Фридрих Незнанский - Репетиция убийства
Значит, Гигантов по крайней мере уже выбрал, чем жертвовать. А значит, если и устроит разнос за непочтение к почтенным гражданам, то только для виду: ему пожаловались, он прореагировал, но дело-то движется.
Ну так и не будем церемониться.
Вениамин Аркадьевич хотел было скомандовать шоферу поворачивать обратно, но машина уже въехала на территорию Покровского-Глебова. Ладно, отконвоировать этого субчика в прокуратуру всегда успеется, может ведь и так оказаться, что близость во время допроса к месту убийства, наоборот, повлияет на управляющего сильнее, чем конвой, камера и кабинет следователя, вместе взятые.
Управляющего, Георгадзе Самвела Ильича, следователь застал в шикарном рабочем кабинете. Кабинет был под стать остальной усадьбе: никаких там жалюзи, растровых светильников, эргономичных шкафов и прочих напоминаний о том, что на дворе на самом деле двадцатый век. Зеркальный паркет, картины в тяжелых золоченых рамах, мебель на тонких гнутых ножках. Как только сам хозяин удержался и не надел камзол с чулками и туфли с бантиками? Обычный костюм, даже как-то скучно.
— Старший следователь по особо важным делам Мосгорпрокуратуры, старший советник юстиции Штур. — Представляясь, Вениамин Аркадьевич сознательно перечислил все регалии — давить надо с первого слова. Пусть чувствует, что перед ним не опер зеленый, от которого можно просто так отделаться, наврав ему с три короба.
Георгадзе — толстый грузин лет, пожалуй, пятидесяти, с хитроватыми глубоко посаженными глазками — с завидной для его комплекции прытью вскочил из-за стола, с протянутой рукой понесся навстречу следователю:
— Рад. Рад познакомиться. Как там продвигается расследование?
Вениамин Аркадьевич по первой же фразе понял: Георгадзе его боится. Говорил управляющий по-русски абсолютно нормально, никакого акцента, но голос чуть заметно дрожал. Дыхание, вернее, сопение (как всякий толстяк, управляющий скорее сопел, чем дышал) тоже неровное, учащенное.
— По причине заведомо ложных показаний, даваемых вашими служащими, и умалчивания вами о важных для следствия фактах, расследование продвигается с трудом, — сразу в лоб без всяких предисловий выдал Штур.
— О каких ложных показаниях вы говорите?! — На лице подобие искреннего удивления, но голос еще более взволнованный. Еще бы, не мог ведь не знать, что Белов и Скороход задержаны.
— О показаниях службы безопасности. — Главное — продолжать давить. Давить, и он расколется. Другого случая не будет. Момент внезапности и так упущен. Чем дальше, тем он больше будет готов. Максимальная концентрация. Каждый его жест и вздох должны быть под контролем.
— Наша служба безопасности достаточно самостоятельное подразделение. Ответственность за даваемые ею показания несет ее начальник. — В голосе зазвучали легкие оправдательные нотки, но уверенность еще не потеряна.
Ага, ничего не знаем, это все они. Знакомая песенка! Другого и не ждали.
— А как же ваши распоряжения этой самостоятельной службе о пропуске машин в ночное время без проверки документов, без осмотра, если они будут оставлены?
— Я такие распоряжения не давал! — Ответ последовал без промедления, почти испуганно.
Глухая оборона — это ошибка. Ответ без промедления — признак подготовленности. Мог бы и получше сыграть. Сам загоняешь себя в угол.
— Отнекиваться бессмысленно. Начальник охраны Белов на этом настаивал во время допроса. Или, по-вашему, это клевета?
— Ну, хорошо, давал. Но раньше! В этот раз — никаких распоряжений! Поверьте! — Уверенности поубавилось, голос проникновенный, почти умоляющий.
Слишком быстро. Играет? По предыдущим ошибкам не похоже. Продолжим.
— Не верю! Перед этим вы с таким же пафосом утверждали, что вообще никогда не давали подобных распоряжений.
— Давал. Давал. Признаюсь. Работа у меня такая. Но раньше! Раньше!! Не в этот раз! — От уверенности не осталось и следа, голос откровенно умоляющий.
Момент настал.
— Ложь! Иначе почему умолчали в показаниях следователю дежурной оперативно-следственной группы? — Короткими, короткими предложениями надо рубить, слишком длинно, слишком!
— Не умолчал! Не спрашивали!
Опять глухая оборона. Уже сегодня проходили. Нельзя. Нельзя его потерять! Губы Штура сжались в линию, на скулах ходили желваки.
— Да вы заговорили прямо как уличенный преступник, которому предъявили обвинение в убийстве, а отнюдь не как добропорядочный служащий, желающий помочь следствию. — Длинно. И совсем не так, как хотелось.
