Тонино Бенаквиста - Охота на зайца
— Если захотят, я им все верну. Моя единственная сила в том, что меня нельзя упрятать за решетку. Если я Франции нужен, то в ее интересах обо мне заботиться. Вот увидите, они проявят наконец чуточку внимания.
На самом деле у меня нет впечатления, что я слышу типа, которому угрожает смертельная опасность, как он сам это утверждает. Может, опять одна из его дурацких штучек, чтобы заставить меня помочь ему? Должно быть, догадался, что с меня уже хватит, вот и выдумал жалостливую и бессмысленную историю, чтобы как-то выкрутиться. Какой болезни это синдром?
Не дай Бог ему сделать нечто подобное, иначе, клянусь Катиной головой, я ему устрою такой ад… «Макбет» рядом с ним покажется водевилем. Но пока любое сомнение толкуется в его пользу.
— Приехали. Оставайтесь пока в вагоне, не исключено, что ваш Брандебург приготовил вам теплую встречу.
Он встает на ноги, размышляет секунду и кладет мне на плечо нервно подрагивающую руку. Я слегка отодвигаюсь.
— Не бойтесь, в такое время он не станет слишком рисковать, к тому же прямо посреди вокзала.
Говорю это, чтобы его успокоить, но с подобными типами разве знаешь наверняка…
— Лучше всего было бы, чтобы никто не видел, как вы сходите, — продолжаю я.
— Но как?.. Они же найдут меня в конце концов!..
Я пытаюсь что-то сообразить, придумать какой-нибудь способ, а это вовсе не легко с запуганным типом, который опять начинает что-то бормотать, повиснув на вас всем телом.
— Вы сойдете, когда я подам знак. Если я буду занят, то о вас позаботится мой напарник. Следуйте за ним без разговоров, даже, если он вам скажет через вагоны перескакивать. Делайте все, как он. До скорого.
— Но…
Я не даю ему возможности подыскать какое-нибудь осложнение, их и без того уже предостаточно. Проходя мимо служебного купе, оставляю указания своему приятелю. Я уже знаю, как незаметно вывести отсюда Жан-Шарля, но для этого мне нужна помощь опытного проводника. Частенько мы, чтобы не тащиться по платформе, укорачиваем себе путь, цепляясь к вагонетке уборщиков, которые подбрасывают нас до самого выхода. Единственная проблема — перебраться на другой перрон, для этого надо пройти сквозь соседний поезд, Венеция — Римини, который притиснулся к нашему. Порой трудно отыскать в двух поездах две совпадающие двери, случается и полсостава пройти. Но в конце концов все равно находишь, даже если приходится заняться эквилибристикой.
— Может, на перроне какие-нибудь хмыри окажутся. Не обязательно, конечно, но поди знай… Им мой заяц нужен. Окажешь мне одну услугу?
— Какого рода?
— Акробатического. Если только увидишь, что я толкую с кем-нибудь подозрительным, сразу хватай зайца и тащи его вон с вокзала. Прямо по путям. Только смотри, чтобы он ничего себе не сломал, он на это способен.
— А если уборщики попадутся, можно его к ним в вагонетку посадить?
— Это было бы самое лучшее. Но если я с перрона подам знак, что дорога свободна, выпустишь его вместе с остальными пассажирами.
— О'кей, врубился, выведу со стороны Санта-Лючии. А потом что мне с ним делать, с зайцем твоим?
Хороший вопрос. Поезд почти остановился, и у меня уже нет времени подыскать ему какую-нибудь нору. Придется выбрать самое простое.
— Отведи его в нашу гостиницу. Спроси у хозяйки, есть ли у нее комната всего на одну ночь, скажешь, что это мой приятель. Или пристрой его у нас в номере, минут на десять, пока я не приду.
Без дальнейших разговоров он делает рукой знак, что, мол, все понял. Мне даже не надо обещать ему ответную услугу. Может, пора уже пересмотреть наше приятельство и называть его отныне дружбой?
Первый раз поезд останавливается в двухстах метрах от вокзала, чтобы как следует проверить, к какой платформе ему подойти. И, как всегда, мне приходится бежать к дверям, чтобы помешать людям сойти раньше времени. Ни на секунду нельзя одних оставить. Запираю на висячий замок свою кабинку, готовлю мешок с грязным бельем для фургончика уборщиков, и вот мы уже останавливаемся у перрона рядом с поездом на Римини, который отходит ровно через две минуты после нашего прибытия. Я выхожу первым, но вместо того, чтобы остаться возле подножки своего вагона, как того требуют правила, иду вперед, к голове поезда, со своим мешком на плече. На разведку. Люди ищут друг друга глазами, кричат, обнимаются, ждут. Сам я понятия не имею, кого мне искать, но тоже жду.
— Вы знаете, за кем я пришел?
