Гелий Рябов - Конь бледный еврея Бейлиса
- А вот, барин, попробуйте стряпни хохляцкой, вкусной, натуральной! Запейте певком, в брухе и выйдет сладостное бурчание! А пропукавшись власть - обретете покой и бездонный сон!
Но Евдокимов отбился и торопливо скрылся за воротами. "Ну, и дурак", сказал ему в спину торговец и начал раздувать угли. Птичка вошла в клетку и без ведома сотоварищей по службе уже не сможет выйти. Ведь не придет же в голову надворному советнику и кавалеру удирать с тыльной стороны - по оврагам и буеракам? Да и зачем?
Евгений Анатольевич между тем миновал сторожа с колотушкой, прачек, кои развешивали на веревках больничное белье (ярко выраженные еврейки, что заметно смутило Евдокимова - он был убежден, что последователи Адонаи1, достигнув благоденствия, безжалостно эксплуатируют труд православных), и, поднявшись на добротно выделанное крыльцо, очутился перед входом, около которого стоял, привалившись к перилам, и ковырял в носу молодой человек иудейской наружности, с длинными свалявшимися пейсами огненно-рыжего цвета.
- Мне Зайцева, - бросил Евдокимов, пытаясь пройти.
- А мы принимаем только больных христиан, - нагло заявил парень. Здоровые здесь не ходят.
- Это... почему? - опешил Евгений Анатольевич.
- Да у вас на лице написано: очень пахнет. Разве нет?
- Поговори мне, умник... - пробормотал Евдокимов.- Где Иона Маркович?
Парень поскреб кожу под правой пейсой:
- Нету, значит.
- А где?
- Умер. Восемь лет тому.
"Дубье... - захлебнулся яростью. - Знатоки чертовы. Даже не знают, кто новый владелец".
- Ладно. А кто теперь?
- Марк Ионович. Сынок. И жена его. Урожденная Этингер. Знаменитая фамилия...
- Черт бы тебя взял... Я это и без тебя знаю! Этингеры. Из Галиции. Они бывают здесь?
Рыжий смотрел ошеломленно и тон сменил мгновенно, его безукоризненно русский выговор вдруг зазвучал густо-местечково:
- Ви... Таки извиняйте, я полный и круглый идьёт. Я уже не догадался... Они имеют бивать. В январе бивали, били то есть. Я понимаю, что ви тепэр илучче мине имеете понять? Они уехамши... - Последние два слова он произнес вполне по-русски.
- О, скотина... - задохнулся Евгений Анатольевич.- Сейчас, сейчас кто?
- Борух Зайцев. Вы идите, оне у себя... - ухмыльнулся парень.
Поднялся по лестнице, ярость душила: "Негодяй, Кулябка, проклятый, удружил, сволочь... Журналист... Еврейская среда... Да мне-то что?!" Толстая старая еврейка в синем сатиновом халате протирала стекла, изредка отдыхивая на зеркальную поверхность и проверяя тряпкой: чисто ли.
- Борух Зайцев мне надобен, - зло сказал ей в спину.
Она улыбнулась, широко и радостно:
- О-о... Такой человек! Вы получите удовольствие! Все говорят!
- Что? Что "все говорят"? - зашелся кашлем. - Старая ведьма, не морочь мне голову! Где он?
- Я же сказала: вот! - толкнула тяжелую дубовую дверь. - Входите! Вы будете иметь восторг!
"Пропади ты... - бормотнул под нос. - Хорошенькое дело... Интересно, что бы я написал о них, если бы и в самом деле умел?" И Евгений Анатольевич оказался в большом, уютно обставленном кабинете, с медной люстрой под высоким потолком и тяжелой дубовой мебелью с резьбой. Пожалуй, милую картину портили только некстати повешенные тут и там большие фотографические портреты в дубовых же рамках, на которых испуганно замерли бабушки и дедушки очевидно еврейского происхождения. На бабушках чернели кружевные платки, на мужчинах - надвинутые на лоб котелки. Изображенные очень старались запечатлеться красиво и изысканно...
Заметив Евдокимова, из-за стола поднялся невысокий брюнет с бородкой и очень короткими пейсами - при желании их можно было принять и за длинно подстриженные виски, и доброжелательно, с улыбкой осведомился о здоровье.
- При чем тут мое здоровье? - обиделся Евдокимов.
- Ну, как же? - удивился владелец кабинета. - Это больница. А в больницу мы приходим, когда пошатнулось наше здоровье!
- Очень логично. Но я совсем по другому делу. Вы Борух Зайцев?
- Я Борис Ионович Зайцев, хозяин этого заведения. Так что же, сударь, вас привело сюда, если не расстроенное здоровье?
- Да оставьте вы мое здоровье в покое, наконец!
- Ну как же, если мы, медики, не подскажем вам вовремя - возникнет рак. Предстательной железы, например. Последствия ужасны, поверьте мне на слово!
О предстательной железе Евдокимов не имел ни малейшего представления, однако спросить счел не удобным (не хватало еще, чтобы этот еврей уел его!).
