Александр Щелоков - Живым не брать
Федотыч все понял и скрыл улыбку. Сказал сурово в бороду:
– Я те, сержант, вырублю орешник. Десять шомполов. По два на брата. Нарежешь больше – пущу на розги. Драть тебя. Гусь подержит, а я стану бить. Понял?
– Так точно! – Демонстрируя понятливость, Гмыза потрогал свой зад.
Они шутили и держались раскованно, словно забыв, с какой целью и на какую охоту вышли.
Костер Федотыч разжег в стороне от домика в неглубокой естественной впадине, борта которой поросли можжевельником и хорошо прикрывали огонь от дуновений ветра в то же время делая его невидимым со стороны.
Гусь сразу заметил это.
– Ты, Федотыч, словно оборону держишь.
Тот не стал возражать.
– Как без этого? Время нонче лихое.
– Кто же тут может объявиться? – спросил Караваев с удивлением. – Глухота такая.
– Браконьеры орудуют почем зря. Раньше в основном зимой появлялись. На пушной промысел приходили. А теперь, когда в городе стало туго с мясцом, сезона никто не ожидает. Свидетелей такие не любят. Так что я приключений на свою задницу не ищу.
Гусь подумал, что отшельничество обостряет в человеке подозрительность, но спорить с Федотычем не стал. Тайга – место хмурое, одним своим видом навевает тревожные мысли. Сумрак лесных троп, таинственный шум ветра, необъяснимые стоны, которые по ночам доносятся до слуха со стороны болот – все это не располагает к благодушию. И упрекать Федотыча в настороженности оснований не было. Человек живет своей жизнью, потому это его личное дело – остерегаться или ходить по лесу с душой нараспашку.
Шашлык удался на славу. Правда, заметив выразительный и явно вопрошающий взгляд Гуся, который принюхивался к возбуждавшему аппетит запаху, Федотыч предупредил:
– Простите, мужики, я на сухом законе. Аварийный запас спирта у меня есть, но…
Гусь вздохнул, однако объяснение принял.
– Ты что, Федотыч, об этом и речи быть не может…
Потом они попивали чай и вели разговоры. О том, с какой целью забрел сюда Гусь со своей командой Федотыч не спрашивал. Если нужно – скажет сам. Не скажет – значит тоже так нужно. Все-таки военная служба имеет право не афишировать свои действия. Говорили в основном о прошлом, вспоминали о днях, которые провели рядом.
– Не жалеешь, что ушел в одиночество? – спросил Гусь, не совсем понимавший поступок Федотыча. – По-моему, от себя никуда не денешься. Любая беда – внутри нас и мы обречены таскать её с собой всю жизнь.
В самом деле, одна из банальных мудростей, которыми люди обложили свою жизнь как волчью тропу флажками, гласит: «От себя не уйдешь». Если не вдумываться глубоко, это утверждение кажется истинным. Но жизнь сложнее любых её объяснений. Да, от себя не уйдешь, из собственной шкуры не выскочишь, но можно прийти к себе другому, открыть в привычном нечто новое, способное изменить тебя самого, увидеть жизнь с другой стороны, как Луну с обратной.
Федотыч прошел такое внутреннее преображение, после того как испытал крушение мира, в котором был и счастлив и неудачен одновременно.
Жизнелюбивый и озорной, он долгое время жил с открытой душой и принимал жизнь не такой, какой она была на самом деле, а видел все через очки, которые каждому предлагает официальная пропаганда. Одиночество помогло ему стать самим собой, научило ощущать ту степень свободы, о которой люди говорят так много, но не всегда её могут достичь.
– Не жалею, – после некоторой паузы ответил Федотыч. – Я здесь нашел себя.
– В смысле? – Гусь не совсем понимал старого приятеля, хотя и старался его понять. Ему было интересно, как это может жить без общества людей человек, которого не так давно считали душой компаний; как он теперь живет, не имея возможности регулярно «принимать на грудь», что Федотыч умел делать лучше его, Гуся, и продолжи он службу, то норму жидкости могли бы назвать «федотычем». Что могло так изменить человека, прав ли он или просто по-тихому шизанулся?
– Нашел в себе человека. Таким, каким он должен быть, если отмыться от грязи цивилизации.
– Ты даешь, Федотыч. Говоришь ладно, а я один хрен не уразумел.
– А тут и понимать нечего, все на виду. Я слился с натурой и живу естественной жизнью.
– Разве мы ею не живем?
