Штефан Мариан - Современный румынский детектив [Антология]
— Другого ничего, Марчел?
— Ничего, шеф.
— Горсточка брильянтов, кубышка с золотом, а?
— Вот именно! — хохочет капитан Марчел Константин.
Нет, конечно, если бы драгоценности все еще были там, они не ускользнули бы от наметанного глаза его ребятишек. Впрочем, и сам Марин Тебейка до встречи со мной прочесал чердак по крайней мере один раз. Где-то в другом месте, в другом уголке света надо искать этот клад… И я его найду, будьте спокойны!
А пока: констатирую, что уже три часа, что я проголодался и что перед следующим таймом не помешает вздремнуть часок-другой. Воздадим кесарю кесарево.
Я хорошенько проветрил комнату, спустил жалюзи и создал себе обстановку, которая хоть кого, даже спящую царевну, только что пробужденную от чар принцем (фамилию забыл), расположила бы еще понежиться в постели. Но мои глаза не хотят слипаться ни в какую…
Значит, так. В юности Дан Сократе по уши влип в более чем сомнительную аферу и чудом вышел сухим из воды. А теперь, похоже, его убил бывший сообщник… Ну а если бы все обернулось не так? Если бы Сократе с Тебейкой удалось прийти к взаимному согласию? Более чем уверен: никто бы ничего не узнал и Адриана, владычица моих прежних снов, так и прожила бы до конца своих дней с бывшим преступником…
Но стоит ли это обсуждать — через столько лет? Пятнадцати лет тревоги и страхов разве недостаточно, чтобы смыть такую вину? Меня интересует, конечно, не юридическая сторона дела. Меня интересует — а этого уже никто никогда не узнает, — как у Дана Сократе было с совестью, сумел ли он стать достойной парой для Адрианы, не омрачала ли тень старого греха ежедневно и ежечасно существование им обоим? В таком случае я должен спросить себя, не лежит ли часть вины за это на мне. Может быть, я в нужное время не сумел понять или не сумел простить…
На этом перекрестке мои мысли норовят сбиться на самую опасную дорожку. Пора вернуться к своему ремеслу, чьи опасности несравнимо меньше. Соскакиваю с постели, принимаю сильный душ — и вот я уже готов выйти в город. Думаю нанести визит Атене Пашкану и слегка пошарить в мастерской на втором этаже, хотя я бы удивился, если бы драгоценности оказались там. А с завтрашнего утра возьму в оборот Марина Тебейку. Пока что тоже на свой страх и риск, без указаний свыше, И все из-за пробела в моей мозаике. Чувствую, что недалек тот час, когда мне снова предстоит впасть в «каталепсию по Бребенелу».
Выхожу из квартиры, поворачиваю ключ в замке, вызываю лифт и тут слышу, как звонит телефон. Имеет ли смысл возвращаться? Мама говорила: ни за что, пути не будет…
Лифт прибыл, но телефон упорствует. Я сдаюсь. Впрочем, я всегда не очень-то слушался маму.
Возвращаюсь и поднимаю трубку.
— Да!
— Это Бребенел?
Я узнаю голос. Надеюсь, пауза не будет замечена.
— Кто его спрашивает?
— Это ты. Я тебя узнала. И ты меня узнал, правда?
— Допустим.
— Или ты больше не ждал моего звонка, товарищ майор? А может, думал, что я забыла номер?
— Верно, уже не ждал, однако номер ты запомнила и, как я подозреваю, в тот же вечер, как пришла домой, его записала.
— Так и есть. А ты не забыл «тот вечер», товарищ майор?
— У меня такая профессия, что я нелегко забываю, дорогая. И имей в виду, что я подполковник. Уже несколько дней.
Понятая не имею, с чего это я брякнул. Раздражало меня, что ли, это «товарищ майор» в иронической упаковке? Подполковник все-таки сложнее выговорить… Или это чтобы увеличить дистанцию между нами в ответ на ее постоянное желание — мнимое или подлинное — ее уменьшить? Но результат неожиданный:
— Потрясающе! Мои поздравления! Это надо обмыть! Пытаюсь защититься:
— Непременно. Как-нибудь вечерком, в субботу, когда тебе не надо будет на другой день идти на занятия. Пригласим Мирчу, доктора Чернеску, может быть, и Адриана согласится и…
— Не угадал, товарищ подполковник! Мы это дело обмоем прямо сегодня, и только вдвоем! К тому же сегодня суббота.
На этот раз пауза не может пройти незамеченной для самого нечувствительного уха.
— Эй, ты онемел? — окликает меня Виорика, — Моя наглость не знает пределов? Ну говори, говори!
— Я ничего не говорю про наглость, но…
— Можешь говорить что угодно, но только в глаза. Понял? Не по телефону!
— Предположим, сегодня вечером я занят.