— Побоялся. Такое случилось! Такие люди убиты!
— Вы были знакомы с ними? — опять не тот вопрос задал Вениамин Аркадьевич и с досадой подумал: теперь ведь начнет трепаться и придет в себя.
— Конечно. Арбатова проживает у нас, Марков — он бывал у нее — ее поклонник, с Тарасенковым не знаком лично, но его все знают.
Наклоняясь корпусом вперед и глядя в упор немигающим взглядом в глаза Георгадзе, Вениамин Аркадьевич внятно, четко делая ударение на каждом слове, произнес:
— Кто… когда… и как… распорядился пропустить белый «форд» на территорию?!
— Никто! — От ужаса глаза управляющего округлились, зубы стучали, руки дрожали, рубашка взмокла: видно через костюм. Он не говорил, а медленно, с паузами, лепетал еле слышным голосом: — Никто! Ничего я не давал!
— Я вас спрашиваю: Кто… когда… и как! — заорал, не замечая того, следователь. Глаза управляющего расширились необычайно и — сжались, всего передернуло, зубы как-то мгновенно перестали стучать, он обмяк.
— Не знаю! Ничего не знаю! — В голосе бесконечная усталость, он уже не в силах бояться: лицо побелело, руки обессиленно лежат на столе. — Я все расскажу. Все. Но это не знаю. Не знаю…
— О какой машине вы собирались предупредить Белова?
— Ни о какой. Он все напутал, я ничего такого ему не говорил…
— Я вас пока по-хорошему спрашиваю, — предупредил Вениамин Аркадьевич, — но очень скоро мое терпение иссякнет.
— Но это не моя тайна, понимаете?
— Что вы несете?! Скажите еще «речь идет о даме», мыльных опер насмотрелись?! Вы понимаете, вообще, кто убит? Вы знаете, что дело на контроле у генерального прокурора и в администрации президента? Вы действительно готовы пожертвовать своей должностью, а может, даже свободой ради сохранения чьей-то тайны? Думаете, в колонии вас будут согревать воспоминания об этом дурацком проявлении скромности?
— Ну, хорошо, хорошо. — Георгадзе отер взмокшие от пота лоб и шею. Один из наших жильцов… Он уважаемый человек, понимаете? Скульптор, член Союза художников, но понимаете, у него есть маленькая слабость… Он, ну как бы это помягче сказать, любит общаться с проститутками, причем сразу с несколькими, понимаете, о чем я? Но дело в том, что он, во-первых, личность узнаваемая, чтобы заниматься этим в городе, а во-вторых, он инвалид и прикован к инвалидному креслу. И еще у него есть молодая жена-актриса, которая ни о чем не догадывается. В общем, он попросил меня как-то облегчить ему жизнь и избавить от волнений: не станет ли охрана слишком рьяно выяснять, кто такие его гостьи и к кому они прибыли, не устроят ли сами девочки шумный скандал, о котором узнает любимая жена. Он просто предупреждал меня время от времени, что ждет гостей, а я предупреждал охрану. Приезжали и уезжали девочки всегда ночью, ненадолго, и никогда проблем не возникало.
— Фамилия скульптора? — справился Штур.
— Может, обойдемся? — взмолился Георгадзе. — Человек просто хотел развлечься, а я просто хотел ему помочь. Ведь к убийствам это никакого отношения не имеет?
— Фамилия?!
Управляющий склонился к самому уху Вениамина Аркадьевича, еле слышно выдохнул фамилию и отвалился в кресле, закатив глаза и вздрагивая всем телом.
Пожалуй, перестарался, подумал Штур. Имея столько данных, фамилию эту можно было бы выяснить за пять минут. А теперь Георгадзе совсем раскис. Выглядит так, что создается впечатление — еще минута, и он заснет. Неужели такой хлипкий? Или все-таки притворяется? Еще в обморок упадет. Впрочем, заслужил.
Да, он же хотел что-то рассказать. Послушаем.
— Хорошо, рассказывайте дальше.
— Что?
— Все! Вы пять минут назад обещали, что все расскажете. Вот это «все» и рассказывайте. Особенно будет кстати, если это имеет отношение к делу.
— Ну, после стрельбы пришел Белов. Лицо страшное. Говорил о сообщении, поступившем на его пейджер. Я подумал: пытается шантажировать. И сказал: знать ничего не знаю. И следователю ничего не сказал. Белова боялся… выдавил из себя управляющий еле слышно.
— Кто знал, что вы предупреждали Белова о машине, которая должна была прийти в ближайшее время?
— Думал, никто.
— Кто от вашего имени мог дать сообщение на пейджер Белову?
— Думал, никто.
— «Думал, никто, думал, никто», — начал, передразнивая, Штур. Он успокоился, но устал. Раскисший управляющий вызывал у него отвращение. Теперь что думаете?
