Елена Арсеньева - Последняя женская глупость
– Эдик… – Никита обреченно покачал головой. – Точно, Эдик. А тот, другой, Костя! Бли-ин… Значит, им известно, где я живу. Значит, мне и домой дороги нет. Вот так номер. А что же теперь делать? Куда податься?
«Ко мне», – чуть не воскликнула Римма, но прикусила губу, почувствовав, что еще не время выдать себя. И страшно стало, просто до ужаса страшно: а вдруг он скажет – нет?
Ну и что? Ну и что, если даже скажет «нет»? Почему кажется, что это для нее – как приговор? Почему каждое его слово, сказанное и даже еще не сказанное, она воспринимает как судьбоносное?
– Если вам не трудно, – угрюмо попросил Никита, – вы не могли бы меня в театр отвезти? Я там переночую, и вообще, я в своей мастерской лучше соображаю. Отвезете?
– Запросто.
Павел Малютин
15 августа 2001 года. Нант, Франция
– Он просто подумал, хорошо подумал и сделал выбор. Правильный выбор.
– Но все-таки вы убили его.
– Нет, ну вы сами прикиньте, Николай Александрович, – рассудительно сказал Павел, – разве можно ему было после этого в живых остаться? Он бы все рассказал и про эту ванну с серной кислотой, которая стояла в соседней комнате, и про угрозы приковать его к этой ванне на неделю… Представляете, что бы с ним за эту неделю сделалось от кислотных испарений? Все равно он подписал бы все нужные бумаги, но вышел бы оттуда живым трупом. Волосы вылезли, зубы выпали, через неделю – похороны.
– Похороны и так были через неделю, – буркнул Резвун. – Как аварию-то подстроили? Что-то с машинкой сделали?
– Нет. Ему дали курнуть напоследок. Обычная сигара, но обработанная ЛСД. Уж и не знаю, какие глюки его одолевали, но мотался он по дороге так, словно убегал от стаи чертей. Ну и врезался в дерево на полной скорости. Ко всеобщему изумлению. Верно? Ведь в организме после вскрытия не нашли ни следа алкоголя. Григорий Александрович не хотел, чтобы к нему хоть в чем-то можно было придраться. А так выходило, что у «мерса» Иннокентия Александровича был не в порядке бензобак, он позаимствовал у господина Бронникова «Линкольн», но не справился с управлением.
– А почему вы не сделали попытки содрать деньги и с Сироткина, как пытаетесь?..
Он не договорил, почувствовав, что окончание фразы «как пытаетесь содрать с меня» прозвучит грубо и оскорбительно. А ведь киллер пришел к нему со взаимовыгодным предложением, этого нельзя не учитывать!
По лицу Павла промелькнула тень, но голос звучал ровно, без обиды:
– Я никогда не предавал своих работодателей. Вы не забывайте, Николай Александрович, что господин Бронников первым решил от меня избавиться, только потому, что я слишком много знал. Но, быть может, мы все-таки к делу перейдем? К вашему делу?
– Давно пора. – Резвун обеспокоенно покосился в ту сторону, куда ушли дочь с внуком, только сейчас вдруг осознав, что весь этот разговор, все эти закругленные, осторожные фразы и признания незнакомца могли бы быть ловушкой, чистейшей воды подставкой, а в это время с Ниночкой и Кирюшей невесть что происходит.
– Да не волнуйтесь, – досадливо махнул на него Павел, мигом прочтя его мысли. – Ничего с ними не случится… во всяком случае, пока.
– Мне придется вам поверить, – хрипло проговорил Резвун, доставая из кармана трубку, но тотчас словно бы забыл о ней, стиснул в кулаке.
– Придется, – покладисто кивнул Павел. – Давайте спрашивайте. Что вам еще непонятно?
– Насколько мне известно, Григорий никому и никогда не верит на слово. Какие доказательства нашей смерти вы должны будете ему представить? Уши отрежете, как в каком-то жутком рассказе Конан Дойла?
– Нет, зачем? – брезгливо передернулся Павел. – Уши ваши при вас останутся. Фотографии э-э… тел пошлю, только и всего. Ну и сам факт вашего и вашей семьи исчезновения, шумиха в полиции-милиции. Это я уже говорил.
– Так. Какова форма вашего расчета с Бронниковым?
– Я получил аванс в размере десяти тысяч. Фотографии передам электронной почтой в зашифрованном виде, к этому файлу никто, кроме него и меня, доступа знать не будет. После этого он переводит мне в «Кредит Лионне» семьдесят процентов оставшейся суммы. Потом я возвращаюсь в Россию, к этому времени вас должны искать уже вовсю. Как только начинается шумиха дома, Григорий Александрович должен со мной окончательно рассчитаться. Все просто.
– В свете известного нам контекста слова «окончательно рассчитаться» звучат двусмысленно, не правда ли? – слабо усмехнулся Резвун.
– Более чем, – кивнул Павел.
