Гюннар Столесен - Навеки твой
– Я говорил о руках, а не о ногах.
– Если не послушаешься, то помни, что вечера здесь темные и…
– Кто тебе сказал, что я собираюсь проводить здесь свои вечера? – И я снова машинально глянул вверх. Дверь в ее квартиру была открыта. Кто-то стоял в дверном проеме, но на таком расстоянии…
– Что, глядишь, где твоя потаскушка? – произнес Джокер. – Не волнуйся. У нее посетитель. Сам старик Андресен.
Значит, по балкону действительно шел Юнас. Я плотно прижал Джокера к столбу, так, что он съежился.
– Еще раз назовешь ее так, малыш, и я раскрою тебя пополам и багажом отошлю в разных направлениях, чтобы быть уверенным, что половинки никогда не встретятся.
Его глаза сузились, но трудно было сказать, от страха или от злости.
– И к моей матери больше не ходи, а то я тебя убью! – Последние слова он выкрикнул высокой фистулой.
Мне хотелось ударить его сильно и точно в живот, так, чтобы, падая, он еще разок напоролся на мой кулак. Но я удержался. Я подумал о его матери и о Венке Андресен.
И я снова посмотрел вверх. Дверь все еще оставалась открытой. Там происходило что-то непонятное. Я не знал что, но что-то случилось. Я увидел Венке Андресен. Она выходила из двери, ведущей с лестничной клетки, и вдруг побежала. У нее было что-то в руках. Она быстро исчезла в квартире.
Я стоял и смотрел, почти забыв, что Джокер стоит рядом. Он проследил за моим взглядом.
– Что там случилось? – спросил он своим звонким молодым голосом.
В дверном проеме снова показалась Венке Андресен. Она двигалась довольно странно, какими-то зигзагами, и, подойдя к балконным перилам, перегнулась через них.
Мгновение мне казалось, что она хочет прыгнуть, броситься оттуда и лететь к земле, как большая птица. Но она не прыгнула, и я услыхал ее голос:
– Помогите! Кто-нибудь, помогите! Помоги-и-и-те! – кричала она.
И снова исчезла, провалившись в распахнутую дверь. Я побежал. Я слышал, что Джокер побежал в другом направлении. Но мне это было безразлично. Единственный, кто меня беспокоил, – это женщина по имени Венке Андресен, которая не была птицей и которая звала кого-нибудь на помощь. Этим кем-нибудь должен был стать я.
22
Я ворвался в подъезд. На двери одного из лифтов висело объявление, что он не работает. Другой лифт шел вниз, но я не мог терять время.
Я бросился к лестнице и помчался вверх. На полпути я остановился, чтобы перевести дух и посмотреть, нет ли чего на асфальте перед домом.
Никакой птицы я не увидел. Из подъезда вышла моя вчерашняя знакомая Сольфрид Бреде. Видимо, это она спускалась на лифте. Значит, ее не очень-то напугало наше приключение в лифте.
Я взбирался по лестнице, кровь стучала в висках, а в глазах плясали черные мухи. Мое собственное дыхание напоминало порывы осеннего ветра.
Наконец я добрался до девятого этажа, толкнул дверь, ведущую на балкон, и побежал. Я задыхался.
Дверь в ее квартиру все еще была открыта, и я не стал звонить, я вошел. Не надо было идти далеко. Достаточно просто войти, вполне достаточно, больше чем достаточно.
Юнас Андресен лежал в прихожей на полу, лежал на боку, скрючившись от кровоточащей раны в животе – этого последнего рокового обстоятельства в его жизни. Руки его плотно прижимали разорванную на животе рубашку в отчаянной попытке удержать жизнь. Но все было напрасно. Жизнь покинула его, ушла, как воздух из проколотого шарика. Кто-то нанес ему смертельный удар. Лицо его уже обрело выражение вечного покоя, а тело легло, чтобы отдохнуть: он уже больше никогда не выпьет пива, он уже больше никогда ничего не совершит. А над ним, прислонившись спиной к стене, с окровавленным ножом в руке стояла Венке Андресен. Ее лицо было сплошным застывшим криком, заледеневшим зовом о помощи, призывом к кому-нибудь: помоги-и-и-те! Ужас чистыми белыми мелками разрисовал ее лицо, которое больше никогда не станет прежним.
В моем мозгу звучал его вчерашний голос. Что он мне тогда сказал? «Когда же наконец ее встретишь – женщину своей мечты, – то почувствуешь, что у тебя впереди масса времени – вся жизнь и ты можешь подождать…»
Но у Юнаса Андресена не оказалось времени в запасе, у него не было впереди целой жизни, и он не мог ждать. Он встретил женщину своей мечты и… ушел. Покинул всех. Он уходит.
Он уходит, чтобы никогда не вернуться. Он начал свой долгий, нескончаемый, последний поход.
