Эстель Монбрен - Убийство в доме тетушки Леонии
— Аделина? — позвал он, поднимаясь по лестнице, даже не подозревая, каким мучением это было для героя-рассказчика и для искушенного читателя Пруста, так как в свое время пропустил то место в начале «Комбре», где повествуется об отходе Марселя ко сну.
Наверху он заметил более светлый прямоугольник — приоткрытую дверь.
— Аделина? — повторил он.
В этот самый миг, миновав довольно уродливое скопление новых домов, автобус остановился в чистом поле перед церковью Святого Эмана, прервав страшные воспоминания Патрика Рейнсфорда о том, как его собственная рука вцепилась в гипсовую статую, послужившую орудием убийства председательницы Прустовской ассоциации.
В церкви Святого Эмана, одиноко высившейся посреди деревенского кладбища, находились мощи святого, который, если ему хорошенько помолиться, ниспосылал благословенный дождь на пересохшие от летнего зноя поля. Но в этом и так слишком дождливом ноябре никто не нуждался в его услугах. Небольшая группа бродила перед мостками для стирки, молча созерцая пузырьки, лопавшиеся на поверхности воды, в то время как барышня зачитывала прустовское описание места, «такого же неземного, как Врата Ада».
— В аду по крайней мере жарко… — вполголоса рискнул заметить муж одной из впавших в экстаз любительниц Пруста.
Так что Андре Ларивьер предложил вернуться, — сделав последнюю остановку на ферме, упомянутой Прустом в одном из его первых набросков к шедевру, — чтобы набраться сил перед обедом и осмотром дома тетушки Леонии, назначенным на четырнадцать тридцать.
Патрик Рейнсфорд спросил, нельзя ли сделать остановку в центре деревни, чтобы купить открытки. Несколько голосов поддержали его, и когда автобус замер на самой обыкновенной площади перед кафе, американский профессор, к своему огромному облегчению, заметил на углу характерную стеклянную будку французского телефонного автомата. Он поспешил туда. К сожалению, этот суперсовременный автомат признавал только карточки. Патрик Рейнсфорд в ярости сунул в карман ненужную мелочь и занял свое место в автобусе, торопясь теперь добраться до фермы, ставшей его последней надеждой. Про себя он на чем свет стоит поносил «туристов», из-за которых откладывался его срочнейший разговор с Дженнифер.
— Мне нужен телефон, — сообщил он юной фермерше в народном костюме, отведя ее в сторону, когда все заказы на кофе, молоко, мед, глинтвейн и грог были приняты.
— Да, конечно.
Она провела его в каморку, примыкающую к туалетам, где между вениками и тряпками притаился старый черный телефонный аппарат.
Никогда он не был так счастлив услышать голос телефонистки, хотя ему трижды пришлось повторить номер телефона, свое имя и имя Дженнифер.
— Подождите, пожалуйста.
Раздалось сильное потрескивание, потом воцарилась полная тишина. Ожидание показалось Патрику Рейнсфорду бесконечным. Он подскочил, когда телефонистка снова вернулась на линию.
— Номер не отвечает.
— Как это — не отвечает?
— Не отвечает. По номеру, который вы назвали, никто не берет трубку.
Она спит, подумал он. И внезапно профессор Рейнсфорд впал в дикую ярость, представив себе в тысячах километров отсюда мирно почивающую законную супругу — блестящее от ночного крема лицо, бигуди в потускневших светлых волосах, маска на глазах, ватные тампоны в ушах.
Или ее просто нет дома. Но где она может быть? У своих родителей? У своей сестры-близняшки? Где-нибудь в другом месте? В другом месте… Вдруг Патрику Рейнсфорду привиделась совсем иная Дженнифер — накрашенная, соблазнительная, спящая в другом месте и с другим…
— …попробуйте еще раз попозже, — произнес безличный голос телефонистки.
— Да, именно попозже, — пробормотал он, вешая трубку.
Ему потребовалось некоторое время, чтобы изгнать безумный образ, овладевший его воображением. И придумать другой путь для достижения своей цели.
— Привет, Боб, — произнес он четверть часа спустя все в ту же телефонную трубку, приветствуя изумленного брата, не ожидавшего, что благоухающей эвкалиптами калифорнийской ночью его разбудит звонок из Франции. — Это Пат. Вот что я хочу, чтоб ты для меня сделал…
Удовлетворенный, он совершенно не обратил внимания на девушку, которую слегка толкнул, выходя из будки, автоматически извинился, после чего присоединился к соотечественникам, которых алкогольные напитки, стоявшие перед ними на столиках, чудесным образом преобразили в славных малых.
