Хью Уолпол - Над тёмной площадью
— Хватит о прошлом. Вернемся к настоящему. Вы говорили о том, что мы могли бы оказаться полезными друг другу. В чем состоит ваш план?
— Я не уверен, что тут среди нас нет лишних, — отвечал Пенджли, оглядывая каждого из нас поочередно. — Я уже успел переговорить вон с тем приятелем. — Он показал на меня. — Сдается мне, он готов поучаствовать в нашей потехе… Но вот насчет мистера Хенча… — Умолкнув, он боднул воздух своим бугристым лысым лбом в сторону Хенча.
— Нам бы хотелось уточнить, что вы называете потехой, — сказал Осмунд, — прежде чем мы дадим согласие на свое участие в ней. Мы имеем право выбора, не так ли?
— Имеете? Да неужели? — сказал Пенджли, улыбаясь, как ему самому, наверное, казалось, очень приятной улыбкой. — Вопрос в самую точку.
Осмунд, Буллер и Хенч одновременно дернулись, — видимо, это было уже выше их сил. Буллер сказал:
— При чем тут какой-то вопрос? Вы нас просили собраться, ну а дальше?
— Верно, просил, — согласился Пенджли, — но сначала я хотел бы узнать побольше обо всех вас. Понимаете, столько времени прошло с тех пор, как мы расстались. Мне известно, что вы все неплохо устроились, да? Во всяком случае мне так сообщали.
Мы молчали.
Пенджли начал слегка раздражаться:
— Что, разве не так? Взять хотя бы Осмунда с его женушкой. Ишь какая новая, чудесная квартирка. А долго ли ему придется жить в ней? А ваше последнее служебное место — вы ведь были секретарем у господина Эдварда Хоскинса, верно я говорю? И вдруг кто-то что-то господину Хоскинсу на вас капнул, — было такое, да? А ты, Чарли Буллер, у тебя ведь тоже дела не блестящие последнее время, правильно я говорю?
Опять вступил Осмунд:
— Хватит об этом. Если у вас действительно есть какой-то план, пора его нам изложить, в противном же случае…
— Ну-ну, что в противном случае? — живо поинтересовался Пенджли.
— В противном случае мы зря теряем время.
— Отнюдь нет, — сказал Пенджли, — вы все не так поняли. Я хочу, чтобы вы, ребятки, вникли в то, что я говорю: в моей власти разделаться с вами, как мне будет угодно, так сказать. Положим, все у вас хорошо, вы где-то уютненько поселились, неплохо зажили, а тут как раз я, и конец вашей хорошей жизни, если я этого захочу. Не потому, что я против вас что-то имею или затаил зло. Я ни против кого зла не держу. Нет, не держу. Но я не желаю, чтобы вы, все четверо или каждый в отдельности, подумали, что вы делаете мне большое одолжение, соглашаясь принять участие в моей маленькой затее. Все как раз наоборот. Да будет вам известно, это я делаю вам одолжение.
Осмунд вскочил. Был момент, когда я не знал, что он дальше предпримет. Он рванулся так внезапно и, встав во весь рост, показался таким огромным, что Пенджли вжался в кресло и, словно защищаясь, поднял руку, но тут же попытался скрыть испуг, нервно рассмеявшись. Осмунд подошел к окну. Резким движением раздвинул шторы, чуть не оборвав их. За окнами нам было видно подсвеченное огнями сумеречное небо, а над камином заплясал, как пьяный, зайчик, отражение мигающей уличной рекламы.
Осмунд отвернулся от окна и стоял теперь к нему спиной, лицом к нам.
— Хорошо, — тихо сказал он, — вы нам делаете одолжение. Мы ценим ваше великодушие. Мы сломлены, повержены, мы у ваших ног, Пенджли. Ну и что вы с нами сделаете?
Пенджли сверкнул глазами:
— А, так вы дурите меня. Вы на самом деле со мной не согласны. Все равно, как я понимаю, положение у вас отчаянное, и всем вам некуда деваться, разве что войти со мной в долю в этой разумной затее, то есть если она и впрямь покажется вам разумной.
— Да, если она покажется нам разумной, — повторил за ним Осмунд.
— Она очень даже разумная, вот посмотрите, — снова возликовал Пенджли. Подавшись вперед, чтобы мы его лучше слышали, он доверительно стал нам нашептывать: — Вот какое дело: на свете куча дурачков, которые как-то не так себя ведут, или влюбляются в кого им не следует, или когда-нибудь влипли в историю и хотят это забыть. Вам это знакомо, кой-какой опыт у вас уже есть…
(Он говорил и говорил, а мне в это время грезилось залитое огнями пространство площади и отовсюду, из всех углов и закоулков вокруг нее, выглядывали глаза — сотни, сотни глаз, горящие гневом, полные отчаяния и страха…)
— …Если человек, к примеру, совершил ошибку, он не должен роптать, если ему приходится за нее расплачиваться, правильно я говорю? Да вы не поверите, если я расскажу, на что иногда бывают способны люди, на какие мерзости и подлости. И почему это должно им сходить с рук, а остальные люди должны из-за них страдать? Вот, к примеру, вы трое. Ну ошиблись немножко, и за это вам пришлось отсидеть целых два года в тюрьме. Разве вам не обидно, что другие пляшут, пьют вино, развлекаются с женщинами, песенки поют, безобразничают и чего только не выделывают и все им прощается… Теперь мы подходим к главному… — предупредил он.
