Аркадий Карасик - Сексот поневоле
— Хотел спросить об этом майора Семыкина, а он не приехал…
— Понимаете, Васильков, я предложил отличную кандидатуру, женщина опытная, серьезная. Отказали.
— Разрешите узнать, кого вы предложили? — У меня привычно пересохло во рту, но я постарался успокоиться и состроить любопытную гримасу с изрядной долей опьянения. — Просто интересно… Если, конечно, фамилия кандидатки в секретчицы не секретна, — умудрился даже скаламбурить.
— Никаких секретов, — поощрительно заулыбался Анохин. — Тем более от вас, старший лейтенант… Я предложил жену Куркова, Егорьеву Матрену Федоровну Правда, в последнее время она работала всего-навсего уборщицей, но таковы были обстоятельства, — продекламировал начальник, заглянув в записную книжку.
— А вам ее кто порекомендовал?
Сердцебиение не уменьшилось, наоборот, стало сильней. Был бы с собой валидол — бросил бы в рот таблетку. Я заранее знал ответ Анохина.
— Ее муж, Сергей Сергеевич. На прошлой неделе наведался в Управление — встал на профсоюзный учет, и заглянул ко мне…
Маленькая деталь. Екатерину Анатольевну убили позавчера. Курков предложил свою жену на место секретчицы… неделю тому назад.
Любопытно!
3
Вечером выходного дня в сторону Болтево поезд уходил перегруженным до такой степени, что казалось — разбухал. Народ возвращался с рынков и магазинов, из гостей, с прогулок. Те, кто вез на продажу съестное, теперь ехал с мешками и чемоданами, заполненными промтоварами. Те, кто продавал вещи, тащили на себе продукты.
Короче, бедлам!
Поэтому мы с Сережкиным пришли на вокзал заранее. Стоять в переполненном вагоне на одной ноге полтора часа — удовольствие небольшое. К тому же нужно было сориентироваться, чтобы не попасть в один вагон с занудливым кладовщиком.
Опасливо оглядев заполненный пассажирами перрон, я предложил занять стартовую позицию в хвосте поезда. Практичный Никифор Васильевич непременно подастся к голове состава, откуда в Болтево ближе к дому.
Так и получилось. Ехидно посмеиваясь, мы с капитаном следили за бегающим по площадке кладовщиком. Вытягивая голову наподобие встревоженного гуся и обшаривая взглядом ближайшие закоулки, говорун метался, разыскивая пропавших попутчиков.
— А ведь жаль старичка, — задумчиво молвил капитан. — Все у него — в прошлом: любовь, выпивки, забавы. Осталось одно — потрепаться, вспомнить былое. А мы смеемся над ним, бегаем, стараемся держаться подальше… Нехорошо это, Димка, ох, до чего же нехорошо… Неужели, и я в старости таким буду?
— Будешь, — «успокоил» я Виктора. — У тебя уже сейчас начальная стадия наблюдается. Кукарекаешь, будто петух на заборе. Глядишь, постареешь — переплюнешь Никифора Васильевича. Тот все же дает отдых слушателям, а ты…. Скоро соседи при твоем появлении будут разбегаться по кустам да чердакам…
Нарисованная мною картина явно пришлась Сережкину не по вкусу. Но он не вспылил, не ответил дерзостью — только повел кистями рук, будто оттолкнул меня.
— Ладно, о твоем будущем помолчу. Пока помолчу, — уточнил он, намекая на то, что терпение у него на исходе. — Приедем, в сторожке поговорим…
— Никогда не отказывался от серьезного разговора, — согласился я. — Но сейчас меня другое мучает.. Скажи, тот мужик был высокого роста?
— Какой мужик? — не понял или сделал вид, что не понял, капитан.
— Ну, тот самый, который Катьку из-под твоего носа увел.
— Ах, вот ты о чем!.. Никак не успокоишься. Или… помогаешь ментам?
— Ни то и ни другое. Не дает мне покоя нелепая смерть Гордеевой. Следователь из меня — никакой, но почему-то кажется, что мужик, похитивший твою разлюбезную бабёнку, причастен к ее гибели…
— Меня тоже смерть Катьки так по голове стукнула — до сего времени не могу успокоиться, — признался Серёжкин. — Может быть, ты и прав, — задумчиво согласился он после минутного молчания. — Я не убивал, значит — он… Или кто-нибудь третий повстречал Катьку, когда она рассталась с «похитителем»…
— Все же, какого роста он был? — настойчиво допрашивал я капитана.
— Как бы не солгать… Был он… — Виктор огляделся, будто выискивая среди окружающих нас пассажиров некий эталон, с которым можно сравнить предполагаемого убийцу. — Да вот — как Никифор Васильевич… Точно — и рост, и полнота…
Как раз в это время кладовщик всполошено пробежал мимо нас. Прячась за спины выпивших мужиков, капитан пытливо оглядел его. Пальцы растопырились, будто приготовились измерить рост и ширину плеч
— Одежда? — резко бросил я, тоже спрятавшись за спинами. — Ну, фасон и длину пиджака ты, конечно, мог и не разглядеть, но — в общем… В куртке или в плаще?
