Григорий Никифорович - Сорвать банк в Аризоне
— Инночка, золотце мое, — вкрадчиво сказал я, — ну при чем тут Джим? Обходились же мы как-то без него, правда? А твои показания будут сугубо конфиденциальными — клянусь тебе, никто ничего не узнает.
— Да, как же, — ответила Инка, — обойдешься тут без Джима… Нет, Ленчик, дорогой, я ничего никому говорить не буду — вот тогда и вправду никто ничего не узнает.
— Ну, раз ты так, — сказал я, — тогда все забудем и нальем еще. А я пусть тогда в тюряге сдохну. За твое здоровье, лапочка!
Мы выпили по третьему стаканчику, и Инка заметила:
— Ну, Ленчик, что ж ты так мрачно смотришь на будущее? Может, тебя еще и не посадят. Может, какие другие доказательства, кроме меня, найдутся. Да ты и сам парень неглупый — отговоришься как-нибудь.
— Значит, не будешь за меня свидетельствовать, — уныло сказал я. — Ладно, лапочка, Бог с тобой. Придется, видно, другие доказательства полиции предъявлять — ты уж меня извини тогда.
— Какие такие доказательства, — заволновалась Инка. — Что ты там еще придумал?
— Так тут и думать нечего, — усмехнулся я, — только собирай да подноси. По всей моей квартире твоих отпечатков видимо-невидимо. Да еще и сосед мой позавчера вечером видел, как мы с тобой ко мне заходили. Что ж, по-твоему, ФБР этого всего не узнает — даже если я буду молчать, как рыба? Вот тогда и послушаем, что ты им скажешь.
— Ну, подумаешь, отпечатки, — возразила Инка. — Ну, заходила я к тебе, когда твой сосед нас засек. Зашла и ушла — а что ты ночью делал, этого я не знаю. Вот и будет — как это говорится: «твои слова против моих слов».
Фразу, которую Инка процитировала, можно было услышать чуть ли не в любом кинобоевике, только включи телевизор. Но Инка отбарабанила цитату уж слишком бойко и отчетливо, даром, что после трех стаканчиков. Неужели она специально готовилась к нашему разговору, подумал я. На обычно импульсивную Инку это было не похоже.
— А там ты еще записку оставила, когда уходила, — напомнил я, — мол, до скорой встречи. И время поставила — шесть тридцать. Почти что на рассвете…
— Ты что же — и записку сохранил? — возмутилась Инка. — Выходит, ты за мной специально шпионил? Вот уж чего от тебя не ожидала.
Но все же упоминание о записке немного осадило Инку. Она отбросила рукой золотые волосы, закрывающие лоб, и выпрямилась на своей банкетке. Потом потянулась к бутылке, и сама налила по новой. Все это она делала медленно, и было видно, что она пытается обдумать сказанное. Мы выпили в молчании, и Инка приблизила свое лицо к розам и вдохнула их запах. Потом она снова откинулась назад и посмотрела на меня через столик почти трезвым взглядом.
— Я вспомнила, — сказала она, — в записке действительно стояло: шесть тридцать. Но не было сказано, утра или вечера. И какого дня — тоже неизвестно. Так что не выйдет, Ленечка, не удастся тебе на меня все это повесить. А я-то, дура, от чистого сердца написала, не хотела, чтобы ты нервничал, когда проснешься — ты так спал сладко… Одним словом, если что у нас и было, то не в ту ночь — и все дела. И закончим на этом. Погуляли мы с тобой хорошо — а теперь хорошо и разойдемся.
Такого упрямства я от Инки не ожидал. Я задумал этот разговор совсем по-другому. В моем сценарии Инка, конечно, могла посопротивляться, но, в конце концов, должна была подтвердить мое алиби. Ведь она видела, что множество доказательств, пусть косвенных — ее отпечатки в моей квартире, записка и слова Билла-следопыта — говорят в мою пользу. А когда бы Инка согласилась, и, тем самым, перешла на мою сторону, я бы по-дружески расспросил ее, каким образом ее пальчики отпечатались на моем компьютере.
Но по-дружески не получалось, и я был вынужден прибегнуть к самому что ни на есть открытому шантажу. Для начала я, в свою очередь, понюхал розы — их аромат становился все сильнее — и произнес:
— Инночка, кисанька, нам с тобой никак разойтись не удастся. Мы с тобой будем сидеть вместе. Жаль, правда, что не в одной камере. А может быть, сидеть будешь только ты. Но ты не бойся, здесь в Тусоне, говорят, очень хорошую женскую тюрьму недавно открыли. Представляешь, тебя в камере держат только ночью. А днем, наоборот, все из камер выходят в большой красивый зал и занимаются кто чем хочет. Кто телевизор смотрит, кто в шашки играет, а кто в кружке кройки и шитья занимается. Ты как насчет шитья — не очень? Вот тебя и научат — времени-то будет много, лет десять как минимум.
— Ленчик, ты с ума сошел, — сказала Инка, но как-то менее уверенно, чем раньше. — Что ты там плетешь про кройку и шитье? С чего это вдруг меня посадят?