Еще до того как прустоведческое сборище растворилось в утреннем тумане, комиссар Фушру и инспектор Джемани успели неплохо поработать. Когда Лейла явилась в «пыточную гостиную» — как они потом прозвали это странное место, — она сразу поняла, что Жан-Пьер Фушру совершенно пришел в себя, вновь обретя отличавшие его обычно профессиональные тон и манеры. Гладко выбритый, с еще влажными, но тщательно причесанными волосами, с чашкой кофе в руке, он был похож на современного святого Михаила, готового к встрече с драконом. Только морщинки вокруг светлых глаз и у рта выдавали бессонную ночь.
Они обменялись записями и впечатлениями и решили не составлять список подозреваемых до получения результатов экспертизы.
— Как обычно, все что-то скрывают, — вздохнул Жан-Пьер Фушру. — Потому-то и противоречат друг другу. Но я никогда не слышал, чтобы одна и та же ложь была повторена трижды тремя разными людьми с одинаковой убежденностью… Что же до того, что они действительно делали после…
Конец фразы повис в воздухе.
— Со всеми этими окнами, ведущими в сад, и тремя лестницами у нас нет ни малейшей возможности проверить их перемещения после десяти часов вечера, — подтвердила Лейла. — Не говоря уже о местах дня парковки, искусно скрытых, чтобы не портить пейзаж! Не гостиница, а проходной двор!
Но комиссар Фушру не улыбнулся. Его мысль работала в другом направлении.
— Что же до Жизель Дамбер…
То, как он растягивал слова, насторожило инспектора Джемани.
— Вы полагаете, что она способна…
— Вы прекрасно знаете, что кто угодно способен на что угодно в определенных обстоятельствах, особых для каждого конкретного человека, — резко оборвал он ее. — Одному Богу известно, где бы она была сейчас, не подбери вы ее вчера на дороге. Она говорит, что провела ночь убийства в своей квартире в Париже, но профессор Рейнсфорд уверяет, что видел ее выходящей из комнаты Аделины Бертран-Вердон после ужина. Зачем ему врать?
— А зачем ей врать? — рискнула вступиться инспектор Джемани. — В конце концов, все зависит от личной трактовки понятия «ночь».
— Это-то и надо будет у нее выяснить, и как можно быстрее, — отрезал он. — И заставить ее рассказать об условиях ее работы в Прустовской ассоциации.
— А может, у других были более веские причины, чтобы избавиться от председательницы? — спросила Лейла, без труда уловив, к чему он клонит.
— Я не знаю, — признал Жан-Пьер Фушру. — На самом деле я не знаю ничего ни о мотивах, ни об орудии, ни даже о точном времени преступления. Жандармерия работает очень эффективно, и я полностью полагаюсь на команду медиков, но пока у нас нет, черным по белому, результатов аутопсии…
— Но кое-какие предварительные заключения врач уже дал, — успокаивающе заметила Лейла. — И вы уже провели предварительные допросы…
— Из которых я не слишком много вынес. Профессор Рейнсфорд очень настаивал на поверхностном характере своих отношений с мадам Бертран-Вердон, Гийом Вердайан, кажется, не был ее почитателем, а Филипп Дефорж откровенно — даже слишком, на мой взгляд, — признался, что имел с ней связь. Если правда то, что господин де Шарей собирался на ней жениться…
— Не должны ли мы навестить его сегодня утром? — напомнила Лейла.
— Да, — без всякого энтузиазма ответил ее начальник. — Надо будет позвонить в замок Муазандри, чтобы сообщить о нашем приезде.
— Я займусь этим, если хотите, — предложила Лейла Джемани.
Он согласился, окинув одобрительным взглядом ее одежду. Вместо формы на ней был серо-синий шерстяной костюм — пальто-труакар и юбка в тон свитеру, стоившему очень дорого, хотя он и был приобретен по случаю, — сапоги и сумка из черной кожи. Тяжелые черные волосы стянуты в пучок, заколотый черепаховым гребнем. Он догадывался, сколько усилий она приложила для создания этого образа. Со времен своего бунта в самом начале их сотрудничества Лейла чудесным образом преобразилась.
Канули в Лету огромные позолоченные позвякивающие серьги, пестрые шарфы и прочие навязчивые проявления ее «инакости». Но и она, подтрунивая и посмеиваясь, научила его не бояться показаться без галстука, иногда позволить себе расслабиться.
Господин де Муазандьер ответил им через своего секретаря, что сможет уделить им время не раньше половины одиннадцатого, поскольку его супруга Мари-Элен уже приняла поступившие ранее приглашения, а он сам должен уладить неотложные банковские дела, имеющие первоочередное значение для международных финансов. Господин де Шарей освободится только к одиннадцати часам.
