Александр Красницкий - Воскресшая душа
– Какое-нибудь страшное потрясение. Сердце у него было никуда не годное. Оно-то и подкузьмило.
– Да, сердце!… Но о чем ты еще говорил?
– Да видишь ли, там, у Нейгофов, еще что-то стряслось… Ведь Софья опять была у тебя.
– Когда?
– А, верно, после того, как это «что-то» стряслось. Она особа решительная, не трусливого десятка, а тут перепугана донельзя…
– Но чем? Говори ты толком!
– Не сказала она мне ничего… Говорит только, что все мы на волоске от каторги… Понял? Не такова Софья, чтобы, как пуганая ворона, куста боялась. Поедем-ка скорее к ней… Тебе-то она все скажет.
Куделинский побледнел.
– Да, да, поедем! – согласился он. – Софья не из таких, чтобы понапрасну переполох поднимать… Поедем!
– Эх, жалко Квеля! – вспомнил Марич. – Вот когда бы он пригодился! Парень решительный… Гниет, поди, где-нибудь под снегом, а тут его нужно.
Станислав ничего не ответил; он только мельком взглянул на своего сообщника и настойчиво произнес:
– Поедем! Нельзя Софью оставлять одну.
Они ушли из ресторана, даже не дождавшись, когда слуга подаст заказанное. Во время пути тревога не покидала Куделинского.
Когда они приехали на квартиру графини Нейгоф, там уже успели побывать полиция и полицейский врач.
Последний, отведя Марича в сторонку, заговорил с ним. Софья с виду была совершенно спокойна, но ее красивое лицо было мертвенно-бледно.
– Уговорите, чтобы хоть вскрытия не было, – шепнула она Маричу, улучив момент.
XXIV
Куделинский прошел к графу.
Нейгоф, кое-как прибранный, лежал под простыней на той постели, где его застал роковой момент. Станислав Федорович хотел отбросить простыню, но какая-то неведомая сила удержала его руку.
– Не могу, – прошептал он. – Не могу… Что это значит?…
Он отошел к окну и прислонился к холодному стеклу пылающим лбом.
В таком положении застала его Софья.
– Станислав! – притронулась она к его плечу.
Куделинский вздрогнул.
– Что с тобой? – глядя на него с удивлением, спросила молодая женщина. – Опомнись!
– Я, право, не знаю, что со мною делается, – пробормотал Куделинский. – Простудился я, что ли? Лихорадит всего…
– Неужели и у тебя нервы? Перестань! Не время для таких глупостей… Поезжай скорее на телеграф…
– Зачем?
– Как зачем? Ведь нужно дать телеграмму этому московскому графу.
– Разве он может приехать?… Нет, нет… Ведь ты только что отослала письмо к нему, и теперешняя телеграмма обгонит его.
– Пусть… Так нужно… Поезжай и возвращайся скорее! Ты и Марич ночуйте сегодня здесь.
– Удобно ли? – пробормотал Куделинский и покосился на постель с Нейгофом.
– Пустое! Да что с тобой?! – с некоторым раздражением воскликнула Софья. – Тебя не узнать! Мне приходится распоряжаться… Поезжай и возвращайся скорее!… Ну, что, Марич? – увидела она вошедшего в комнату Владимира Васильевича. – Уладили?
– Как будто, – ответил тот.
– Вскрытия, стало быть, не будет?
– Обещал, если только не потребуют этого полицейские власти… Вы ушли бы отсюда ненадолго. Я и коллега осмотрим еще раз тело. Он желает этого… Коллега!
– Выйдем, Станислав, – сказала Софья и, увидав входившего полицейского врача, прибавила: – Прошу вас, доктор, пожалуйста!
Они перешли в гостиную.
– Право, – раздраженно заговорила Софья, – я не могу понять твой характер, Станислав, совсем не могу. Где ты смел, сообразителен, дерзок, а где и крылышки опускаешь. И первое – там, где чаще всего ничего подобного не нужно, а второе – там, где необходимо первое… Дряблая натуришка! Бледнеет, краснеет, дрожит… Фи!
– Так все это неожиданно, Софья, – пробормотал Куделинский.
– Что неожиданно?… А если ты узнаешь, что еще стряслось, какая впереди опасность грозит! – и графиня коротко, но ясно рассказала Куделинскому о посещении Коноплянкина, о его требованиях и угрозах.
К удивлению Софьи, он не выказал ни малейшего признака тревоги.
– Ну, это он теперь пусть оставит, Коноплянкин-то этот, – совершенно спокойно произнес он.
– Ты думаешь, ничего? Доноса бояться не стоит?
– На кого доноса? На него? – кивнул Куделинский в сторону спальни. – Так на него доносить бесполезно. На тебя? Теперь донос был бы сплошной нелепостью… Ну, после поговорим… Я все обдумал. Телеграмму в Москву действительно дать нужно… Поеду. Телеграфировать буду с вокзала и оттуда прямо вернусь…
Он ушел.
Софья, только что упрекавшая его в дряблости, растерянности, сама как будто упала духом.
