МАРК - Имя бога
– Ох, – простонала она, – что же там случилось, что ты полетишь самолетом?
Что случилось – версия для мамы
Профессор Крачун (которого, кстати говоря, эксперты признали вменяемым), хотел облагодетельствовать человечество.
Объехав старинные молдавские и трансильванские села, он собрал неимоверное количество легенд, сохранившихся еще с тех времен, как сюда вернулись готы, набравшиеся мудрости в северных краях. Им не давало покоя золото Децебала, н о для того, чтобы заполучить его, нужно было сначала вернуть себе свою землю. Для этого готские военачальники решили использовать сохранившиеся с незапамятных времен подземные дороги – пусть у повстанцев было не столько оружия, сколько у римлян, зато теперь их воины могли выскакивать перед врагом буквально ниоткуда. И у них были выносливые и упрямые соратники – последние даки, такие же могучие и голубоглазые потомки Атлантов, как сами готы.
Эффективность этого союза был поразительной – несколько десятилетий никто не мог противостоять отрядам берсерков, которые были отважны настолько, что это граничило с безумием. Их старались заполучить правители всех сопредельных стран, но ничего не выходило – оказавшись на чужбине, богатыри погибали через несколько недель. Люди болтали, будто все дело в том, что душа воинов оставалась на родине – лишенные души, они умирали в положенные сорок дней, и предотвратить это было невозможно. Кроме того, при первой же возможности пленные убивали себя, бросившись грудью на что-нибудь острое – хоть копье, хоть крепкий сук.
Их мужество и фанатизм были непостижимыми, нечеловеческими – тут явно не обошлось без вмешательства высших сил, шептались люди. Это все Залмоксис: он брал безумных солдат под свое покровительство и посылал за ними их даймонов, чтобы те оберегали берсерков во сне и прикрывали им спину на поле боя. Залмоксис, рассуждали старухи, такой же как Иисус – возможно, они даже братья, только один занят тем, чтобы что пестует боевой дух в настоящих мужчинах, а другой старается чтобы все остальные не забывали: кроме силы, крови и золота есть нежность, любовь и дети… а им очень трудно объяснить, зачем это нужно – убивать без жалости правых и виноватых, перерезать горло младенцам и сжигать на кострах их матерей, чтобы спасти их вечную душу.
Так тут и жили до 17 века – между готическими преданиями, дакскими кладами и истовым православием. Да еще и Ульфила, первый готский епископ и неисправимый еретик, подлил масла в огонь, переведя добрую часть Библии на свой язык. Одни трепетали перед священной книгой, другие помалкивали, многие насмехались на дней, но и те, и другие, и третьи твердо знали: «Ульфила» означает «Волк». И никто – ни смертный, ни бессмертный – не в силах изменить свою природу и свое истинное имя. Конечно, имя можно переписать и заставить всех забыть как оно звучало раньше – люди нередко делают такие вещи, странные, показные и жалкие в своей бессмысленности, – только ничего не произойдет: в каждом из нас, пусть и под другим прозвищем, будет бесноваться все та же кровь, вобравшая смелость, блеск, величие и безумие ушедших поколений. Мы попросту не можем взять себе имя, так что нам дают его еще до того, как мы в состоянии отличать одни звуки от других. Ведь выбирать имена – право тех, кто первым разглядел нашу суть.
Они бывают мудрыми и умеют подмечать даже то, что еще даже не проявилось – и тогда нам достается лучшее, единственно верное имя. А бывают – усталыми и равнодушными и потому, не задумываясь, пускают нашу судьбу под откос.
Интересно, а кто же дал имя Богу? Может, незачем и узнавать – и потому что это уже неважно, и потому, что капля крови того, Самого Первого, обязательно есть в каждом из нас. Обязательно – такова логика вещей. А человечий век слишком короткий, и чем пытаться опередить коллайдер, достойнее смириться: пускай существует нечто, на что мы не в силах повлиять, зато никто не отнимет у людей способности проникать в суть вещей и изменять ее до тех пор, пока она не станет совсем другой, необыкновенной, такой, какой еще не бывал – и вот тогда мы получаем истинное право назвать эти вещи по-новому.
