Анна Малышева - Завтра ты умрешь
Ника не смогла оценить достоинств ужасной дорогой кухни, потому что отказалась от угощения – ей кусок в горло не шел. Она попросила только кофе и взволнованно выслушала инструктаж Ярослава. В сущности, ничего невыполнимого ей не предстояло. Она должна была изобразить состоятельную женщину, страдающую от безделья и одиночества и готовую платить деньги за то, чтобы кто-то ее выслушал.
– Будь мнительной, жалуйся на нервность, на бессонницу, кстати, попроси у него совета – какие пить таблетки. Мне интересно, что он ответит.
– А что должен?
– Ничего не должен, – отрезал Ярослав. – Прежде чем выписывать антидепрессанты, нужно понять, с кем имеешь дело и, как минимум, увидеть анализы. Иначе такой Генрих Петрович может запросто угробить больного человека. Проси таблетки понастойчивей, требуй сочувствия, капризничай, очень хорошо, если пустишь слезу. И не забудь включить диктофон! – Он поставил на столик футляр размером с пачку сигарет. – Откроешь сумочку и расположишь его вверх микрофоном.
– А если он заметит, что я записываю разговор? – занервничала Ника, забирая диктофон.
– Ни черта он не заметит, кроме себя, любимого.
А ты играй – чаще копайся в сумочке, вынимай пудреницу, смотрись в зеркальце, поправляй что-нибудь на лице… Вообще, постоянно что-нибудь на себе крути и тереби, меняй позу, вздыхай почаще и поглубже, попробуй погрызть ногти… Играй нервную особу, которая чувствует себя не в своей тарелке.
– Ну уж нет! – возмутилась женщина. – Грызть ногти ты меня не заставишь! Я едва от этого отучилась, когда была уже беременна, – врачи напугали, что занесу инфекцию… На все остальное согласна. Скажи мне только – что будем делать, если он окажется нормальным добросовестным врачом? Ну не виноват он в смерти этой несчастной Ксении, женщина погибла случайно. Пропало тогда и мое время, и твои деньги.
Однако Ярослав не дал так легко себя сбить. Иронически посмотрев на собеседницу, он попросил ее оставить аргументы в защиту Генриха Петровича при себе.
– Он виноват уже тем, что превысил свои полномочия по отношению к ней. Наблюдать пациентку на дому можно, если у нее легкие отклонения от нормы. Если она больна серьезно, ее надо лечить, а твоя Ксения даже на учете, я уверен, не состояла. – Его голос зазвучал неприязненно и резко, и Ника подняла руки:
– Сдаюсь. Молчу. Как меня зовут, есть ли у меня дети? Как зовут тебя, в конце концов, муженек? Как давно мы женаты? Мне ведь придется о чем-то рассказать?
Эти вопросы они согласовали уже по пути на прием, и, когда Ника с замиранием сердца входила в подъезд дома, где практиковал Генрих Петрович, спутник уже называл ее Катей. Они пешком поднялись на последний, четвертый этаж запущенного особняка, выстроенного более века назад, и Ника с удивлением разглядывала мешки с обрывками дранки и обломками штукатурки, которые стояли на каждой площадке. Она как-то иначе представляла себе дом, где ведет прием дорогой психотерапевт, но Ярослав ее успокоил, заверив, что как раз его ожидания не были обмануты.
– Самый центр, старинный дом – чего тебе еще надобно, дорогая? Впрочем, хорошо, что у тебя такое кислое лицо, сделай еще кислее, еще… Ты же крутая, как пасхальное яйцо! Не смей улыбаться, все испортишь!
Так, борясь со страхом и смехом одновременно, Ника и переступила порог квартиры, где вел прием Генрих Петрович. Их встретила полная пожилая женщина, которая и впрямь заговорила таким утомленным голосом, что Ника с трудом удержалась, чтобы не расхохотаться ей прямо в лицо.
– Вам назначено на два? Проходите, присядьте… Генрих Петрович скоро освободится.
«Супруги» прошли вслед за ней в обширную приемную комнату, где Ника испытала что-то вроде дежа вю, увидев зеленые стены, белые занавески на окнах и огромный, во всю стену аквариум с яркими экзотическими рыбами. Это был точный близнец комнаты Ксении, и Нике стало так жутко, будто перед ней явился призрак погибшей женщины. Она сразу притихла и посерьезнела. Утомленная секретарша вновь устроилась за своим письменным столом и принялась листать иллюстрированный журнал. В старинной квартире с высокими потолками стояла полная тишина, нарушаемая только шелестом страниц и бульканьем воды – в аквариуме работали аэраторы. Вскоре Нике показалось, что она различает еще какой-то слабый звук. Прислушавшись, она поняла, что за стеной раздаются мужские голоса – один, отрывистый, повыше и погромче, другой, бархатистый, ниже и ровнее. Это в другой комнате вел прием Генрих Петрович, и подумав, что сейчас придет ее очередь, Ника зябко сжалась. Ярослав заметил ее движение и положил руку ей на локоть:
– Расслабься.