– Ни в малой степени. У вас жизнь истошная, оглашенная. И иной она быть не может. Эта погоня за деньгами, за благами – все коттеджи, банковские счета – мишура, которой все равно никто в могилу с собой не утащит. Это понятно многим, кто хоть раз задумывался о жизни и смерти. И чем глубже люди проникаются пониманием своей обреченности, тем глубже проникают в их души одиночество и безысходность. Большинству из вас страшно оставаться наедине с собой, со своими мыслями. Обрати внимание – все меньше в городах таких, кто не втыкает в ухо наушник дебильника. Даже в толпе нельзя избежать пустоты одиночества. Дикая музыка, крутой рок – это все бегство от самих себя. Весь блеск Лас-Вегаса, Гонконга, наших стриптиз заведений, баров, ресторанов, море алкоголя, туча наркотиков, истошный интерес к сексу, к насилию можно объяснить только одним – стремлением одинокого человека вырваться из собственной шкуры. Ни богатство, ни высокое творчество, ни утомительный труд, ни вера в бога не в состоянии облегчить страх смерти одинокому человеку. Я такого страха лишен.
– Так ты в самом деле не боишься смерти? – Гусь погладил лоб, вспоминая, как в молодые годы сгонял вверх к макушке буйную некогда шевелюру. – В том значит смысле, что никогда о ней не думаешь? – И тут же, поясняя смысл вопроса, добавил. – В Чечне я при выстрелах головы поднять не боялся. Вопрос в другом. Иногда по ночам думаю: «живу, живу, а потом раз – и копец!».
– Как тебе сказать, Леня. Это философия. Если жизнь дело естественное, то почему должно бояться смерти? Меня вообще не существовало тысячи лет. Была революция, Отечественная война. Мы знаем о них только по книжкам – и ничего. О будущем после своей смерти тоже знать ничего не будем. Выходит, мир только тогда реален, когда мы находимся в нем.
– И тебе не интересно, что происходит в мире?
– Только умозрительно. Транзистор у меня есть, уж не совсем же я лешим стал. Вечерами слушаю последние известия.
– Значит, все же интересуешься?
– А как иначе? Каждый раз ожидаю, когда сообщат, что нас завоевали.
– Кто может Россию завоевать?
– Как кто? Мало ли супостатов? Москва может запросто продать Сибирь японцам или китайцам. Доаустим, потребуются деньги на лечение всенародно избранного президента и амба – загонят.
– Ты оптимист.
– Это почему?
– Сибирь и Дальний Восток у нас покупать не будут, их заберут за долги. Ладно, оставим это. Скажи, почему не спросишь, как мы здесь оказались.
– Леня, не волнуйся, я знаю, с какого рожна ты забрел в мою чащобу.
– Вряд ли, и лучше не гадай, – воспротивился Гусь. – С пяти попыток будет пять промахов. Обещаю. Это минимум.
– Только не назначай ставки, уйдешь без штанов.
– Заинтриговал, – Гусь взъерошил волосы, – ты что, ясновидящий?
– Не без того.
– Валяй, выкладывай.
– Дезертира гонишь?
Гусь бросил взгляд на сержантов. Те улыбались.
– Уже наболтали?
– Товарищ прапорщик! – за своих тут же заступился Караваев. – Вы что?
– Леня, не греши на ребят, – сказал Федотыч. – Они ни при чем.
– Как же ты понял?
– Это не мудрено. Хуже то, что понял это так поздно.
– И все же, как?
– А! – Федотыч махнул рукой, мол, даже рассказывать нечего.
И в самом деле, как рассказать о том, что стало образом твоей жизни и обеспечивает твое благополучие и безопасность?
Домик, который Федотыч срубил пять лет назад, для него стал не только местом для жилья, но к тому же и крепостью. Окошек в срубе Федотыч не оставил. На кой они нужны охотнику-лесовику? Правда, на всякий случай с четырех сторон прорубил узкие амбразуры. При нужде через них можно было обозреть прилегавшее к дому пространство, в крайнем случае, выстрелить из ружья по непрошеным гостям.
Приложив немало старания, Федотыч прокопал подземный лаз, который начинался в подполье и выходил в двух десятках метров от дома на заросшем ежевикой склоне оврага. Изнутри дверь хатенки, сколоченная из толстых сосновых плах, закрывалась тяжелым деревянным брусом. Перебить её можно было разве что танковым тараном.
Появление солдата в камуфляже с автоматом и вещевым мешком за плечами Федотыч, который готовил на зиму дровишки, заметил издали. Приближавшийся к дому человек не был таежником. Он ломился через кусты с треском, как опупевший от страха медведь, которого охотники спугнули с лежки. В этом прочитывалось не только неумение ходить по лесу, но и внутреннее смятение, которое все время испытывал незнакомец. Все это очень не понравилось Федотычу, и он решил понаблюдать за незваным гостем из укрытия.
Он видел, как солдат подергал дверь, потом постучал в нее. Затем, когда попасть в дом не удалось, дал автоматную очередь. В этом действии не было никакого смысла, но оно со всей ясностью показало, что такого гостя следует опасаться.
