Станислав Родионов - Запоздалые истины
— Я же говорю, был.
— Дрова предлагал?
— Предлагал.
— По улице Зеленой проезжал?
— Я тут по многим улицам ездил...
— В дом номер шестнадцать заходил?
— Да я во многие дома заходил!
— Золоторубов, а почему ты без шапки? — понизил голос инспектор.
— Чего... В кабине тепло.
— А где твоя шапка?
— В бардачке лежит.
— Что ты носишь?
— Кепку.
— Кепку, — повторил довольно инспектор, опять уступая допрос следователю.
Рябинин, не любивший и не понимавший математики, с годами стал испытывать перед ней покаянную робость — за ее умение выразить хаос формулой. Даже человеческие отношения, даже психологию следствия... И со временем Рябинин намеревался вывести формулу допроса и снабдить ею всех следователей. Две константы для этой формулы он уже отыскал... Чтобы заставить человека говорить правду, необходимо знать, что он говорит неправду, и знать, почему он ее говорит. Неправда, и почему неправда... Не зная первого, всегда будешь не уверен; не зная второго, не найдешь пути к душе человека.
Почему водитель говорит неправду, было очевидно, — боится кары. А вот говорит ли он неправду? Это можно выведать только на допросе, потому что отпечатков пальцев не осталось и Слежевский его не запомнил.
— Золоторубов, а девятнадцатого был в поселке? — спросил Рябинин, потому что Слежевский видел шофера накануне.
— Не был. На ремонте стоял, в гараже скажут...
— Двадцатого кому продал дрова?
— Тетке из крайнего зеленого дома.
Рябинин через его голову глянул на инспектора — тот подтверждающе кивнул.
— Золоторубов, во сколько это было?
— Днем, часа в три.
Рябинин опять посмотрел на Петельникова, который кивнул так тяжело, словно ему заморозило шею. Но инспектор еще раз кивнул, и в этом кивке было и осознание своей бесполезной работы, и усталость, и упрек себе, и прощание... Он тихо вышел. Водитель обернулся — сзади стоял лишь голый пень да берестяная рожа улыбалась ртом-сучком.
— Говоришь, заманили деньги? — вспомнил Рябинин его выражение.
Золоторубов не ответил, набычившись и потеряв всю свою женственность. Дрова он продал в три часа дня, а Слежевскую убили в десять утра. Убил человека и полдня колесил по поселку, предлагая дрова?
— А чтобы они тебя впредь не заманивали, за воровство ответишь.
5
Окна дома светились, но и оконце избенки желтело. Рябинин пошел на него по крепкой, уже окаменевшей дорожке. Задеваемая им трава позванивала далеким, почти неслышным звоном — так неотгаданно звенело в детстве.
Он распахнул дверь — в потешные избушки не стучат — и осторожно переступил высокий порог. Почти горячий воздух, еще крепче настоянный на травах, сосне и вареной картошке, застелил очки паром. Рябинин снял их и помахал у колен, где воздух был прохладнее.
— Я знал, что вы придете, — сказал Слежевский.
— Откуда?
— Стены шепнули, — не улыбнулся он.
Слежевский был в одной рубашке, чисто выбритый, розовый от обильного тепла, блестящие черные волосы зачесаны гладко — словно пришел в свое конструкторское бюро. Или ждал его, следователя? Ведь стены шепнули.
— Ничего не вспомнили?
— Нет. Вы разденьтесь, тут жарко...
Рябинин скинул свое пальтецо и сел на просторную и теплую лавку. В бок ему сразу садануло жаром от печки-плиты. Гудел полведерный эмалированный чайник, набирая силу.
— Олег Семенович, вы тут и живете?
— Тут.
— А в доме кто?
— Ребята.
— В дом-то... пойдете?
Он не ответил, прислушиваясь к подземному гулу. Чайник вскипел. Слежевский начал заваривать чай, делая это не спеша и обстоятельно. Вопрос свой Рябинин не повторил — глупости не повторяют.
— Пейте...
Бокастая фаянсовая чашка стала на скобленую столешницу, на мысочки и овалы проступающих годовых колец. Без блюдца, оно для города. Как и конфеты, — Рябинин взял кусок колотого сахара и начал пить вприкуску.
— Жарко у вас, — сказал Рябинин, млея от тепла и чая.
— А мне холодно.
— Неужели?
— Сижу, будто прижатый спиной к леднику.
— Постарайтесь забыться, — глупо посоветовал Рябинин.
— Как?
— Не думайте о ней.
— Не могу.
— Думайте о детях, — опять неудачно подсказал следователь.
