Виктор Пронин - Ледяной ветер азарта
Белоконь удивленно посмотрел на участкового. Как, мол, понимать? Издевается? Шутит? Но Шаповалов в ответ только кивнул. Все, мол, так и есть, все правильно.
– А Горецкий что за человек?
– Он здесь меньше года. Еще подъемные, наверно, не пропил. Хотя нет, пропил. Это я зря на человека наговариваю. Живет он с секретаршей нашего Толыса, Панюшкина то есть. И потому пользуется некоторой неприкосновенностью, – Ягунов покрутил перед лицом Белоконя растопыренной пятерней. – Усекаете?
– Ты, Пашка, того, не надо, – строго сказал Шаповалов. – Ври, да меру знай! Ишь разошелся!
– Ха! А как он Толыса чуть бульдозером не растерзал? Неужто забыл? Вот что скажу, Михалыч, тебе бы того Панюшкин не простил. А Горецкому простил. Нинка уговорила, чтоб не губил он ее любовь, незаконную да постыдную! Во! Надо еще посмотреть да разобраться, почему Панюшкин к той Нинке благоволит. Видно, из одного колодца с Горецким пить пришлось, – последние слова Ягунов произнес яростным шепотом.
– Ну и гнидный же ты человек, Пашка! Чего на старика-то наговаривать!
– Кто, Панюшкин старик? – Ягунов откинулся назад, будто услышал нечто совершенно невероятное. – Да на нем еще двадцать лет воду возить можно! Он еще нас с тобой по всем статьям обскачет. Он еще...
– Разберемся! – прервал спор Белоконь. – Продолжим о событиях в магазине. Ваше слово, Павел Федорович!
– Ну что, выпили мы пивка, нам как раз пивка подбросили. Вот я и говорю Витьке Горецкому, так и так, говорю, а Елохин вроде бы к Анюте на два корпуса ближе тебя. Я не соврал, так оно и есть. Елохин часто у столовой вертится, то ящики поднесет, то мусор унесет... То хиханьки с Анютой организует, то хаханьки... Вот я Витьке и говорю, хоть, говорю, и шлюха, а смотреть в твою сторону не желает.
– Елохин это слышал?
– Нет. Я человек обходительный, знаю, что к чему. Опять же в каких-никаких начальниках хожу, себя блюсти должен. А Витька Горецкий к тому времени помимо пивка уж и чекушку опорожнил. Это при мне. Что он опорожнил без меня – не знаю. Врать не стану. Ну и заблажил на все побережье... И про легкое ее поведение, и слова всякие непотребные. Я ему по-дружески, предостеречь чтобы... А он не сдержался. Когда Елохин подскочил, да начал криком кричать, да кулаками перед носом размахивать, Витька и пырнул его, – Ягунов вздохнул скорбно, опустил глаза.
– Понятно, – кивнул Белоконь. – А теперь, Павел Федорович, поскольку человек вы знающий, скажите мне, как Вера Жмакина относится к Виктору Горецкому?
– Вот это вопросик! Слышь, Михалыч, как рубит мужик? В самую точку. Втюрилась Верка в Горецкого, а за что, не пойму. Хотя догадаться можно. Витька работает на укладке, деньгу лопатой гребет, совковой, между прочим, лопатой. Вот ей и обидно, что такие средства без присмотра остаются. Она за каждый гривенник башкой своей кудлатой рискует, а он червонцами швыряется. И правильно делает. Подыхать не обидно будет. Горецкий, между прочим, и есть та причина, по которой муж и жена Жмакины разошлись в прошлом году как в море корабли. Верно, Михалыч? Дело в том, что эта самая Вера на предмет супружеской верности слабинку допустила. И Жмакин, муж ейный, простить не пожелал... Нет, говорит, тебе моего прощения! Да ногой как топнет, да голосом как гаркнет! Тут уж хочешь не хочешь...
– А Большаков? Что он за человек?
– Ничего парень, правда, не из нашей компании. Это Михалыч про него все знает. А вот как разбился – это уж вы, товарищ дорогой, расскажите нам. Сам сорвался или помог кто – на данный момент одному богу известно, да и то понаслышке.
– Скромничаете, Павел Федорович, – протянул Белоконь. – Не только богу, но и вам известно, что столкнуть Большакова с обрыва мог только Горецкий. Значит, и выбор у нас будет маленько поуже – или сам сорвался, или Горецкий столкнул. Верно?
– Чужая душа потемки, – неопределенно протянул Ягунов. – Сколько ни гадай, все равно впросак попадешь.
– Ну что ж, спасибо за честный ответ. Так и запишем.
– Это какой такой ответ я дал?
– А вы, Павел Федорович, сказали, что Горецкий запросто мог на такое решиться.
– Не говорил, – Ягунов часто заморгал глазами, стараясь, чтобы взгляд его был ясным и твердым.
– Хорошо. Слов этих заносить в протокол не стану. Но для себя буду знать, что Павел Федорович Ягунов не исключает того, что Горецкий мог столкнуть Большакова с обрыва, то есть мог пойти на попытку убийства. На этом пока закончим. Я слышал, что после драки Большаков доставил Горецкого в милицию. Так?
