – обратился я к Добешу.
– В понедельник, – сказал Добеш, – мы вернулись из Либерца и до среды отдыхали. В среду мы мотались в Писек, потом, в четверг, был Оломоуц, в пятницу – Острава, а оттуда мы сразу же двинули в Прагу: на субботу была назначена та запись на телевидении. Обычная выездная неделя.
– Но в ней есть дыра, – отметил Колда, – после нашего возвращения из Либерца. С двух часов в понедельник До семи утра в среду мы не виделись.
– Вот как? – засмеялся Добеш. – А я-то думал, что относительно понедельника и вторника сможешь внести ясность ты.
Добеш, в отличие от Богоуша, ничуть меня не берег.
Колда пожал плечами.
– Мысль, конечно, интересная. Но ничем помочь не могу. Я позвонил Зузане только во вторник утром. Она собиралась отсыпаться весь понедельник.
