Екатерина Лесина - Райские птицы из прошлого века
И если так, то кому полагалось?
Кто ставил закатки? Занимался огородом, сажал, полол, чтобы после возиться, распихивая зеленые колючие огурчики по банкам, добавляя смородиновый лист и укроп, черные горошины перца и вишневые веточки для аромата. Кто делал маринады? Заливал? Закатывал?
Татьяна?
Когда Саломея спросила об этом Олега, он лишь плечом дернул и сказал, что понятия не имеет, кто делал, но точно не Татьяна. Тамара подтвердила – ее сестра не испытывала тяги к делам домашним. А вот Сергей маринады любил.
Сергея убили. Марию Петровну убили. И полицейский, притворявшийся смешным и равнодушным, советовал всем разъехаться, но уезжать никто и не подумал. Зато в доме появилась Елена Ужасная.
Впрочем, вся прошедшая неделя была в меру обыкновенной.
Хмурый понедельник и встреча за пустым столом, который достаточно велик, чтобы люди не нарушали чужое частное пространство. Тамарина бледность и суета ее супруга, старавшегося казаться мелким и незаметным. Контролируемая злость Олега. Воркование Киры, что, казалось, не видела никого и ничего, кроме сына. Отупелое равнодушие Галины, которая и за столом продолжала грызть семечки. Рядом с ее алюминиевой тарелкой росла гора шелухи.
В тарелке лежали розовые круги колбасы и надкушенный помидор.
– Надо что-то решать, – нейтралитет молчания нарушила Тамара. – Так дальше нельзя.
– Уезжайте, – Олег бросил косой взгляд на Кирочку.
– А ты?
– А я останусь.
– Тогда и мы останемся, – Тамарин супруг сжал ее ладонь в кулаке. – Мы имеем полное право.
– Имеете. А не боитесь, что право это боком вылезет?
– Угрожаешь?
– Да нет… предупреждаю. Кто-то же убил Марию Петровну.
Тамара отодвинула блюдо – стеклянное, огромное, с крошечным комочком овсяной каши, по которому сползал кусок масла – и сказала:
– Хватит. Никто уезжать не собирается. Это так же верно, как и то, что среди нас находится убийца. Лично я не собираюсь его ловить. Я хочу лишь решить вопрос с наследством. Но в данных обстоятельствах это затруднительно. Я предлагаю скооперироваться и привести дом в порядок. Или хотя бы план какой-то составить.
– План чего? – Олег раскачивался на стуле, и дерево скрипело.
– План того, как нам жить, – ответила Тамара. – Или ты сам собираешься себе обеды готовить?
– Ну почему сам… у меня невеста имеется. Правда, дорогая?
Кира вздрогнула и кивнула.
– За братом донашиваешь? – Васька перевернул стул прежде, чем оседлать. Руки он сложил на спинке, а колени широко расставил. – А ты, Кира, не боишься, что он такой же псих?
– Заткнись!
– Шизофрения – болезнь семейная… Олежка, тебе тридцатник есть? Есть… тогда смотри, аккурат после тридцати и проявляется.
Саломея сидела тихо, боясь спугнуть людей. Теперь она видела их немножечко другими, чем прежде.
Сомкнутые губы Киры – явный признак вынужденного молчания. Шальная улыбка Василия – он получает удовольствие от своего представления. Логичное и выраженное бешенство Олега, которое сдерживается поводком воли. И два наблюдателя.
– Тут деревня, – сказала Галина, сплевывая шелуху в кулак. – Люди без работы. Нанять можно.
Наняли Елену.
Она появилась во вторник. Шел дождь, прозрачный, невесомый, как вуаль. Нити его пронизывали воздух и в воздухе растворялись ласковой влагой. Яблочно-цветочные ароматы проникали в дом сквозь незапертые окна, с ними и прокрался селедочный дух Елены.
– Деньги – вперед, – сказала она, пристраивая мокрый зонт в чаше фонтана. Черный плащ Елена повесила на дверцу антикварного комода. Блестящие калоши нашли место у порога.
С собой Елена принесла бурый фартук и авоську, из которой выглядывали сизые рыбьи хвосты.
На обед было пюре с селедкой. Ели все и ели молча, словно опасаясь задеть новую обитательницу дома. Она же, став в углу, следила за жильцами.
Тогда-то Саломея и поняла, что ну совершенно не нравится Елене.
– Она на смерть похожа, – сказал Олег, когда Елена вышла. А Тамара кивнула и ответила:
– Больше желающих не нашлось. Они думают, что дом проклят.
– А эта?
– А этой деньги нужны. У нее дочь болеет. И вообще, если что-то не нравится – сделай лучше.