Он сказал только это слово, но большего и не потребовалось – Ника взяла себя в руки и ответила благодарной улыбкой. На столе у секретарши зазвонил телефон, та взяла трубку и своим ноющим монотонным голосом принялась объяснять, что записать на прием в ближайшие дни никак не может, нет ни одного окна, да, ни одного, вот разве что через десять дней… Ника и Ярослав переглянулись.
– А нам в самом деле повезло, – одними губами проговорил Ярослав и тут же смолк – в конце коридора резко хлопнула дверь, отрывистый мужской голос попрощался, бархатный велел подумать о сегодняшней беседе. Лязгнул замок входной двери. Чудесным образом ожившая секретарша выскочила из-за стола и побежала приветствовать своего патрона. Обменявшись с ним в коридоре парой фраз, она вернулась, страдальчески улыбаясь Нике:
– Вас ждут, пройдите в кабинет, пожалуйста. А вам чаю или кофе? – Это относилось уже к ее «супругу».
– Кофе с молоком, без сахара и без кофеина, – озадачил он утомленную секретаршу и успел подмигнуть Нике, поднявшейся, чтобы идти в кабинет. – Я буду скучать, дорогая!
И с удобством расположившись посреди дивана, извлек из кармана куртки большое зеленое яблоко.
* * *В первый миг с перепугу Ника ничего толком не разглядела, а психотерапевт, поднявшийся ей навстречу из-за стола, показался неясным темным силуэтом, окутанным клубами дыма. После, усевшись в мягкое кресло и немного сориентировавшись, она увидела себя в небольшой комнате, оклеенной блекло-бежевыми обоями. Окно было наглухо закрыто жалюзи, паркетный пол застлан толстым серым ковром без рисунка, а из мебели, кроме кресла для пациентов, имелся только огромный письменный стол, за которым восседал сам хозяин кабинета. На вид ему было лет пятьдесят, впрочем, глядя на его смуглое, по-восточному тонкое лицо, легко можно было ошибиться как в большую, так и в меньшую сторону. Черные, чуть сощуренные глаза прямо смотрели на пациентку из-за стекол очков в золотой оправе, и в этом взгляде было нечто, отчего Ника внезапно почувствовала сильнейшее раздражение, хотя объяснить его не могла. Из-за этого она и сорвалась – в места в карьер, – резко потребовав в ее присутствии не курить. Генрих Петрович неторопливо достал изо рта трубку:
– Трубочный дым обычно никому не мешает.
– Мне мешает! – все с той же необъяснимой агрессией возразила Ника. Она сама себе удивлялась – первый раз в жизни она запрещала кому-то курить. Табачный дым она не любила, но в общем переносила и даже иногда переставала замечать, а уж в мягком вишневом аромате, который источала дорогая трубка Генриха Петровича, и подавно не было ничего противного. И тем не менее она остро возненавидела и запах трубки, и саму трубку, и хозяина, который даже не думал выбить ее в пепельницу, а все еще продолжал рассматривать гостью.
– Я ненавижу дым! – Она повысила голос настолько, что ее наверняка уже слышали в приемной. – Перестаньте курить и включите кондиционер, или меня вырвет!
На этот раз Генрих Петрович выполнил все ее требования незамедлительно – ему наверняка не улыбалась перспектива, предложенная пациенткой. Ника перевела дух, достала пудреницу, обмахнула пуховкой горящие щеки и только тут вспомнила про диктофон. Включив его, она поставила раскрытую сумку на пол, между креслом и столом. Со своего места Генрих Петрович никак не смог бы разглядеть ее содержимое.
– Вам лучше? – осведомился он. – Может, хотите воды?
– Не хочу! – упрямо ответила Ника. Постепенно ей начинала удаваться поза богатой капризной истерички. Больше всего импонировало то, что она могла как угодно доставать этого человека, который отчего-то с первого момента стал ей несимпатичен. – Мы будем говорить о моих проблемах или нет?
– Как хотите! – неожиданно улыбнулся ей Генрих Петрович. Она слегка растерялась:
– То есть как? Я-то хочу! Начинайте, спрашивайте.
– А может, вы сами хотите мне что-нибудь рассказать?
Ника на самом деле хотела только одного – уйти отсюда. Она была очень недовольна собой, и затея казалась ей провальной… Каким образом она могла бы вывести на чистую воду этого невозмутимого человека с тяжелым взглядом и вкрадчивым голосом? «Это совершенно бесполезно, – в отчаянии подумала женщина. – Узнать, какими методами он втирается в доверие к богатым клиентам… Никаких методов я что-то не вижу!» Однако, подумав о Ярославе, который, наверное, уже взялся за второе яблоко, она решила не разочаровывать товарища и первым делом пожаловалась:
