Валерий Хазин - Прямой эфир
На том и договоримся. Зовите меня герр Манн, а вы – если позволите – все-таки останетесь для меня господин Бариста… Не терзать же язык словенским вывертом из вашего фальшивого паспорта и не принимать же всерьез то нелепое, данное вам здесь – из лени, видимо?
Конечно, нам давно следовало бы познакомиться: mea culpa, как говорится, – но я, поверьте, ни за что не стал бы тревожить вас ночью, если бы не обстоятельства чрезвычайные и срочные… Может быть, кстати, вы слегка успокоитесь, когда узнаете, что именно я, и не кто иной, обеспечивал ваш перелет, встречу, готовил ваш словенский паспорт и многое другое. Я ведь даже имя подобрал вам с умыслом – позаковыристей, чтобы легче был потом перемещаться по Европе: на этих согласных обычно спотыкаются при любом check-in, начинают прятать глаза и стремятся отделаться от вас побыстрее… И почти никогда не запоминают…
Мне, честно говоря, все равно, как на самом деле звали вас по батюшке, что там было в России и почему хозяева остановили выбор на вас, пригласив вторым господином Бариста после Иосифа Кана. Дело в том, однако… то есть сигналы поступали и раньше, а сегодня информация подтвердилась… Дело в том, что ваш эфир, похоже, используют… каким-то странным образом в невыясненных целях. Строго говоря, за тем я и пришел – потому что подозрения подтвердились и откладывать уже было нельзя…
Ваш эфир используют. И не исключено, что готовится нечто серьезное: преступление или даже теракт. Я не шучу. Есть основания полагать, что кое-кто из ваших слушателей – ночных собеседников, точнее, – дозваниваясь вам в эфир, передает – в собственных репликах, а может быть, и в диалоге с вами – что-то вроде шифровки, закодированного сообщения. Они делают это регулярно: преимущественно в субботних эфирах, но, возможно, и по средам. И пока непонятно, работает ли целая группа или один человек, технически меняющий голос – сколько бы ни было сарказма в вашей усмешке, дорогой господин Бариста…
Разумеется, это звучит неправдоподобно… в эпоху цифровую и облачную, так сказать, когда, при наличии денег и навыков, в сети можно спрятать и передать что угодно кому угодно через ложные идентификаторы из любой точки мира… Но, уверяю вас, это – факт, почти установленный. И не нахожу здесь ничего невероятного, а, скорее, – повторюсь – нечто весьма серьезное и опасное. Видите ли, старые добрые приемы всегда оказывались самыми надежными, а вашим эфирным поклонникам не откажешь еще и в изобретательности. С одной стороны, постоянный, открытый, общедоступный канал и шлюз открывается точно по расписанию. С другой – великолепная оперативность и полная конспирация без каких-либо мер настоящей конспирации, поскольку, не забравшись в их головы, практически невозможно выяснить, что и как зашифровано и кому адресовано. И при этом никаких внешних следов: ведь они заныривают, с позволения сказать, прямо в волну речи звучащей, быстротекущей, которая тотчас улетучивается навсегда. Понимаете? И если в принципе не составило бы труда отследить любые звонки, приходящие в студию, то совершенно недосягаемыми оказываются те, кто услышал, и что именно они услышали… И ничего нельзя доказать… Порой же и в голову не придет, из-за каких галлюцинаций, вроде различий божественных имен или толкования сновидений, люди начинают вдруг резать и взрывать друг друга…
И я охотно бы посмеялся вместе с вами, но дело, похоже, нешуточное. Нам ведь даже предположительно неизвестно, кто они, чего хотят, против кого злоумышляют… Банальные наркодилеры или исламисты, связанные с албанцами? Или, наоборот, – какое-нибудь тайное славянское воинство, волхвы-мандалостроители, примкнувшие к сербским экстремистам? Или коллеги-соотечественники на контрактах? Профессионально рассуждая, нельзя отвергать никакую версию, но мы, конечно, далеки от мысли, чтобы подозревать вас в сговоре с ними… Лично я убежден, что вы абсолютно ни при чем и они используют ваш эфир втемную… Не похожи вы все-таки на киберпреступника или шпиона.
Поэтому я здесь. Здесь и сейчас. Вас нужно было предупредить, поскольку не исключено, что опасность может угрожать не только третьим лицам, кому-то постороннему, но и вам лично.
Повторяю: ни цели их, ни ближайшие намерения, ни состав не известны. Ситуация складывалась так, что нельзя было, как говорится, ни поторопить, ни помедлить… Надеюсь, теперь вы понимаете, что я не стал бы беспокоить вас ночью без веских причин и в очередной раз принимаете, наконец, мои глубочайшие извинения? Мне – поверьте – действительно важно было предупредить и переговорить с вами.