Резко оборачиваюсь на голос. Синее пальто. Я узнал его раньше, чем лицо увидел. Он лично явился. Теперь-то я знаю. Знаю, что его зовут Брандебург и что у него ужасно четкая организация. У него щупальца по всей Европе, достаточно посмотреть, с какой легкостью он добрался до Венеции раньше меня.
— Я не оценил по достоинству ловкость, с которой вы меня спровадили в Лозанне. Но это сущий пустяк по сравнению с тем, как вы обошлись с моим сотрудником. Знаете, что с ним стало?
— Упал с поезда, — отвечаю я ему в тон.
Он делает легкое движение в сторону моего вагона, и в тот же самый миг туда лезут два каких-то типа. Ришар и Жан-Шарль уже наверняка сошли с другой стороны.
Он продолжает:
— «Упал с поезда…» И это все? А потом? Встал себе преспокойненько?..
Не понимаю, куда он клонит.
— Он… повредил себе что-нибудь? — спрашиваю я чуть слышно.
Тот мгновение колеблется, прежде чем ответить:
— Ему колесом отрезало правую руку.
— …
Я отвожу глаза, раскрыв рот. Дрожь пробрала меня с головы до пят.
— Когда мне об этом сообщили, он был еще жив. Его пытались спасти, но он практически истек кровью.
Секундой позже он добавляет:
— Итальянские железнодорожники собираются начать расследование.
Расследование… Наверняка хочет меня припугнуть после того, что объявил.
— Они быстро выяснят, с какого поезда он упал, вы услышите об этом в Париже, по возвращении. После этого несчастного случая я могу устроить вам массу неприятностей. Отдайте мне Латура, для вас же будет лучше.
Отвращение… Отвращение, если я попытаюсь представить отрезанную руку… отвращение к этому мерзавцу, что говорит со мной. Ему ведь плевать, что один из его людей умер, лишь бы эта смерть сгодилась ему на что-нибудь.
Я ничего не говорю. Чувствуя, как сжимаются мои внутренности, я смотрю на редеющий поток пассажиров. Он нервничает.
— Во что вы впутываетесь и чего ради? В конце концов, если у вас есть веская причина, я готов ее обсудить!
Чуть поколебавшись, я открываю рот:
— Если я и занялся тем, кого вы ищите, то только потому, что ваш американец не сумел этого сделать. В Лозанне я ничего лучшего и не желал, кроме как избавиться от вашего Латура, да контролеры помешали. А если я «спровадил», как вы выразились, того, второго, то лишь потому, что он угрожал мне оружием. Я ему ничего не делал, он хотел запрыгнуть в поезд на ходу… Теперь, если желаете узнать, где находится тот, кого вы ищете, слетайте обратно в Брешию. Я предложил ему на выбор: или уладить дело с контролерами, или сойти с поезда. И я заранее знал, что он выберет.
— Вы лжете. Латур здесь, где-то неподалеку, и я без него не уйду. Вам-то какое дело до всего этого?
— Никакого. Абсолютно никакого. Ищите где хотите, обшарьте вокзал и окрестности, хоть всю Венецию разбейте на квадратики, меня это не касается. Латур в Брешии, а хуже всего то, что он наверняка попытается связаться с вами. Он ведь достаточно взрослый, верно?
Последняя гроздь пассажиров направляется к выходу. Среди них Беттина. Я тоже к ним присоединился, как только заметил ее. Брандебург и бровью не повел — схватить меня сейчас ему все равно невозможно. Не вынимая рук из карманов своего пальто, он бросает последнюю фразу:
— По возвращении в Париж встреч у вас будет больше, чем надо. Еще увидимся.
Беттина только что прошла мимо. Она идет слишком быстро, и я тоже ускоряю шаг. Даже со спины заметно, что она зла на весь белый свет. Она вступает в Венецию не с той ноги, ее первое впечатление будет омрачено, а первое воспоминание останется незабываемо печальным. И это досадно, потому что она даже не подозревает, что ждет ее снаружи сразу по выходе с вокзала. Я вовсе не романтического склада и не цепенею от безупречности линий какой-нибудь полуразвалившейся стены, нет, но я видел достаточно пар глаз в момент выхода в город, чтобы суметь прочесть там кое-что. Нечто такое, что встречаешь нечасто. Венеция-Санта Лючия напоминает все прочие итальянские вокзалы — фашистская прямолинейность и черный мрамор. Но едва ставишь ногу на верхнюю ступеньку лестницы, ведущей на улицу, как получаешь первую эстетическую оплеуху: панорама Большого канала, пересеченного белым мостом, ведущим к базилике, причальные сваи, раскрашенные голубыми спиралями, так что напоминают гигантские леденцы, швартующийся vaporetto. Бульвару Дидро у Лионского вокзала предстоит сделать еще одно усилие. Быть может, м-ль Бис сожгла еще не весь свой эмоциональный запас? Быть может, ее первое свидание еще не пропало?