- Послушайте, друг мой, я журналист. От Суворина. Я желал бы получить вашу помощь. Очерк о евреях. Прекрасно! Изумительно! Евреи несут здравие не только своим - что, согласитесь, логично, но нам, русским! Гениально! Совершенно невероятный поворот!
- Отчего же... У нас половина коек - русские. Ваши чаще болеют.
- Поклеп! Евреи - истощенное племя! Вы преувеличиваете, если просто не... - Евдокимов замялся.
- Не лгу?- хотели вы сказать? У вас много времени?
- Сколько угодно!
- Прекрасно! Поживите здесь с нами, вникните... Вам многое откроется. Если, конечно, не будет предвзятости. А ведь у вас есть предвзятость?
- Бог с вами! Как можно? Какую я могу иметь предвзятость? И зачем бы я сюда пришел? Предвзято можно сочинить и дома. Вот что... Я могу здесь поселиться? Недели на две, скажем?
- Разумеется. На этом этаже пустует хорошая квартира. Ванная комната, туалет, мёбель... Извольте!
- Нет, я бы хотел среди простых людей, удобства не имеют значения. Я желаю опроститься и увидеть жизнь вас изнутри.
- Жизнь нас? Вы не знаете русского языка. Так нельзя сказать по-русски.
- Нет, я знаю русского языка! - взбеленился Евдокимов и замолчал, будто поперхнувшись. В самом деле... Весьма странный падеж. Жаль, что это он, хозяин, так не сказал. То-то смеху бы было...
Договорились быстро и полюбовно: Евдокимов идет вниз, на край усадьбы, там стоит дом заводского приказчика, Менахиля Бейлиса.
- Впрочем, - заметил Зайцев, - он предпочитает, чтобы его называли "Менделем".
И Евдокимов двинулся вдоль забора, по тропинке, и вскоре заметил глиняный раскоп. Впереди темнели невысокие старые строения и печь для обжига, это не столько понял, сколько догадался, и странные деревянные круги на ножках были разбросаны по всей территории. "Что бы это значило?" подошел к одному, толкнул, круг двинулся со скрипом.
"Как это все же интересно... Совсем другая жизнь, неведомая, о ней никто и не подозревает, а она существует и течет, и ей, этой жизни, глубоко на всех на нас наплевать..." Евгению Анатольевичу сделалось грустно. Подумал: "А вот они, местные, точно так же думают о нас. И мы не понимаем друг друга. И никогда не поймем. Но разве при таких обстоятельствах может устроиться жизнь? Никогда!" Послышались детские крики, кто-то звал Евдокимова:
- Дядя! Дядя!
То были дети - девочка и мальчик, лет двенадцати на вид. Они сидели на краю деревянного круга и болтали ногами.
- Чего вам, ребятишки? - подошел Евдокимов.
- Вы русской? - спросила девочка, оглядываясь, словно в страхе.
- Русский, русский я! - занервничал Евдокимов. - Не видно, что ли?
- Да видно... - Девочка вгляделась с подозрением.- А знаете что? Этот круг, что вы любопытничали- это инструмент, называется "мяло". Под него бросают глину для выделки кирпича, потом приделывают орудийное тяжелое колесо, лошадь тащит, колесо мнет глину - чтобы потом не было дырок в кирпиче! Это мы, русские, придумали, а исполняют - евреи. Они ведь безмозглые...
- Вы меня просветили, дети, и обрадовали! - искренне произнес Евгений Анатольевич. - Истинно русский, наш взгляд, благодарю...
- Так вы - русской, - она упорно произносила это слово так, как произносят "союзники", Евдокимов это знал. - Вот, мы вам и говорим: на наших глазах уволокли Андрюшу Ющинского. Вон-он туда. В печь. Мы оба видели.
Мальчик слез с "мяла" и стоял, переминаясь с ноги на ногу, опустив глаза.
- А тебя как зовут? - Евдокимов взял его за подбородок. Лицо было круглое, с веснушками, вихры нестриженые, но выглядел миленьким, симпатичным.
- Я - дворянин Киевской губернии Евгений Чеберяков. А она, - взял девочку за руку, - сестра моя родная, Людмила Чеберякова. Она хотела сказать...
- Я сама! - перебила Люда. - Так вот: если вы - русской - примите меры. Потому полиция и все скуплены евреями!
Что-то заученное, невсамделишное послышалось Евдокимову в ее словах.
- Кто научил вас так говорить? - спросил прямо. - Вы же не свои слова говорите?
- А мы - дети, - нахмурилась Люда. - Да. Так взрослые считают. А мы подумали и решили: зря не скажут. Опять же мы сами видели.
- А ты? - повернулся к Жене. - Ты согласен?
- Не знаю... - мрачно отозвался мальчик, вызвав у смущенного Евгения Анатольевича тяжкое раздумье. Что-то здесь было не так. И хотя слова звучали сладкой музыкой, но - только вроде. Поганое, разрушительное словечко...
- А вы знали Андрюшу? - спросил с доброй улыбкой, поглаживая Женю по голове. В них следовало пробудить доверие.