– Скажите, а вы не беспокоились вот о чем… Представьте, что ваш замысел исполнен, но в Интерполе или даже местной полиции сыскался какой-нибудь дотошный мент, который установил: некто Павел Малютин, подданный РФ, находился в Нанте одновременно с исчезнувшим семейством. Не так трудно проследить ваш путь от Нижнего и обратно. Не боитесь, что может быть установлена ваша связь с Бронниковым? Вернее, он этого не боится? Или у вас паспорт на чужое имя? Типа паспорта гражданина мира?
– Та нормальный украиньский, – солидно усмехнулся Павел. – Кличуть мени в циём мисте Павло Малютко, здоровеньки булы!
Резвун машинально кивнул:
– Ага, здрасьте. Ну с вами все ясно. Что же вы предлагаете нам?
– Как что? Мы с вами организуем соответствующие фотографии, я их отправляю в Нижний по электронке, получаю деньги от Бронникова (конечно, это будет не вся сумма, но ладно, иначе невозможно) и от вас – и сваливаю в неизвестном направлении. Понятно, что в Нижний я больше не вернусь, не полный же идиот самому в лапы волку лезть, – ну что ж, велика Россия…
– А отступать некуда, – пробормотал Резвун, раскуривая трубку.
– Что?
– По-моему, это Кутузов сказал в 1812 году, а может, и кто другой, точно не помню. Велика Россия, а отступать некуда. К нам это выражение вполне катит. Нам ведь в Россию тоже путь теперь заказан.
– Да почему?
– Да потому. Как вы не понимаете? Предположим, Григорий получает фотографии наших якобы бездыханных тел. Но что ему мешает снять в ту же минуту трубку и позвонить сюда, в «Нов-отель»? Просто так, ради всякой пакости. Доверяй, но проверяй и все такое. Я бы на его месте именно так и поступил. И что же он узнает? Что мы преспокойно тут существуем, фестиваль продолжается: «Если вы желаете, мы вас переключим на номер господина Резвуна…» А поскольку эти жуткие фотки вы не могли изготовить сами, без нашего участия, Григорий догадывается, что мы с вами спелись и он обманут. Он не платит вам, а на нас и на вас начинается настоящая охота. Понимая, что замыслы его открыты, Григорий пойдет ва-банк, вплоть до того, что сам примчится из Нижнего нас отстреливать. Правда, стрелок он никакой, но по такому случаю небось в тридцати шагах в карту промаху не даст. Разумеется, из знакомых пистолетов.
– Что? – нахмурился Павел. – Ах да, помню. Пушкин. Но ведь вы можете собрать вещи и уехать из отеля…
– Можем. Отчего нет? – вскинул брови Резвун. – Но тогда Григорию доложат, что мы выехали с вещами. Тогда ожидаемый шум не поднимется. И он опять же поймет, что его надули-таки, что мы ушли от вашей карающей руки. И у него начнет гореть земля под ногами. А насколько я знаю Григория, он в этом состоянии не просто опасен, а очень опасен. Вы-то растворитесь в нетях, а нам что прикажете делать? В каждом человеке видеть убийцу? Понимаете, я ваших планов не знаю, конечно, может быть, вы спите и видите обжиться где-нибудь подальше от Нижнего, но я этот город люблю. Я не хочу расставаться с «Буком», не хочу исчезнуть из России и скитаться по миру, шарахаясь от собственной тени, как этот самый… citoyen du monde, гражданин мира.
– Но вы можете обвинить Бронникова в организации… – начал было Павел, но тут же осекся.
– Вот именно, – сердито сказал Резвун, хлопая себя по карману в поисках кисета. – Не могу. У меня ведь нету никаких доказательств, кроме вашего рассказа о смерти Сироткина и планах Григория относительно меня и моей семьи. А вы ведь не позволите записать этот рассказ на видео или даже на обычный магнитофон, верно?
– Ну это самоубийство, – фыркнул Павел. – Тогда за мной уж точно будут охотиться и люди Бронникова, и милиция, и Интерпол.
– Будут, но мне-то от этого не легче. И чем больше я думаю над вашим рассказом, тем отчетливее вижу, что нам до конца придется сыграть в эту навязанную нам Гришкой игру.
– Какую?
– А в исчезновение. Я имею в виду, мне и моей семье и в самом деле придется исчезнуть. Бесследно. Понятное дело, не навсегда!
Филипп Шарафутдинов
27 ноября 2001 года. Нижний Новгород
– День добрый. Мне бы Римму Николаевну.
– Нет ее, – ответил женский голос после некоторой заминки, от которой у человека проницательного непременно создалось бы впечатление, что названная Римма Николаевна сидит на своем рабочем месте, просто к телефону подходить не хочет, вот и сигналит соседке по кабинету: скажи, мол, что нет меня.
– Нету? А когда будет? – спросил Филипп, старательно вслушиваясь в раздававшиеся в трубке шумы. Кто-то что-то определенно там говорил, напряженно, взволнованно, однако голос был мужской, Римме Николаевне он никак не мог принадлежать, а потому нисколько не заинтересовал Филиппа.
