Лариса Захарова - Три сонета Шекспира
Предпочту исчезнуть, но не хочу оставаться в вашей памяти лгуном. Вот почему я это пишу. Иванцова была права…»
Люба читала и плакала. Сначала беззвучно, тихо, глотая слезы, потом рыдания, сотрясая ее тело, прорвались отчаянными судорожными всхлипами, и она уже не владела собой — она рыдала в голос, громко, как на похоронах, не стесняясь никого, ничего.
Рядом вмиг оказались две стюардессы. Одна безуспешно пыталась выяснить, в чем дело, другая протягивала кругленький аэрофлотский стаканчик с водой, откуда-то запахло валерианкой, ближайшие соседи предлагали сердечное…
Люба взяла нарзан, смешанный с лимонадом, выпила один стаканчик, второй, ей налили еще… и вдруг она увидела Феликса. Он стоял совсем рядом и что-то говорил, только она никак не могла расслышать его слова в общем гвалте. Она протянула к нему руки, привстала, совсем не чувствуя, как на грудь полилась вода из стаканчика, — Феликс шагнул ей навстречу, все другие сразу исчезли, и они вместе зашагали по залитому солнцем песку, и у самых ног плескалось море…
Люба не почувствовала, как одна стюардесса подхватила ее на руки, не услышала, как другая истошно закричала:
— Врача! Товарищи, среди вас есть медики?
ПИСЬМО ПОДПОЛКОВНИКА НИКОЛАЕВА Ф. Н. КАПИТАНУ ВИРТАНЕН Л. К, ПРОЧИТАННОЕ ВПОСЛЕДСТВИИ ПОЛКОВНИКОМ БЫКОВЫМ В. И.
«Я всегда недоумевал, будучи школьным учителем, отчего это пушкинский эпиграф к «Капитанской дочке» проскальзывает мимо внимания учителей и учеников? А там сказано: «Береги честь смолоду». Гринев сберег честь свою, долго и счастливо жил с любимой Машей Мироновой.
Мы с вами, Любочка, много говорили о времени и человеке. Задавая вопрос по тому или иному поводу — кто же виноват, кто был виноват, кто оказался виновным — время или человек? Да, разное время диктует свои разные условия. Но ведь человек наделен высшим правом — правом выбора. Спасибо, дорогая, что вы наконец помогли мне сделать единственный выбор, чтобы хоть в чем-то, хоть как-то еще считать себя человеком, не подонком. Иначе письмо это не было бы написано.
Я не знаю, кто, за что и как убил сержанта Иванцова. Я знаю только, что за полчаса до гибели он связался со мной по рации и сказал два слова: «Товар прошел». Это означало, что тщательно законспирированные тонны мандаринов переданы получателю, который вывезет их морем в края, мне неизвестные. В этой операции мне отводилась роль прикрытия, и только. Я должен был на все смотреть сквозь пальцы и держать в ОВД Иванцова. В этой роли я выходил на сцену раза два-три в сезон. За это мне полагалась сумма, не такая уж большая, чтобы ради нее продать свою шкуру. Я и не брал эти деньги, надеясь, что этот отказ делает меня лучше других. Но если бы я отказался не только от денег, а от участия в акции с левыми фруктами, меня выбросили бы из милиции с волчьим билетом. И боюсь, не только из милиции. «Мандариновая мафия» — это Наталья Разинская, Валентин Гуляев, подполковник Шатурко и подполковник Николаев, исполнитель — сержант Иванцов. Вот и вся компания. Какие-то надежды возродились было у меня, когда поменялось руководство УВД. Но, увы, генерал Осипенко не смог разглядеть многих в Инском управлении, хотя и старался. Спаянная крепкая рать втянула меня в свои ряды. Не вырваться, не скрыться. Впрочем, что оправдываться? Неча на зеркало пенять…
Чем мне еще помочь вам? Прилагаю некоторые документы, которые лучше, чем я, расскажут о многом. Наверное, читая все это, вы думаете, как же я мог так легко пойти по скользкому пути, так легко сдаться на милость этим людям? Наверное, потому, что слишком долго жил и работал с душами святыми — с детьми, с моряками… Вот и не сумел себя закалить. А книжные премудрости, коими обогатил себя, видно, не для нашего времени. Другие ценности, другая шкала измерений. Но появились вы, Люба. Благодарю. Я снова почувствовал себя человеком. Как вы однажды сказали — книжный. Но разве этого мало, если чувствуешь в себе наконец душу, совесть, если осознаешь свой долг? Как это у Толстого? Посмотрите эпиграф к «Анне Карениной» — сейчас не берусь воспроизвести на память. Ваш до конца…»
XXXII
Кажется, не так давно Быков провожал ее в Инск. Она, живая, здоровая, веселая, сидела с ним в машине, ветер шевелил ее пышные белокурые волосы, на губах играли солнечные зайчики.