Тут ведь, как в популярном романсе, «любой опасен звук, страшнее – тишина». Но волноваться или паниковать не следует. Делать вам, кроме своей повседневной работы, ничего не нужно… Просто ваша теперешняя осведомленность, осторожность и готовность помогать – не только лучшее подтверждение вашей… непричастности, скажем, но и залог безопасности в будущем. Возможно, безопасности не только вашей…
Собственно, здесь и можно было бы поставить точку. На сегодня. И оставить вас в покое… Но вы ведь все равно уже не уснете… А дни между тем стоят праздничные, новогодние… Хотите по глоточку? Тут же, согласитесь, Новый год по-настоящему встречать не умеют… Уже не Россия, еще не Европа. Могу предложить шотландский, односолодовый, разумеется, но островной «Лафройг» из так называемой «четвертной бочки». Разлит ограниченной партией. Погреб номер один, на внутреннем побережье острова Айла – на наших картах его все еще пишут «Ислей», а выговорить и вовсе не могут… Головокружительный вкус… Есть и крекеры… У вас найдутся стаканы?…
Да бросьте: не стоит нам теперь разыгрывать сцены из Фауста или Моцарта и Сальери. Наслушались Би-би-си? Зачем я стал бы вас травить после всего рассказанного? Вы же умный человек. Неужели не ясно, что, если бы понадобилось учинить что-нибудь подобное, это можно было сделать давно, многократно и без каких-либо проблем? Ну, хотите, я налью себе первый – на ваших глазах?»…
«Знаете, – говорил Манн потом, покачиваясь дугой в кресле, – меня, в общем, мало волнует, почему хозяева переправили вас сюда и выпустили в эфир вместо Иосифа. Кофе я не люблю, передачи его слушал пару раз вполуха и материями отвлеченными не интересовался. Голос у него действительно был замечательный, но все эти эссе его и лекции всегда казались мне чересчур заумными, а музыкальные вкусы – странноватыми… Честно говоря, мне думалось, что после его смерти тема будет закрыта…
А теперь – не сочтите за лесть – не могу не признать, что выбор преемника, дорогой господин Бариста, оказался исключительно удачным… Серьезно. Мне нравится то, что вы делаете, хотя, между нами, до сих пор не могу взять в толк, сколько народу может это слушать и кому это нужно. Ваше здоровье!
…Вы думаете, я не догадываюсь, что вы чувствуете? Знаю досконально.
Вот ведь только-только сделался привычным этот сладковатый ветер свободы (ну, вот вроде этого дымка из бокала), и уже начали сниться венские вальсы, каникулы в Риме или последнее танго в Париже, и сами собой испарились эти гнусные узлы меж лопаток и меж бровей, по которым русских везде узнают за километр, – и вдруг – бац! – «вторая смена»: является некий герр Манн… посреди новогодней ночи. И все: липкий страх тут же просачивается сквозь поры в один миг, как будто и не вдыхал этого воздуха… А? Знаю, знаю… Я уже девять лет здесь…
Вам никогда не приходило в голову, что жизнь служаки в России – то есть нашего брата – это такая непрерывная эпопея «Освобождение» вперемешку с «Гусарской балладой»? И не дай тебе бог обернуться и увидеть вдруг во всех подробностях то, что происходит за сценой, за съемочной площадкой: как штопают костюмы кавалергардам, накладывают парики, зубрят роли, пропускают рюмочку…
Или вот… Как-то после дальней и долгой командировки возвращался я поездом в Уфу такой промозглой, раскисшей весной. Знаете, бывает, когда обнаглевший от убожества, железнодорожный апрель угрюмо заголяется по обе стороны полотна? И вдруг – в этих дымах и туманах, посреди этой слякоти – как будто в затылок стукнуло, стало как-то совершенно ясно: Россию можно вынести только в дороге. То есть пока мчишься на скором, across the plains, так сказать, она более или менее переносима. Ну, пока проносится мимо окон… Эти перелески с промасленным снегом, и овраги, и жирные лужи могут даже умилять, пробуждать что-то возвышенное, не железнодорожное… Наверное, каждый русский рано или поздно чувствует это – правда? Жить в России… по-настоящему – значит, быть все время не дома, а в дороге. И все время опаздывать. А с другой стороны, получалось: только в дороге и можно в России жить. Дорога – твой дом, короче говоря, как поется в одной модной балладе. А птица-тройка ни при чем… И вот когда осознаешь это… и начинаешь стареть – располагается в душе что-то вроде «Внутренней Монголии», которая потом уже никуда не девается… И если вы хоть чуть-чуть понимаете, что я имею в виду, – можете поверить: мне знакомо почти все, о чем вы думаете…