— Теперь мы подходим к главному… — повторил за ним Осмунд.
— Да, теперь и вы подходите к главному, Осмунд, если пожелаете к нам присоединиться. Понимаете ли, — с каждым словом его тон делался все доверительней и доверительней, а сам он становился все более уверенным в себе и в нас, — кого мне не хватает для моего дела, так это джентльменов. Настоящих, стопроцентных джентльменов, которые глядят как надо, разговаривают как надо, за столом едят как надо и за женщинами ухаживают как надо. Вот вы, Осмунд, настоящий джентльмен, и Ган тоже. Вы себе не представляете, какие преимущества у джентльмена по сравнению с обыкновенными людьми, особенно когда дело касается женского пола. Я буду вам отстегивать вполне приличную долю прибыли, если вы будете вести честную игру, а навар будет недурной, это я вам точно говорю.
Буллер безмолвно посасывал свою невидимую соломинку. Хенч приподнялся было в кресле, будто хотел что-то сказать, но опять сел.
Осмунд кивнул.
— Понимаю, — сказал он. — В обществе это называют шантажом.
Пенджли пожал своими острыми плечиками:
— По моему мнению, это глупое слово. А что, по-вашему, не шантаж, если хорошенько задуматься? Если кто-то, к примеру, дарит что-то подружке, чтобы она не разболтала тайну и тому подобное, ну понимаете, что я имею в виду… У каждого есть свой маленький секрет, и если бы доброжелатели не позаботились, то что бы с этим непутевым стало? А я вам скажу, Осмунд, что это грандиознейшая игра, какую только знает мир. Никакая другая игра не идет с ней в сравнение, до того она азартная и захватывающая. Никогда не известно, как ляжет карта в следующий момент. А вы бы поглядели, как эти отродья человеческие «раскалываются»! У меня есть на крючке одна дамочка… — Он вдруг замолк. — Нет, не буду, а то ляпну лишнее. Но если вы, все четверо, войдете в дело, вы заживете припеваючи. Руководить вами буду я. В настоящее время у меня есть небольшая кучка подопечных, и они не внакладе… Ну, что скажете?
Буллер потянулся всем телом и зевнул.
— Звучит весьма привлекательно, — заметил он, — но это надо быть особо ушлыми, не иначе.
— Само собой разумеется, — продолжал Пенджли, оглядывая каждого из нас поочередно с видом дрессировщика, оценивающего возможности своих зверушек, — вам придется выполнять то, что от вас потребуется.
Как раз в тот момент, скосив глазами в сторону Осмунда, я уловил какое-то особенное выражение на его лице, заставившее меня вдруг испугаться. Во мне поднялась волна чудовищного отвращения и презрения к Пенджли; к этому странным образом примешивалась толика жалости.
Я понял: Пенджли не шутил. Он знал, что предлагал. Но теперь я понял и другое: у моих друзей действительно не было никакого изначального плана, как с ним поступить. Возможно, им представилось, что он, устыдившись, явится к ним с повинной, а в ответ они просто выскажут ему все свое бесконечное презрение, и дело с концом. Но чего они никак не ожидали, так это его наглого, покровительственного тона, его уверенности в том, что бывшие приятели с готовностью согласятся участвовать в его гнуснейшей игре на слабостях человеческих, задуманной им с таким размахом. Уверен — именно его безграничная убежденность в том, что все мы с радостью ухватимся за его подлый план, и стала для нас той последней каплей, которая переполнила наше терпение. Это было кульминацией. Выхода не было. К тому, что произошло, нас вынудила, если хотите знать, вся обстановка вокруг, не только сам Пенджли. Свою роль сыграли даже миниатюры из слоновой кости, украшавшие секретер, серебряные канделябры, мерцающий свет за окнами гостиной.
Я уловил тот самый момент, когда видимость спокойствия в Осмунде сменилась неистовым гневом. Его приступы ярости всегда накатывали на него неожиданно, — так смерч, возникший в горах, внезапно налетает на тихие воды озера. Пожалуй, из всех людей, известных мне, только он обладал этим свойством — в один миг настолько меняться, что производил впечатление человека, в которого вселился бес; бес, не дьявол, дух зла и порока, а бес буйного нрава, мгновенно налетающий и так же быстро исчезающий.