– Истинная правда!
– И больше никому в голову не пришло это сделать? И вам тоже, Павел Федорович?
– Как мы все горазды людей к ответу призывать! – воскликнул Ягунов. – Вот я, к примеру, не требую, чтоб вы со мной в ночную смену мерзлые железки одна к одной привинчивали! Не прошу, чтоб подменяли меня, когда с ног валюсь! Или вы в водолазной бригаде вкалываете? Над сварщиками шефство взяли? А? Нет, погодите! И ты, Михалыч, носом не верти, воздух здесь еще хороший. Так вот вопрос: работаю я у черта на куличках? Работаю. В начальство временно исполняющее выбился, дело свое знаю. Не всем нравлюсь? Да! Согласен. А это что, входит в мои обязанности – всем нравиться? Тут уж пусть Анюта Югалдина промышляет, она нравится всем. Мне деньги за другое платят. А что бывает с тем, кто всем подряд нравиться начинает, не мне вам говорить. Вы здесь как раз потому, что кое-кто слишком многим нравится! Вот! Так что давайте каждый будем заниматься своими делами.
– С удовольствием. Как Горецкий относился к Большакову?
– Побаивался. Остерегался. Силу чуял. Никому Витька спуску не давал, а вот Андрея Большакова стороной обходил. Оно и правильно, Витька малость послабее будет. Гонору в нем – нам на всех хватит, а что до силы...
– Что делал Горецкий, когда в магазин вошел Большаков?
– Пиво пил. Ребята вокруг Елохина возились, из того кровища как из пожарной кишки хлестала... Горецкий и говорит, не скоро, говорит, мне теперь пивком душу потешить доведется и поэтому, мол, грех недопитое оставлять. Потом, говорит, об этой кружке долгие годы жалеть буду. И тут заходит Большаков. Горецкий посмотрел на него сквозь кружку, допил, спокойненько этак отставил ее. Бери, говорит, меня, я вся твоя – это Большакову. Тот желваками поворочал, но промолчал. Подошел к Елохину... А надо сказать, что Лешка – первый его дружок. Так вот, Большаков спрашивает у Горецкого: твоя, дескать, работа? Моя – отвечает тот. А что отвечать – двадцать свидетелей, всех не напоишь, чтоб молчали. И увел Большаков Витьку.
– Горецкий сопротивлялся?
– Что он, дурак? Поздно сопротивляться.
– Значит, потасовки между Большаковым и Горецким не было?
– Нет. Твердо говорю – не было. И не потому, что Горецкий – мой кореш, а потому, что правда это святая. Факт. У кого угодно спросите, все подтвердят.
– У меня больше вопросов нет, Павел Федорович. Вот протокол, прочтите, и, если во всем согласны, подписать требуется.
– Отчего ж не прочитать, коли хороший человек просит! Очень даже интересно, как мои слова в письменном виде выглядят... Так, это вы очень верно подметили насчет моих необоснованных претензий на дом... А я что? Я ничего. Как суд решил, так и есть. Суд, он наш, народный. Хм, а какое отношение к делу имеют мои слова о Панюшкине? Говорить-то я говорил, что он меня в должности не поднимает, но это так, чтоб разговор как-то начать.
– Вы что, Павел Федорович, побаиваетесь Панюшкина?
– Толыса? Это я боюсь Толыса? Слышь, Михалыч, какие вопросы задает товарищ следователь? Послушайте, а между нами, под кого вы яму роете – под Горецкого или Панюшкина? А? Стоп! Не надо отвечать. Я вижу, как у вас в глазах будто табло вспыхнуло: «Вопросы задаю я!» Угадал? На это, товарищ следователь, отвечу вам так... Вы сюда приехали не только задавать вопросы, но и отвечать на них. Мысль мою понимаете? Так что, когда соберете все бумажки в свой портфелик, не забудьте рассказать, что произошло в ту ночь. Всего вам хорошего. Желаю успеха. Пока, Михалыч!
Ягунов долго надевал шапку, старательно застегивал пуговицы, шарил по карманам и, уже собравшись выйти, вдруг живо обернулся:
– А хотите скажу, кто виноват? Толыс! – прошептал он страстно. – Распустил людей! А людей надо – во! – И Ягунов потряс тощим, жилистым кулачком. И тут же, будто ненароком проболтался, сник, ткнул задом дверь, поклонился уже в темноте коридора и скрылся.
– Вот человек, а! – Шаповалов с досадой крякнул. – Вроде и друг Горецкому, а намекнул – пощупайте, дескать, его, не он ли столкнул Большакова с обрыва.
– Бывает, – устало протянул Белоконь. – У нас странная профессия... Врачам люди признаются в самых дурных своих болезнях... И нам тоже... От жены утаит, от детей, да что говорить – перед самим собой человек не всегда откровенен в желаниях, страстях, завистях... А перед нами раскрывается. Смотри, тот же Ягунов, может быть, сам того не желая, дал понять, что никакой он не друг Горецкому, признался, что не прочь увидеть того за решеткой. А я не думаю, что все это он сказал по простоте душевной. Нет, он заранее все обдумал, прикинул, сопоставил, выпил для храбрости...