Он знал, что удачного тут ничего не скажешь. И все-таки был один простой рецепт, противоположный его совету, — дать выговориться. Это больно, как промывание раны, зато быстрее затягивает.
— Расскажите мне о ней, — попросил Рябинин.
— О ком? — удивился Слежевский, уже привыкший не прикасаться к ее имени.
— О жене.
— Об Анне... Не могу.
— Потому что были слишком счастливы?
— А что такое счастье?
Слежевский привстал и надвинулся на гостя через стол, через нетронутый свой чай, через пространство, разделявшее их до сих пор. Узкая прядь волос влажно упала на лоб, перечеркнув его черной полосой.
— Не знаю, — ждуще поощрил Рябинин.
— И никто не знает. Приборчика-то нет.
— Какого приборчика?
— Который показывал бы счастье. Ходить с подключенным. Как зашкалило, так кричи, чтобы остановилось мгновенье.
Он осел на скамейку, глянув на следователя виновато. Рябинин отхлебнул чай — был в нем какой-то посторонний дух; видимо, пачка впитала богатые запахи избушки.
— Счастья нет, а есть счастливые, — негромко заметил Слежевский, касаясь чашки пугливыми пальцами.
— Это кто же?
— Кто умер внезапно. Анна счастливая. И есть несчастные, которые перед смертью долго мучаются. Вроде меня.
— Умирать никому не пора, — буркнул Рябинин.
Время лечит раны... Залечит ли оно душу Слежевского? Есть такие раны, которые времени не подвластны. И тогда оно, время, берет эту незарубцованную душу в свое небытие, ибо нет у нее иного пути.
— А знаете, как мы познакомились? — спросил Слежевский, проясняясь лицом, до которого то далекое время сумело дотянуться. — На улице поскользнулась и упала девушка. Я подбежал, помог ей встать. Чулок порван, на руке ссадина... Говорю, что до свадьбы все заживет. А она: нет, не заживет. Удивляюсь: почему же? Оказывается, свадьба завтра.
Он задумался. Что-то вроде улыбки тронуло его усики. Рябинин не перебил ее вопросом — может быть, только прошлое и осталось у этого человека.
— На свадьбу она не пошла, — почти гордо бросил он.
— Как не пошла?
Впервые за все их разговоры Слежевский глянул на следователя с проникающим любопытством: что перед ним, кто перед ним?
— Вы женщин знаете? — наконец спросил он.
Рябинин не был в этом уверен. Ему не нравилось деление психологии на женскую, молодежную, старческую, профессиональную... Есть психология человека, а все остальное лишь частные случаи человеческой психологии.
— Постольку-поскольку, — уклонился Рябинин от прямого ответа.
— Что предпочтет женщина: любовь или замужество?
— Думаю, то и другое.
— А если нужно выбрать?
— Любовь, — Рябинин даже не задумался.
— Нет, замужество. Девяносто процентов женщин скорее согласится на замужество без любви, чем на любовь без замужества.
— Сомневаюсь...
— Семья для женщины дороже любви.
За сосновой стеной раскинулся стылый ноябрьский вечер с загородной темнотой и просторными ветрами. За сосновой стеной жил тихой жизнью уставший за день поселок. Где-то далеко за сосновой стеной бегал Петельников. А он, следователь, разомлевший от близкой печки, сидел в духмяной избушке, пил с потерпевшим чай и говорил о любви.
— Что такое женская любовь? Это проекция инстинкта материнства на мужчину.
— А что же тогда мужская любовь? — заинтересовался Рябинин.
— Соответственно, инстинкт отцовства, его проекция на женщину.
— Но полно мужчин, с которыми этот инстинкт и рядом не лежал.
— Влюбляются мужчины только с разбуженным инстинктом отцовства.
— Кто и где его будит?
— В детстве, при общении с братишками и сестренками.
— Странная теория... У вас... был разбужен?
— Я вырос в многодетной семье.
Ни одну мысль, сколь бы она ни казалась странной, Рябинин не отвергал с лету. Теория Слежевского была не такой уж странной. Всему главному человек научается в детстве. Может быть, и любви.
— А женский интеллект? — все-таки усомнился Рябинин.
— Истинная женщина живет не интеллектом, а инстинктом. Он ей подсказывает, что любовь вроде красивого шарика — сейчас в руке, сейчас улетел.
— Но вы сказали, что...
— Анна не послушалась инстинкта. Мы с ней пробродили весь день и почти всю ночь. И ее свадьба не состоялась.
— Предпочла любовь, а не семью?
— Да. Но через три месяца я женился на ней.
