Буало-Нарсежак - Жизнь вдребезги (пер. Райская)
Он подул на ложку, осторожно попробовал и покачал головой.
— Ням-ням… Ложечку вам, ложечку мне… Вот какой славный у меня ребятенок…
Она неловко хватала мясо губами. Соус тонкой струйкой стекал ей на подбородок. Он вытирал его краешком салфетки. Она была несчастна, но и он чувствовал себя несчастным, видя, как от мучений лицо Клер превращается в страдальческую маску.
— Ну что, наелись? Ладно, пока хватит… Еще персик на десерт… Ну а потом — мой фирменный кофе… Сваренный по всем правилам… Настоящий кофе, не какой-ни- будь там полуфабрикат. Моя мать относилась к кофе почтительно. Для нее выпить кофе означало устроить себе праздник, выходной, вкусить райское блаженство… Единственная ее отрада… Бедная моя мама!
Он спустился на кухню, чтобы сварить кофе. Старался погромче греметь кофемолкой, кастрюлькой, чашками, чтобы ей казалось, что они хозяйничают вместе. Вернулся с полным подносом.
— Может, вы любите с молоком? Я про него забыл. Ну, ничего не поделаешь. В другой раз. Вам сколько кусочков?.. Покажите на пальцах. Не могу же я все за вас делать!
Она пошевелила левой рукой, показала три пальца.
— Даме три кусочка. Готово! А теперь у меня для вас есть сюрприз.
Он вытащил из пачки сигарету с ментолом, прикурил, вложил ее в рот Клер.
— За то, что были послушной девочкой… Ах, до чего же хорошо… Только сейчас вспомнил — сам-то я поел вприглядку Завтра наверстаю. Что, невкусный кофе? Признайтесь, он просто отличный. А теперь давайте подберем с донышка весь сахар. Это самое вкусное. — Ставлю вам пять с плюсом, милая Клер.
Он поцеловал ее в лоб и откинулся в кресле. Давненько он так не уставал. Воцарилось молчание, и он задремал. По временам он открывал глаза. Она по-прежнему была здесь. Никто у него ее не отнял. Он мог спать спокойно.
Он проснулся только в начале пятого. Господи, у него еще столько дел! Отныне каждый его день будет так насыщен. Каждый миг подарит ему, словно незрелый плод, свою долю переживаний.
Он прибрался в комнате, стараясь не шуметь, так как молодая женщина задремала. Фотографию он унес. Пожалуй, ее лучше поставить в гостиной. Бедная Клер! Он навел порядок на кухне. Славная мадам Депен вымоет посуду. Пометил, что надо купить в первую очередь. А теперь пора приступать к массажу…
Клер открыла глаза, увидев Дюваля, она издала какой- то нечленораздельный звук. Слова вязли у нее в зубах; она пережевывала их, не в силах от них освободиться Наконец она сдалась, и ее зрячий глаз наполнился слезами
— Да-да, я знаю, — шепнул ей Дюваль. — Только меня вы совсем не обременяете… Раз в жизни я на что- то оказался годен… Давайте-ка немного разомнемся.
Он отбросил одеяло и плед.
— Вы такая красивая, но я не стану вам этого говорить. Я даже постараюсь этого не замечать. Снимем рубашку… Для начала перевернемся на животик.
Но он кривил душой. Когда его ладони легли на ее голое тело, он вдруг умолк. Внезапно у него пересохло в горле, и ему пришлось следить за своими руками чтобы им не вздумалось касаться ее слишком страстно. Он поглаживал неподвижные мышцы, стараясь перелить в них каплю собственного тепла, нежности и сострадания, потом принялся разминать их, пощипывать, лепить, стремясь вернуть им утраченную гибкость. Наконец перевернул ее на спину.
— Закройте-ка глаза, — приказал он, словно желая укрыться от ее нескромного взгляда.
Ему не хотелось, чтобы Клер догадалась, насколько она очаровала его. И все же она принадлежала ему, как если бы стала его любовницей. Он смотрел на тоненькие синие жилки, бившиеся у нее на груди, на блестящей от пота живот на покрытый завитками бугорок Венеры, и его тянуло ласкать все это губами, тихонько шепнуть ей: «Проснись!»
Он снова принялся за работу, выставив вперед большие пальцы, едва касаясь ее ладонями. Главное, нельзя останавливаться, чтобы не насторожить ее. Он должен притрагиваться к ней без задней мысли, без ложного стыда: для него не существует запретных мест опасных участков. Постепенно его смятение улеглось; ее тело снова становилось для него родным; он ощущал его внутренние токи, его жизненные связи, его потайное строение. Он склонялся над ней не как мужчина над обнаженной женщиной, но как водолаз над обломком кораблекрушения, Тыльной стороной ладони он смахнул со лба пот.
— А теперь давайте подвигаемся, — сказал он.