— А с того, дорогая, — нежно сказал я, — что нельзя так просто полтора миллиона у банка украсть — за это посидеть придется. Ты думаешь, я не знаю, как на самом деле было? Прошлой ночью ты, лапочка, встала, пока я храпел, проникла к нам в отдел и, с моего компьютера, увела эти деньги. И не говори мне, что этого не было — у меня есть стопроцентная улика. Ты мой компьютер выключала? Вот твой отпечаток там и остался. Я его еще вчера заметил и отсканировал, а ФБР, наверное, сегодня о нем уже узнало. Так что я, пожалуй, и вправду пойду, а то вдруг сейчас придут тебя забирать — а я тут сижу, как будто твой соучастник.
Конечно, Инка бурно запротестовала. Сначала она назвала мои слова бредом сумасшедшего и порождением моей извращенной фантазии. На это я заметил, что ее отпечаток мне вовсе не приснился, и, если ее до тех пор не загребут, завтра я могу ей его продемонстрировать. Потом Инка засомневалась, поверит ли вообще ФБР такому проходимцу как я. Если бы не верило, не ходить мне сейчас на свободе, ответил я на это. И вообще, сказал я уже более жестко, не хочешь мне помочь — я тебе тоже помогать не стану. Если ФБР само ни о чем не догадается — а это вряд ли, — то я им подскажу.
Сопротивление Инки продолжалось минут пять. После этого она замолчала и, неожиданно для меня, снова заплакала. Слезы прямо так и катились на золотистый халатик. Мне стало ее жалко, я поднялся, обнял ее за плечи и пересадил на диван рядом с собой. Она не сопротивлялась, но расплакалась еще больше. Теперь слезы капали и на мои белые брюки тоже. По счастью, пятен не было видно — тушь на Инкиных ресницах была хорошего качества, и так просто не смывалась. Через какое-то время Инка успокоилась, вытерла слезы моим носовым платком и высморкалась в него. Я налил очередной стаканчик и подал ей его почти как лекарство. Инка выпила и с сердцем сказала:
— Что ж вы за люди, мужики, что один, что другой! Ну, ошиблась женщина, не в ту сторону посмотрела — с кем не бывает? Что ж теперь, казнить меня за это? Один про тюрьму, другой про тюрьму — сил моих больше нет. Давайте, сажайте. Только у меня тоже есть что порассказать. И про одного, и про другого.
До сих пор ликер «Айриш крим» не вызывал у меня особого уважения — на мой вкус, он слишком сладкий и не слишком крепкий. Но сейчас он мне здорово помог, смягчив мой наглый шантаж и развязав язык Инке. И, конечно, розы — каким бы хорошим мужем Джим ни был, таких роз он Инке не дарил, все-таки американец есть американец. В общем, мы оба — и Джим, и я — давили на бедную Инку с двух сторон, но на моей стороне были еще ликер и розы.
Вот что рассказала мне Инка, сидя рядом со мной на диване и позволяя обнимать ее плечи в золотистом халатике, но не глядя на меня. Оказывается, еще в феврале, когда наши с ней встречи только начались, Джим уже заподозрил неладное. Он не подал виду, но продолжал следить за Инкой. В конце концов, недели две назад, Джим сказал Инке, что ему известно все — с кем, где и когда. Инка сначала ни в чем не признавалась, но потом поняла, что Джим не блефует — он действительно все знал. Состоялось объяснение, и Джим потребовал, чтобы Инка, если она хочет оставаться его женой, еще раз встретилась бы со мной и сделала бы в точности так, как он ей скажет.
— Понимаешь, Ленчик, — доверительно говорила мне Инка, продолжая иногда сморкаться в мой платок — ведь ты бы не бросил свою жену ради меня? Вот и я так же. Ты мне нравился, я даже и сейчас к тебе хорошо отношусь — слово «любила» Инка все же не произнесла, — но это же совсем другое. Я никогда тебе не говорила, но в России у меня ничего хорошего с семейной жизнью не получилось. Я была уже раз замужем, только Джим об этом не знает. А Джим приехал за мной в Москву, женился на мне, увез меня сюда… Я думала, у нас и дети появятся, но у Джима с этим делом что-то оказалось не в порядке. Он начал лечиться от бесплодия, ну и, — тут Инка замялась, — он пока не мог в постели вообще ничего, понимаешь? А тут вдруг ты… А я же тоже не железная!
Короче, Инка на все согласилась, чтобы примириться с мужем и загладить свою вину. Джим, как он сказал ей, решил меня попугать, да так, чтобы и духу моего в Тусоне не осталось. План у него был такой. Сам он берет отпуск на неделю и уезжает в горный заповедник Чирикахуа неподалеку от Тусона — отдохнуть и полазить по горам. Инка же остается у меня на ночь со вторника на среду и, как я и предполагал, незаметно опускает мне в бокал пол-таблетки снотворного. Посреди ночи она встает и идет в наш отдел — Джим вручил ей ключ, который открывает обе входных двери, и в здание, и в отдел. Там Инка включает мой компьютер и выполняет серию команд — Джим выписал их ей на отдельном листке. Джим объяснил, что из-за этих команд часть программ, за которые я отвечаю, будут безвозвратно испорчены, и, в результате, Сэм С. Льюис с треском выгонит меня из отдела с волчьим билетом.