Усы его были всклокочены. Очки съехали. Рубашка порвана, костюм измят. Он лежал в кровавом озерце, но ему не нужен был ни спасательный жилет, ни пояс. Лицо его было покойно, будто он только что сорвал цветок и вдыхал его аромат.
Юнас нашел свой последний приют, из которого не возвращаются.
А здесь остались все мы, живые, все те, кто понесет в себе его смерть как траурное знамя.
Я собрался с мыслями, пытаясь запомнить детали. На полу, рядом с телом, бессмысленно валялась разбитая банка с вареньем. Красное варенье начало понемногу смешиваться с кровью. Я подошел к Венке, осторожно вынул из ее руки нож, взяв его двумя пальцами за лезвие у самой рукоятки.
Это был бандитский выдвижной нож, каким обычно пользовался Джокер.
Кто орудовал этим ножом?
Мой взгляд упал на Венке Андресен. Ее глаза как будто перелились в мои: огромные, черные, испуганные.
– Я… я вернулась из чулана с банкой варенья. Он уже лежал здесь. Я… я не знаю, что я делала потом… Я только вынула… Как будто это могло ему помочь…
– Ты вытащила из него нож?
– Да, да! Это, наверное, очень глупо, Варьг?
– Ничего, ничего.
Конечно, это было глупо с ее стороны, но у кого хватило бы сил сказать ей это сейчас?
– Ты никого не видела? – спросил я.
– Нет.
– Ты поднималась на лифте?
– Нет, по лестнице. Я не люблю лифт. Ах, Варьг! Варьг! Боже правый! Что же случилось?
Я наклонился и, хотя все и так было ясно, для верности взял руку Юнаса, чтобы нащупать пульс. Я не хотел быть одним из тех, кто, бездействуя, стоит над телом умирающего. Пульса не было. Его давно уже призвали в самый дальний кабинет в самом дальнем коридоре, где он стоял теперь перед своим последним шефом и судьей.
– Он предупреждал, что придет? – спросил я.
– Нет, – она покачала головой. – Я и не предполагала. Мне нужно было спуститься в подвал за вареньем, а когда я вернулась… он уже лежал здесь так, как сейчас. Я, наверное, выронила варенье… и… нож этот, – она поглядела на свою руку, но в ней уже не было ножа. Нож лежал на комоде, похожий на ядовитую змею в зоологическом музее. Больше он никого не ужалит.
– Ты оставляла дверь открытой, когда уходила вниз?
– Нет, нет, ты с ума сошел! Разве здесь можно?
Я покачал головой. Нет, я не сошел с ума.
– Он, скорее всего, открыл своим ключом и вошел, – продолжала Венке.
Я поглядел на пол. Ключа не было видно. Но, может быть, он положил его обратно в карман. Я попытался воспроизвести эту картину: Юнас вошел и закрыл за собой дверь. Никого дома не было. Он пошел обратно к Двери и открыл ее. Но за дверью кто-то стоял. Или он не запер за собой дверь и кто-то вошел вслед за ним. А может, кто-то уже был в квартире и поджидал его. Ничего не сходится, ничего не объяснишь. Труп, найденный на полу, всегда нелегко объяснить.
И тут я вспомнил про Роара.
– Где Роар? – спросил я.
Венке беспомощно пожала плечами.
– Где-то на улице.
Я подошел к входной двери, запер ее и проверил, что запер надежно.
Потом я переступил через Юнаса Андресена и прошел мимо Венке к телефону, чтобы вызвать полицию.
23
Позвонив, я вернулся и вывел Венке на балкон. Ей не хватало воздуха. Нам обоим не хватало воздуха. И еще я хотел перехватить Роара, чтобы не пустить его в квартиру.
В бледно-сером свете мартовского дня мы стояли на балконе с видом на Людерхорн. Его вершина, похожая на козий рог, тянулась к низко нависшему небу. Тем, кто приезжал в город морем, гора казалась дремлющим дьяволом. Отсюда, с балкона, она больше походила на чертов клык, грязно-бурый – от засохшей на нем крови.
Венке Андресен молчала. Обхватив себя руками, она стояла застывшая, с отрешенным лицом, полным печали и боли, которые никому не дано понять, потому что печаль и боль человек испытывает в одиночку, как, впрочем, и любовь.
На ней был голубой с высоким воротом свитер и серый вязаный жакет, темно-синие вельветовые брюки и кеды. Волосы, обрамлявшие бледное лицо, были растрепаны, очертания рта стали скорбными.
Я размышлял о том, где ей придется провести сегодняшнюю ночь. Я не исключал, что это может быть специальная комната с крошечным зарешеченным окном, с умывальником и ведром. Улики были очевидны, что бы она ни рассказывала. Я знал, что подумает полиция, которая уже была в пути, знал, что скажут следователи, так как встречался с ними и раньше.
Первыми в сопровождении двух полицейских в униформе прибыли следователи уголовной полиции. Чуть позднее трое-четверо технических работников в сине-серых рабочих фартуках, которые делали их похожими на продавцов-бакалейщиков.