Людские же имена неизменны – так же, как человеческая сущность и история каждого, пусть и вовсе безвестного, племени. И хотя Вульфила верил, что Библия на его родном языке поможет его народу выжить, он ошибся: тот народ умер, потому что перестала быть прежней его суть. Началась совсем другая история – новая, новейшая, современная. А история готов, даков и гуннов оборвалась. И, возможно, Клара права: есть вещи, которые лучше не трогать, оставить там, где они были. Только… только ведь невозможно заглушить голос крови: она говорит с нами каждый миг и знает, как до нас достучаться, потому что ведает самые тайные наши имена – не те, что записаны в списках посетителей галерей; не те, звучат рядом с кличками бездомных псов; не те, что треплют языки бесчисленных дикторов, блоггеров, сплетников и доброхотов… Все это пыль. Она год за годом заносит истину, однако та не исчезает, просто теперь ее не вдруг заметишь – придется потрудиться чтобы откопать ее в кучах словесного хлама. Слов стало слишком много – возможно, если сосчитать все на свете, их окажется больше, чем пылинок. Слова заметают, маскируют, нивелируют суть вещей до тех пор пока она не исказится настолько, что начнут литься моря крови – они смоют пыль, и откроется суть. Возможно, есть другой путь найти ее? Наверняка. Только две тысячи лет назад его не знали – как, впрочем, и сейчас…
…Скоро маковок с крестами стало так много, что о старых капищах и думать забыли – но ведь любое правило на то и существует, чтоб оставить место исключениям.
В голове профессора, например, слухи о Залмоксисе и отчаянный страх перед концом этого мира, который обещали изо всех динамиков, со всех экранов и мониторов, которым пугали и глянцевые, и желтые страницы, и наспех расклеенные где попало объявления, и тяжко рериханутые граждане – так вот, эти слухи превратились у него в навязчивую идею: профессор решил любой ценой узнать настоящее имя Бога, которого на Земле как только не называют, но который, как хочется верить, един для всех. Если обратиться к Богу по имени, рассудил профессор, он наверняка пропустит тебя к Свету, к избранным – а ведь только они будут существовать вечно даже после того, как этот мир исчезнет. Остальных людей ждет участь осенних листьев – удобрять землю на будущее.
Может, все это так и осталось бы отвлеченной идеей, если бы под руку профессору не попалась газетная статья, автор которой уверял: в глазу умерших отпечатывается то, что они видели в тот миг, когда их сознание окончательно растворилось в ноосфере. Профессор пришел в восторг – значит, момент, когда мы встречаемся с богом, фиксируется! Застывает, как муха в капле янтаря – нужно только разглядеть его как следует,.
Прочитав тысячи историй людей, «вернувшихся с того света» после клинической смерти, профессор сделал окончательный вывод: на том конце тоннеля нас действительно ждет сияние. И если бы пациенты реанимаций не испугались, прошли по тоннелю до конца, за сиянием они увидели бы Бога. И тогда, чтобы сохранить свое «я» нерушимым навечно, им оставалось бы только произнести Его имя – именно так и поступали готы и даки.
Конечно, к Свету уходили не только их воины, но и безумцы, и калеки от рождения, отчаявшиеся выздороветь, и те, кто был изуродован в битве, и старики, постигшие все, для чего попали в этот мир. Безграничный свет принимал всех – из жалости и ради них самих.
Тем же, кто хотел задержаться на земле, было несколько сложнее, однако хитрые жрецы и тут придумали как выкрутиться: для того чтобы с Ним могли пообщаться все, кто пребывал в добром здравии, раз в четыре года к Залмоксису отряжали молодого, сильного и красивого мужчину, специально подготовленного для почетной миссии: целый месяц он должен был молчать, спать, есть за четверых, вдыхать одурманивающие запахи волшебных снадобий и принимать царские почести – правда, при этом он был пленником, запертым в подземной темнице, чтоб не отвлекался от цели своей миссии.
Перед тем, как отправить посланника в последний путь, ему передавали все пожелания от соплеменников, а потом, раскачав за руки, бросали на копья. Если он умирал сразу – значит, Залмоксис услышал просьбы мирян. Если выживал – значит, его сочли недостойным, и нужно немедленно исправить ситуацию.
Естественно, жрецам приходилось инициировать сразу нескольких юношей, чтобы в случае прокола не ждать еще етыре года, но если все получалось с первого раза и в дублерах не было нужды, «запасных» не брали в курьеры второй раз, а отпускали в мир.
Однако инициация навсегда изменяла психику молодых мужчин, и несостоявшиеся посланники чаще всего становились берсерками – живыми машинами для убийства, которых мечтали заполучить все вражеские правители. Эти варвары не боялись ничего на свете, потому что знали: Свет ждет их в любую минуту. Ведь безумные воины – особая каста, которую Он объявил избранной. Новые берсерки получались всегда к новому году, ведь «сеансы связи» с Залмоксисом выпадали на те двенадцать суток после Ночи Матери40, которые завершают годовой виток. Эти дни и ночи, оставшиеся после зимнего солнцестояния – трещина между старым и новым годом, сакральный период, когда не существует времени, потому что Вечная Мать открывает ворота иного мира и закроет их только в назначенный срок, 31 декабря.
