Екатерина Лесина - Улыбка золотого бога
– Пока не видишь, – Ленчик заговорил на полтона тише. – Дело-то завели с подачи Громова-старшего, отца Игоря Владиславовича, и с его же подачи закрыли. Не знаю, как насчет первой части вопроса, но вот о том, кого благодарить за помощь, Гвельские знали. И отблагодарили.
– Бог.
Молниеносная догадка, неприятная, переворачивающая картину произошедшего вверх ногами.
– Чего? – переспросил Ленчик и, не дожидаясь объяснения, заговорил: – За услугу Громов получил золотую статуэтку, очень ценную, там сумма в миллионах, но даже и она сугубо оценочная, если на аукцион выставить, то больше срубить можно будет. Дуся про статуэтку в курсе была и не раз просила ее вернуть, предлагала купить, а Громов отказывался.
– Не сходится, если она хотела, она бы раньше его убила, – мне не терпелось избавиться именно от этой линии. Не убийца Дуся, это же с первого взгляда понятно даже такому бестолковому существу, как Ленчик. Зачем ей столько ждать? Годы ведь.
– Так это… – Ленчик поднялся, подтянул съехавшие было джинсы, провисшие на коленях белыми пузырями. – Громов статую на аукцион заявил, через недели две должен был состояться, а на аукционе цена бы прыгнула, все-таки эта хреновина из золота, и старинная, и еще вроде как предмет искусства. Короче, ушла бы с концами, Дуся твоя хоть и при бабках, но не таких, чтоб рисковать. Да и ты готов ли поверить, что она про завещание не знала? Яков Палыч, только честно, положа руку на сердце?
Честно? Положа? Нет, не готов. И тоскливо от этого, черт побери, впервые в жизни хочется плюнуть на игры в сыщика и заняться чем-нибудь другим. Орхидеи разводить. Или тюльпаны.
– Да ладно, Яков Палыч, не кривись. Разберемся, – пообещал Ленчик.
В юрте воняло – сырыми кожами, вяленым мясом, дымом костра, кислым молоком и сладкой анашой. Побыстрей бы убраться отсюда, отдышаться на свежем воздухе, стряхнуть сонную дурь, от которой в голове все путается, плывет, того и гляди, закроешь глаза и провалишься в мутную дремоту. Но нет, взвизгнула, тренькнула, обрываясь, струна, а за войлочной стеной раздались голоса. Громкие, возмущенные, они приближались.
– Товарищи должны правильно оценить ситуацию! – требовательный бас Игоря, начальника экспедиции. Отчего-то он решил, что должность обязывает напрягать голосовые связки, и потому, с кем бы Игорю ни доводилось встречаться – с завхозом, тишайшим Петровичем, с таксистом в аэропорту, с продавщицей в местном магазинчике, с сотрудниками на утренней планерке, – он всегда кричал. И естественно, к вечеру срывал голос, лечился теплым молоком, смешанным с сурковым жиром – местный рецепт, – и сипло жаловался, что его скоро в могилу сведут.
– Прогресс советской науки не может быть остановлен какими-то, я не знаю, дикарскими суевериями!
Старик, сидевший напротив, вздрогнул и выдохнул струйку белого дыма, в котором, как почудилось Вадиму, блестело серебро. Вадим рассмеялся и потому не услышал, что ответили Игорю местные. Хотя какая разница, ничего-то он переговорами не добьется, потому что местные не желают пускать к кургану, не понимают, что это не мародерство, а научные изыскания.
– Научные… из-изск-искания, – заплетающимся языком повторил Вадим, и молчаливый собеседник его, важно кивнув, протянул трубку.
– Н-не курю!
Старик не стал настаивать.
– То, что происходит, иначе как диверсией я не назову! И будьте уверены, я доложу обо всем куда надо! И потребую принять соответствующие меры, – продолжал реветь Игорь.
Доложит. Потребует. Вечером, когда смоет привкус смешанного с жиром молока стопкой спирта, уже не разбавляемого, как в начале экспедиции, а чистого, ректифицированного. Смешное слово, почти такое же, как дым. И Игорь смешной, каждый вечер доносы строчит и с местным почтальоном отправляет, неужто надеется, что дойдут?
А если и дойдут – кому там, наверху, дело до экспедиции? Подумаешь, четырнадцатый век, курганы… культура… Вот если б оборонкой занимались – другое дело… Игорь жалобу, а местное начальство ответную, что, мол, приехавшие археологи ведут подрывную деятельность и будоражат местное население, отвлекая от участия в трудовом процессе по производству… что ж они тут производят-то? А неважно, главное, что жалобу подкрепят подношением, будь то ковер, местными мастерицами сотканный, кинжал красоты неописуемой, из тех, что самому уважаемому господину Игорю Матвеевичу поднесли, или еще какой-нибудь приятный пустячок.