– Да, да, – шептала она, как бы отвечая своим тайным думам, – деньги, богатство… Хорошо!… А лучше бы его не было… лучше бы!… Какой ужасный путь ведет к нему, ужасный!… Трупы… Козодоев, Нейгоф… Куда-то еще Квель делся? Кровь… Брр…
Звуки голосов заставили ее прийти в себя. Это выходили после осмотра Нейгофа полицейский врач и Марич.
– Что, доктор? – с тревогой подошла к первому Софья.
– Все, ваше сиятельство, благополучно, то есть… тьфу, простите!… Все… все, – запутался тот в словах, – все, как быть надлежит…
– Нет сомнений? Умер?
– Очевидно! Хотя лучше бы, знаете, ваше сиятельство, анатомировать… Оно, ваше сиятельство, никакого вреда не принесет… ни малейшего!
– Доктор! Мой бедный муж столько страдал в своей жизни, – заплакала Софья, – столько страдал… Не терзайте его хоть мертвого!… Дайте покой хоть в гробу…
– Не смею идти против воли вашего сиятельства, – склонился перед молодой женщиной врач, – не угодно вам – не будем анатомировать… Я уже составил свое заключение на основании показаний милейшего коллеги. Он наблюдал вашего покойного супруга в качестве домашнего врача, а потому мне остается лишь присоединиться к его выводам.
– Да, да, коллега согласился со мной во всем, – вставил свое замечание Марич, – и уже подписал свидетельство о смерти…
– Так что дальнейшее мое пребывание здесь в такие минуты представляется излишним, – перебил его доктор. – Ваше сиятельство, имею честь кланяться!
– Спасибо вам, доктор, – с чувством произнесла Софья, – большую тягость снимаете вы с моего сердца!
Она протянула ему руку. Врач вышел.
– Зачем это вам понадобилось? – спросил Марич.
– Что? – рассеянно спросила Софья.
– А вот, чтобы вскрытия-то не было…
– Не знаю… когда я стала просить об этом доктора, у меня были какие-то соображения… теперь я забыла какие…
– И вышло все очень глупо, несуразно вышло, барынька, вот что! Ведь вскрытие сразу установило бы истинную, несомненную причину смерти, а теперь необъятное поле для всяких догадок… Поняли?
– Да, да… ведь вы правы, Марич!
– Еще бы не прав! Попадет вам от Станислава, и стоит! Да еще как стоит-то! Глупейший ваш каприз создаст такое положение, что и не расхлебаешь.
– А поправить это нельзя?
– Что еще выдумали! Пешки, что ли, люди-то у вас? Не все такие, как ваш покойный супруг: куда вы его толкнете, туда он и валится… Теперь уже поздно…
– Ваше сиятельство, – явилась Настя, – гробовщики пришли.
– Гробовщики? – вздрогнула Софья. – Ах, да! Пусть подождут в маленькой приемной… Марич, помогите мне, распорядитесь… У меня голова кругом идет… Я устала. Станислав поехал и пропал… Не железная же я в самом деле!
– А что? Теперь другую песенку запели? На полдела силенки-то хватило! Не нужно и начинать было, а уже начали, так волей-неволей дотягивать нужно… По какой дорожке пошли, по такой и шагайте.
– Не силы мне не хватает, Марич, не силы! – простонала Софья. – Много силы у меня… А вот дорожка-то эта, о которой вы говорите… путь этот…
– Не нравится?
– Не то, Марич, не то… Гибель Нейгофа, внезапная, потрясающая, думать меня заставила… Ведь несколько часов тому назад этот человек был жив… Вот он в этом кресле сидел, Марич!…
– Ну, заныли! – махнул рукой Владимир Васильевич. – Это правило без исключений: сегодня жив, а завтра мертв. Так чего же беспокоиться? А вы про путь заговорили… Раздумывали, говорите, о нем?
– Да, Марич, страшен он, крови много…
– Ну, где кровь, там мы ни при чем. Квель тут ручки прикладывал, он в грехе, он и в ответе. Кстати, он и пропал. Тут по некоторым моим соображениям выходит, что ему за козодоевскую кровь судьба сама отомстила… Вам, барынька, ничего не известно? Нет? Ну, так и не знайте лучше ничего… А путь-то и ваш, и Стаськи, и мой вместе с вами, хоть он и ведет к богатству, а все-таки…
– Ну, Марич, скажите, что вы думаете?
– Вас там ждут гробовщики.
– Сейчас я вас отпущу!… Какой путь, Марич?
– Роковой, барынька милая, роковой путь, фатальный-с… Не сломать бы нам на нем своих шей… вот что! И не нарочно ли судьба-индейка нас троих по этому самому пути направила? Впереди-то все темно, а мы по своему роковому пути курьерским поездом летим. Рытвинка маленькая, ухабец – тут нам в них и карачун… Вот что я думаю… А теперь пойду распоряжаться, вы же примите вид неутешной вдовы, а также не преминьте участвовать в переговорах да хлопотах, да платьице на траурное перемените!