В среду состоялись похороны, но состоялись вовне, в том мире, который был отделен от дома, а потому прошли они мимо Саломеи. Да и вряд ли бы Тамара и ее тихий, словно бы чувствовавший за собой вину, супруг обрадовались бы чужому присутствию. Они покинули дом рано, а вернулись поздно. Но все-таки вернулись, демонстрируя твердость намерений. Еще среда принесла тучи и ливень, затопивший сад. Потоки воды отмыли окна и горгулий, прочистили глотки водосточных труб и узкие колеи дорожек. На траве вода собиралась лужами и целыми озерцами, которые росли, грозя затопить дом. Дом не боялся. Он смотрел на людей и примерялся к ним, порой отзываясь на вопросы ласковым голубиным воркованием.
Саломея сама его слышала. Сначала далекое, а потом вдруг близкое, как если бы стая находилась совсем рядом – руку протяни. Саломея протягивала, касалась стены, прилипала к стене ухом и слушала, как топчутся голуби, переговариваются друг с другом, скрипят навощенными перьями.
– Кто? Кто? Кто? – повторяли хором и хором же отвечали: – Ты-ты-ты.
Голуби желали вернуть Саломею в состояние прежней безысходности, но веснушки прочно держали на плаву. До ноября оставалось два месяца.
И сдавшись, небо возвратило солнце. В четверг огромный шар его выкатился с востока и повис над крышей. К обеду исчезли лужи, а трава просохла, сделавшись жесткой, как волос. Но никто не удивился появлению садовника. Был он, пожалуй, еще более странен, чем Елена, хотя внешне являлся полной ее противоположностью – низенький и круглый, с мягким лицом, на котором застыло виноватое выражение, с синюшными губами и яркими, будто подкрашенными, глазами. Он часто моргал и постоянно скреб макушку, упрятанную под цветастой женской косынкой. Звался садовник Егорычем и время предпочитал проводить в саду, явно сторонясь дома.
Больше в четверг ничего-то и не произошло.
Пятница же началась с ссоры. Саломея не знала, что послужило причиной ее, но, разбуженная криком, выскочила из комнаты.
– Тварь! Тварь! – Тамара прижала Киру к стене и, впившись в плечи, толкала, вбивала в камень. – Тварь!
– Томочка, перестань! – Васька держался в стороне, поднявши руки, точно отстраняясь и от ссоры, и от супруги. – Томочка, пожалуйста…
– Тварь!
От толчков Кирина голова шаталась, и затылок встречался со стеной, издавая гулкий глухой звук.
– Убью…
– Томочка!
– Прекратите! – Саломею не услышали и не увидели. Тамарино лицо – белая маска с алыми губами и алыми же, кровяными глазами. Кирино – другая маска, невыразительная и безопасная.
Почему Кира не сопротивляется?
– Прекрати, – сказал Олег и, когда слова его не были услышаны, просто схватил Тамару за шиворот и рванул, отдирая от Киры. Затрещала ткань, но выдержала. Разжав руки, Тамара отступила. И продолжала пятиться, не сводя с Киры совершенно безумного взгляда.
– Она… она тварь! Хитрая тварь! – Тамара говорила не для тех, кто ее слышал, но сугубо для себя. – Хитрая, но глупая… хитрая, но…
– Томочка! – Васька кинулся к жене и попытался обнять, но та ловко увернулась от объятий, вновь оказавшись рядом с Кирой.
– Посмотри! Хорошенько посмотри! Ты ошиблась! Ты… она сказала, что я маму убила! Вась, она сказала, что это я… что она видела! Она врет!
– Конечно, врет, – поспешил согласиться Василий. – Пойдем, милая, тебе вредно нервничать.
– Они же сговорились! Вы оба сговорились! – Тамара ткнула пальцем в грудь Олега. – Ты на ней женишься и получаешь все! А мы… мы…
Рыданиям, прервавшим слова, Саломея не поверила. Зато внезапная бледность Киры была интересна. Пожалуй, столь же интересна, как внимание Елены, застывшей в тени. Видел ли ее кто-нибудь? А если видел, то заметил ли хищный взгляд и скрюченные, словно желающие вцепиться в кого-то, пальцы?
Елена исчезла столь же тихо, как появилась. На этом пятница закончилась. А в субботу Егорыч нашел клад.
Он впервые переступил порог дома и, застыв у косяка, крикнул:
– Эй… тут это… стало быть… того!
Голос разнесся по дому, достигнув крыши и пробудив всех обитателей. Первой появилась Тамара, спокойная, деловитая, будто бы и не было недавнего скандала и слез. Василий шел за ней, держась на приличном от жены расстоянии. Поссорились? Олег был хмур. Кира расстроена. Ее подруга – безразлична ко всему, кроме семечек и мальчишки.
Елена – как всегда, невидима.
– Я того… ну того, – Егорыч совсем растерялся. – Клад нашел. Гляньте, а?
Клад представлял собой металлический короб, запертый обыкновенным замком на дужке. Некогда короб сбросили в пруд, где он и лежал, обрастая тиной и ржавчиной, прячась под перинами из листьев. Но Егорычу вздумалось почистить пруд.