Нет, не дадут копать. Снова будут ломаться машины и связь, исчезать нанятые рабочие, засыпаться вырытые шурфы, переставляться разметка… или всадники появятся. Налетят, как в тот раз, с криками, с гиканьем, рассекая воздух плетьми. Покуражившись, понаглядевшись на страх москвичей, сгинут, как и не было. Кто после такого снова в раскоп пойдет? Дурных нету. Сегодня они просто попугали, а завтра, глядишь, и плеткой по хребту перетянут или еще чего похуже. А жаловаться… так на кого? Ах, лиц не разглядели? В масках были нападавшие? И опознать их товарищи не смогут? Плохо, очень плохо, но пусть товарищи не сомневаются, милиция сделает все возможное, чтобы найти и наказать хулиганов. Хорошо, что никто не пострадал.
Не пострадал, это точно, вот только с того случая окончательно стало ясно – не выполнит экспедиция поставленных задач.
– Ну что вы, Игорь Матвеевич, зачем жаловаться? Зачем ругаться? – голос Нусар-баши сладким дымом вкрался в юрту. – Вы – уважаемый человек, и я – уважаемый человек. Неужели нужно двум уважаемым людям ссориться?
Старик открыл глаза, покачал головой и произнес что-то на своем наречии.
– Не понимаю, – ответил Вадим. И подумал, что неплохо бы лечь, совсем неплохо, делать-то нечего, разве что к своим пойти. Те допивают остатки спирта, тупо, устало режутся в карты, набираются злости и на степь, и на местных, и на Игоря, который уперся рогом и не желает давать отмашку на возвращение.
Нет, туда неохота.
Тенью скользнув в юрту, девушка поставила глиняные плошки с горячим пловом, одну перед стариком, другую – перед гостем, и не сказав ни слова, исчезла.
– Внучка? – зачем-то спросил Вадим, подбирая горсть горячего, липкого риса. По пальцам желтыми струйками потек бараний жир, а в животе радостно заурчало.
– Внучка моего друга, – по-русски ответил старик, откладывая трубку. – Зачем пришли?
Старик скатал из жирного риса шарик и кинул в рот, зашевелил губами, пережевывая, а Вадим подивился, что деду-то наверняка под сто лет, а ничего, живой, не в маразме и выглядит… как все местные старики и выглядит. На мумию похож – темная кожа поблескивает, точно воском натертая, морщины глубокие, будто прямо на кости вырезанные, а уж потом, поверху, обряженные в мышечно-кожаный мешок. Глаза узкие: то ли от рождения, то ли с возрастом отяжелели веки, сошлись, норовя вовсе слипнуться, срастись, ослепляя, но пока еще остались щелочки, сквозь которые хитрецой проблескивали черные глаза.
– Зачем пришли, спрашиваю. – повторил дед и девушке милостиво кивнул, принимая из ее рук пиалу. Такую же поставили перед Вадимом. И то верно, от острого плова захотелось пить.
– Археологи мы, изучать будем местную культуру… – не поймет дед, будь он хоть трижды стар и четырежды мудр, но в глуши этой он вряд ли слышал такие слова. По-простому надо было.
– Могилы раскапывать, значит, – сделал собственный вывод старик. И представился: – Иван Алексеевич я. Профессор исторических наук Московского государственного университета.
От удивления Вадим подавился пловом, закашлялся. Профессор? Этот дикарь – профессор? Ладно, еще понять можно, когда он говорит по-русски, тут многие говорят, но чтобы профессор… Да разве такое возможно?
– В жизни всякое случается… – философски заметил Иван Алексеевич. – Я, милейший, признаться, сам не чаял себе подобной судьбы, но нимало не огорчаюсь. А теперь вот на старости лет выпала встреча с человеком, беседа с которым будет не только приятной, но и полезной.
Прерывая завязавшийся было разговор, полог юрты отлетел в сторону, пропустив вовнутрь слепяще-яркое солнце и свежий воздух.
– Ты тут? Чего делаешь? – Игорь, забравшись внутрь, сел на корточки и подслеповато сощурился. – Жрешь, да? Там нам всем кирдык, можно сказать, а ты все жрешь.
– Молодой человек, – с упреком произнес Иван Алексеевич, облизывая жирные пальцы. – Не будете ли вы столь любезны закрыть за собой дверь, фигурально выражаясь. Видите ли, в силу возраста я чрезмерно чувствителен к сквознякам. И присаживайтесь, разделите трапезу, а главное, прислушайтесь к совету старого человека. Беспокойство и неумение принять мир таким, каков он есть, – причина многих болезней.