— Ничего не «предположим». Если только…
Наконец-то и она заколебалась. Сама дала мне случай поймать ее на паузе и сравнять счет. Это как гол в собственные ворота. Какого черта я с этой девицей все время чувствую себя как на футбольном матче?
Изменившимся, чуть ли не испуганным голосом она спрашивает:
— Или ты… ты не один?
Я фыркаю от смеха и спешу ответить в духе самой настоящей «честной игры»:
— Совершенно один и как раз собирался уходить. Но услышал телефон, когда стоял у лифта. А то бы ушел.
— На свидание?
Я повышаю голос, сохраняя, по возможности, шутливую интонацию:
— Послушай, дорогая моя! В конце концов, чего ты хочешь от милиционера, который в отцы тебе годится?
— Моему отцу было шестьдесят — два года назад, когда он умер, А если ты хочешь знать, чего я хочу, откажись от своих планов на сегодняшний вечер и жди меня. Дома, Скажи адрес и жди. Только без нервов и без справедливого негодования. Не забывай, что я должна тебе кое-что сказать относительно того вечера, когда был убит Дан Сократе.
Я снова умолкаю и закуриваю, плечом прижимая трубку к щеке.
— У тебя на самом деле есть что сказать? Ты что-то от меня скрыла?
— Не знаю, подходит ли сюда слово «скрыла», но сказать мне есть что. И даже если бы у меня не было ничего, что могло бы заинтересовать тебя с чисто профессиональной точки зрения, ни один закон ни при одном общественном строе не запрещает свободной студентке навестить неженатого мужчину.
Лихо сказано, даже чересчур. Но она права.
Она позвонила, я открыл, и она вошла с непринужденностью частого гостя. Из сумы по фольклорным мотивам, перекинутой через плечо, вынула бутылку шампанского «Заря».
— Сунь ее в холодильник. Через полчаса можно будет пить — или даже раньше, если у тебя есть лед в кубиках.
Я повинуюсь, потом предлагаю:
— А до тех пор каплю кальвадоса?
— Не знаю, что это за штука, но выпью все, что дашь.
Отмечаю, что ее ответ — как. маслом по сердцу. Во-первых, из-за того, что она готова принять все, что бы я ей ни предложил. Но главное: она не знает, что такое кальвадос! В чем только не искушена нынешняя молодежь, с нами не сравнить, как же от нее ускользнул кальвадос? И я поздравляю себя за вдохновение, которое посетило меня сегодня в обед и заставило сделать крюк по дороге домой, чтобы заехать в «Дойну». Но радость тут же переходит чуть ли не в угрызения совести: не далее как вчера вечером я пил кальвадос с Адрианой, у Адрианы…
Мы сдвигаем бокалы, и — к ее чести — она не говорит ни одной банальности вроде «со свиданьицем» или «дай бог не последняя». Тонкий букет кальвадоса туманит меня всеми своими сентиментально-литературными реминисценциями. Предлагаю Виорике сигарету, курим, молчим. После первого же глотка ее вдруг напрочь покидает развязность. Она избегает смотреть мне в глаза. Да и я не ищу ее взгляда слишком настойчиво. Минуты тянутся долго и напряженно, Я делаю попытку заполнить их репликами гостеприимного хозяина, на которые она отвечает односложно.
— Тебе удобно в этом кресле?
— Вполне.
— Хочешь кофе?
— Нет.
— Как кальвадос?
— О’кей.
— Еще чуть-чуть?
— Да.
— Ваше здоровье!
— И ваше!
Она и не думает говорить. Если это игра, то, надо признать, играет она здорово. Особа, которая на первый взгляд производит впечатление (и не только на меня, конечно) пустышки, озабоченной одним — демонстрировать частями или полностью, смотря по обстоятельствам, свою «обнаженную натуру», — эта красотка, словно взятая с обложки «Плейбоя» или из современной версии «Тысячи и одной ночи», превращается, в скромной обстановке моего жилища, в таинственную незнакомку.
Эй, Аугустин Бребенел, приди в себя, какого черта!
Нет-нет, это не Виорика Ибрахим, это я сам обращаюсь к себе, и слава богу, не вслух.
Звонит телефон. Я проявляю полнейшую выдержку — не дрогнул, не моргнул глазом. Кажется, и Виорика тоже. Звонят три, четыре, пять раз.
— Подойдешь? — спрашивает она, не поднимая на меня глаз.
Я встаю с кресла как будто налитый свинцом, к моим двадцати восьми тоннам, похоже, прибавили еще одну. Если бы бутылку кальвадоса принесла Виорика, я бы подумал, что она что-то подмешала в это зелье. Телефон — в двух шагах от нас, на столике. Виорика берет в руки первый попавшийся журнал и раскрывает его, показывая, что за моим разговором следить не собирается. Может быть, она подозревает, что мне звонит женщина, или хочет дать понять, что подозревает.