Она открыла глаза и жадно вгляделась в него, пытаясь уловить в его чертах хотя бы мимолетное вожделение. Но увидела лишь спокойное лицо, ласковую улыбку.
— Сначала займемся ногой.
Он заставил ее делать медленные круговые движения, как при езде на велосипеде; потом взял ее за руку, согнул ее, вытянул, опустил на кровать.
— Тут нужно терпение. На это уйдут недели. Но у нас все получится.
Краешком полотенца он смахнул остатки талька, надел на нее рубашку, обнял за талию, поднял на ноги и прижал к себе,
— Обхвати меня за шею рукой!
Это «ты» вырвалось у него так естественно, что они оба ничего не заметили. Мелкими шажками он подвел ее к окну.
— Взгляни-ка на свой сад!
На этот раз он рассмеялся, прислонив голову к голове Клер.
— Ты ведь не станешь обижаться? К своему ребенку всегда обращаются на «ты». Посмотри-ка на дроздов… Полюбуйся на закат… Вот что важно в жизни Бери с них пример!
Он чмокнул ее в висок, уложил в кровать, принес судно и подсунул под нее.
— Между нами никогда не будет ничего недостойного, — сказал он.
Вечером, после обеда, он вышел покурить в сад. Ночь уже опустилась на землю. Он прошелся по темным аллеям. «Я счастлив», — думал он и уже больше ничего не желал — даже ее выздоровления. Только и мог беспрестанно твердить, словно пытаясь разгадать величайшую тайну: «Я счастлив!»
Наконец он отправился спать. Зажег ночник в комнате Клер. Дверь он оставил открытой, но они находились слишком далеко друг от друга. Он даже не слышал ее дыхания.
В ту ночь он несколько раз просыпался, вставал, подходил к ее двери, прислушивался. Он позабыл про письмо, грозившее ему бедой, если она умрет. Он забыл обо всем на свете. Только одно казалось ему важным: прислушиваться к ее неровному дыханию, по временам становившемуся совсем слабым. Она — никто. Просто язычок пламени, который он держит в закрытых ладонях; но погасни он — и мир утратит все свои краски. Наконец он улегся и во сне не заметил, как настало утро.
Глава 10
— Вы себя не бережете, — говорила ему мадам Депен.
Это была крепкая, полная женщина, вся состоявшая из округлостей, она то и дело поправляла пучок, теряя при этом шпильки. Разговаривая, она всегда держала одну из них во рту, пытаясь подколоть волосы на затылке. Но она хорошо относилась к Клер. За это Дюваль ее и терпел. Она убирала дом, ходила за покупками, очень ловко мыла Клер, называя ее то своей кисонькой, то лапочкой, то козочкой, смотря по настроению. Она являла собой неистощимый кладезь сплетен, которыми развлекала Клер. Оставаясь же наедине с Дювалем, она шумно жалела его: «Бедненький мсье Дюваль, какое горе! Такой приличный человек… Вот я и говорю: «Боженька не всегда бывает справедлив…» Хотя, конечно, у каждого свой крест!» Она выводила его из себя, но он сдерживался, потому что время от времени ему удавалось вытянуть из нее кое-какие сведения; правда, толку от них было немного.
— Ее подруга, верно, останавливалась здесь?
— Что за подруга?
— Да вы ее знаете, такая черненькая, худая, у которой еще спортивный автомобиль?
— Да нет. Что-то не припомню. Мадам всегда жила здесь одна.
— Разве она приезжала не на машине?
— Нет. Брала на вокзале такси.
Так, значит, Вероника не показывалась на людях. Должно быть, она посещала «Укромный приют», только когда Клер бывала одна.
— Мадам всегда брала с собой много вещей, — добавляла мадам Депен. — А я-то, смеха ради, ей и говорю: «Вот так переселение у нас». Ведь мы с ней частенько шутили. Нрава она была веселого. Только иногда взгрустнет, как о вас заговорит.
— Да неужели?!
— Да-да. Уж очень она переживала из-за вашего здоровья. Говорила, что вы переутомляетесь там, в Каннах, и что доктор прописал вам длительный отдых. Хотя по вас и не скажешь… Может, это все нервы? С нервами шутки плохи. Взять хотя бы моего покойного муженька…
Дюваль силился понять, не находя никакого разумного объяснения.
— Послушайте, мадам Депен, когда же вы пришли сюда в первый раз?
— Ну… надо думать, где-то во второй половине апреля. Мадам сказала Симоно, водопроводчику, что ищет служанку.
Дюваль спросил наугад:
— Она ведь не так часто здесь бывала?
— Не скажите! Последнее время чуть ли не каждую неделю. Но меня она приглашала только через раз.
— А разве она вам не говорила, что мы собираемся отправиться в путешествие?
— Она? Вот уж нет! Наоборот, она говаривала частенько: «Ах, как славно мы здесь заживем! Тут так спокойно!»