— Сколько можно говорить? — возмутился Виктор. — Что я — кошка, чтобы видеть в темноте? Куртка или плащ, спрашиваешь… Тепло ведь было, при чем тут куртка…. Погоди, дай вспомнить… Да, тот мужик был в пиджаке. Кургузый такой пиджачишко. Вроде, как у Сичкова….
Сравнение Виктор подобрал не просто так — развалистой походкой выпившего человека, покачивая маленькой головой, к нам подходил Валера. На мокрых губах змеилась приветливая улыбочка. Сейчас начнет объясняться в любви, спрашивать, уважаем мы его или не уважаем. Коричневый пиджак расстегнут, праздничный галстук сбился на сторону, рубашка под ним — мятая. Но шагает твёрдо, не качается, выдерживает равнение на трезвых.
— Выпивши, что ли? — насмешливо спросил Сережкин.
— М-да… что — видно, а?
— И много принял?
— Э-э-з… м-да… литр, кажется….
— Силен мужик, ничего не скажешь. Принял бы я литр — меня уже отпевали бы…
Не знаю почему, но мне показалось, что мастер притворяется. Нет, выпить-то он, конечно, выпил, сам ведь видел на юбилее — но не до такой степени, чтобы заикаться и держаться преувеличенно прямо.
— Но ведь ты собирался остаться ночевать в Славянке?
— Передумал…
— Непонятно, когда успел придумать и передумать. Времени-то прошло чуть…
— Успел… э-э-э…
Разговаривать с Сичковым, будто вопрошать о здоровье Луну, то есть бесполезно. Пока смешливый капитан, поигрывая ловкими пальцами, пытался его разговорить, я внимательно оглядывал одежду мастера.
Если задушил Гордееву мастер — вполне может остаться след. Катька, наверняка, сопротивлялась, оторвала, скажем, убийце пуговицу, рванула за рукав. Не подставила же она покорно шею!
Все пуговицы, вроде, на месте, зашитого рукава или полы не видно.
Видимых следов «рукопашной» я так и не обнаружил. И все же похвалил себя за решение оставить Валеру в списке подозреваемых в убийстве. Будто положил в рот конфетку.
Из-за сопки выполз «радикулитик». Толпа заволновалась, вытянулась вдоль состава. Раздосадованный Сережкин и широко улыбающийся Сичков прекратили «сражение».
Именно в этот момент нашу троицу засек Никифор Васильевич. Увидел и рысью помчался к хвосту поезда. Полупустая корзина неслась за ним наподобие посадочного парашюта сверхзвукового самолета.
Не добежал и, чтобы не остаться в Школьнинске, вскочил на подножку третьего от нас вагона.
— Точь в точь, как тот ночной дядька, — горячо прошептал мне на ухо капитан. — Тоже подкатился к Катьке рысцой.
Я недоумевал. Никифор Васильевич никак не подходил на роль ночного убийцы… Наводчик? Вполне может быть. Человек, выполняющий отвлекающий маневр — возможно. А вот накинуть сзади на шею женщине петлю кладовщик, на мой взгляд, не мог.
К тому же хлипок дед, силенок маловато. Я вспомнил могучую Екатерину Анатольевну, ее мощную грудь и выпуклые бедра… Да она так могла бы приложить убийце, что тот, если бы и остался жив после этого, то и за неделю не очухаться ему после такого удара.
Ошибается Сережкин или намеренно темнит?
Сичков протаранил толпу и пробился вовнутрь вагона. На площадке мы остались одни с капитаном. Я размышлял и сопоставлял, а Виктор назойливо гудел мне на ухо: он, точно он!
ГЛАВА 5
1
— Нагулялся? — ехидно осведомился Дятел, встретив меня на перроне, будто специально ожидал прихода поезда. — Отдохнул?
В руке начальника участка — туго набитая сумка. Наверно, жена послала в буфет за продуктами. Заниматься хозяйственными делами Семыкин страшно не любил, но, похоже, жена держала его, как говорится, под каблуком — приходилось мириться. Вот и вымещал он недовольство на подчиненных. В данном случае, на мне.
Я слегка опешил от несправедливого упрека и, как обычно, потерял дар речи. Что-то мямлил о выходном дне и личной жизни. Дескать, давно пора детей иметь, а меня все время держат на поводке с намордником.
— Детей заведешь после сдачи объекта, — скрипел Дятел до предела недовольным голосом. — Вместо них свои порядки завел. К сторожке не подступиться, даже в окошко не глянуть!
Ага! Все понятно. Джу всячески демонстрирует любовь и верность по отношению к своему хозяину. В любую погоду дремлет у дверей, загораживая вход своим телом. В сторожку допускаются под аккомпанемент предупреждающего ворчания только Сережкин и Никифор Васильевич. Всем стальным демонстрируются острые клыки и рычание на две октавы ниже. В том числе и начальнику участка.