Полковник Быков смотрел на безжизненное лицо — Виртанен лежала на носилках, ей только что, прямо в салоне самолета, врачи ввели адреналин в сердечную мышцу, стимулировали сердце фибриллятором.
Быков перевел дыхание, увидев, как на пожелтевшем уже лбу выступают бисеринки пота… Санитары подняли носилки, понесли к реанимобилю. Быков подошел к стюардессам.
— Спасибо вам, девушки. Как ваши фамилии? МВД СССР вынесет вам благодарность.
Та, что повыше и помолже, махнула зажатым в руке мокрым от слез платочком:
— Какая благодарность!.. Лишь бы она жива была. Такая симпатичная…
Генерала Панкратова Быков по телефону не нашел. Позвонил в свою группу.
— Лейтенант Сиволодский.
— Михаил Игоревич, немедленно телефонограмму в Инск, генералу Осипенко. Первое: обеспечить личную безопасность Нечитайло. Второе: немедленно задержать следующих граждан: Разинскую Наталью Валериановну, Гуляева Валентина Ивановича, полковника милиции Шатурко и подполковника милиции Николаева. Третье. Запроси у прокурора Инска содержание последних показаний Иванцовой. Все понял? Повтори.
Лейтенант Сиволодский повторил и добавил:
— Как Виртанен? Жива?
— Пока да. Состояние крайне тяжелое. Останусь в госпитале, пока картина не прояснится.
Быкову вдруг вспомнился первый разговор с генералом, когда тот настаивал на командировке Виртанен, убеждал, что так будет лучше для дела. «А если бы не это — я бы сейчас лежал на носилках?» — спросил Быков себя. И решил: поедет в Инск, следствие о покушении на жизнь Виртанен проведет сам. А в том, что это было именно покушением, он не сомневался.
Мимо прошла закутанная в белое сестра. На ногах — белые бахилы. Быков попытался обратиться к ней. Она покачала стянутой марлевой повязкой головой. Наконец — Быков не знал, сколько прошло времени, — появился тот врач «скорой», что вез Виртанен из аэропорта.
— Экс пресс-анализ подтвердил отравление, — сказал врач, — доза яда была смертельной. Но, к счастью, в самолете она пила минералку и концентрация вещества снизилась. Иначе — паралич дыхательного центра и мгновенная смерть. Однако у нее продолжаются галлюцинации, судороги, покраснения кожи, сердцебиение, зрачки расширены — полная клиническая картина отравления веществом, содержащим белладонну или, как говорят в народе, дурман. Меры принимаются, так что… Переливание крови и плазмы — вполне испытанный и оправдавший себя метод. Ничего не обещаю, хотя и надеюсь на ее молодой, крепкий организм.
— Да она здоровая… — растерянно произнес Быков, — молодая…
Доктор развел руками и пошел дальше, его ждали другие срочные вызовы, другие тяжелые больные.
Быков зашагал обратным путем по коридору, лишенному примет жизни. Дошел до сестринского поста, присел на диванчик. Сестра глянула «сочувственно, ничего не сказала. Хорошо, хоть не гонит. «Сейчас посижу и опять пойду к тем страшным дверям», — решил он.
Телефонный звонок в мертвой тишине показался зловещим. Сестра подняла трубку, тихо, неслышно почти ответила. И вдруг окликнула Быкова:
— Товарищ полковник, — по-моему, это вас. Из следственного управления…
Звонил Сиволодский. Голос лейтенанта звучал растерянно и печально:
— Все ваши указания выполнены, Вячеслав Иванович. Против лиц, указанных вами, Инская прокуратура уже возбудила уголовное дело. Иванцова дала исчерпывающие показания. Их сейчас передают нам по телексу. И еще одно… — Сиволодский сделал паузу. — Подполковник Николаев застрелился.
— Что? Как?
— В своем кабинете. В шестнадцать десять.
— Во сколько? — переспросил Быков. — Во сколько, говоришь?
— В шестнадцать десять, — повторил Сиволодский. — А разве это важно?
Быков не ответил. Как объяснить в двух словах? Просто повесил трубку. Значит, Николаев дождался, пока самолет благополучно сядет в Москве. Наверное, звонил в справочную, — Быков почувствовал, как под рубашкой спину подернуло холодком. — Почему жизнь так любит все смешивать в одну кучу? Да какое отношение потерянный пистолет Иванцова может иметь к обретенной любви? Уворованные фрукты — к украденному счастью, перечеркнутым жизням? Это же все с разных полок… Негодяи прошли по жизни как камнедробилка, оставили за собой щебень…
И Быков снова пошел по коридору к этим дверям. Как уйти, если у этой души, что там бьется сейчас между жизнью и смертью, нет никого близких, — во всяком случае, в Москве.
Врач, Быкову незнакомый, вышел из реанимационной, когда за окнами спустились легкие сумерки. Быков так и не заметил, что в потолке коридора замигали тусклые редкие фонарики.
