Инна Бачинская - Бородавки святого Джона
– Все ребята, ша, – сказал он вполне осмысленно, – порядок. – И, покачиваясь, пошел от их столика, не взглянув на Андрея.
Савелий молчал подавленно. Федор разлил коньяк, пододвинул рюмки Савелию и Андрею.
– За тебя, Андрюша! – сказал Зотов.
Андрей чувствовал себя препогано. Порыв прошел, и он уже не понимал, почему слова Речицкого так его задели. Они выпили. Андрей вдруг почувствовал, как навалилась усталость, тело стало чугунным. Говорить стало не о чем. Настроение было испорчено.
– Извините меня, – сказал он покаянно. – Я не должен был…
– Мы понимаем, – поспешно сказал Савелий. – Я рассказывал Федору о твоей жене… Он говорит, в полицию надо, а я говорю, жива, и – слава богу. Тебе сейчас трудно… мы понимаем…
– Если нужна помощь, – это были первые слова Федора после драки, если случившееся можно назвать дракой. Скорее, вероломным нападением. – Я готов.
Предложение его прозвучало в унисон с предложением Речицкого.
…Они расстались на улице. Савелий навязывался проводить Андрея, но тот твердо отказался – драться он больше не собирается. Зотов натужно засмеялся. Федор протянул Андрею клочок салфетки с криво нацарапанным номером телефона.
Андрей шел по улицам вечернего города, не узнавая его. Сияли витрины многочисленных магазинчиков и кафе, проворно шныряли желтые такси, вспыхивали разноцветные огни реклам. Город поменял лицо, а он, Андрей, и не подозревал об этом. Много ли разглядишь из окна машины?
Вечер был мягкий, теплый. Наверное, последний теплый вечер перед долгими холодами. Томительно тянуло дымом далеких костров – жители пригорода готовились к зиме, жгли палые листья и картофельную ботву на огородах. Сколько же он не бродил вот так по городу, подумал Андрей. Лет десять? Пятнадцать? Вдруг ему захотелось, чтобы Валерия была рядом… новая Валерия. Они, не торопясь, шли бы по вечерним улицам, вдали от любопытных глаз, и он рассказывал бы ей… о ней… о них.
– А что, – подумал он, подходя к дому, – почему бы и нет, вот возьму и вытащу ее…
Со скамейки у подъезда навстречу ему поднялась высокая женщина в черной одежде.
– Наконец-то! – сказала она неприятным резким голосом, и Андрей, чертыхнувшись, узнал в ней Венькину жену Киру. – А то я уже заждалась. Поздно гуляете, господин издатель. Что, домой не тянет?
Ее ироническое «господин издатель» всегда безмерно его раздражало. Кира смотрела на него громадными глазами, слабо блестевшими в темноте. Помада на губах казалась черной. Она была похожа на вампира, только что искусавшего жертву и напившегося ее крови. Киру в их компании не любили. За высокомерие, претензии на аристократизм, умение больно уколоть взглядом или словом, за презрение к незатейливым дачным развлечениям. Обычно она уединялась с книгой, не желая принимать в увеселениях участия, если Венька вдруг привозил ее к Андрею на дачу.
– Какого черта она притащилась? – шипела Лерка.
– Сидела бы дома, – подхватывала Стелка. – Балерина недоделанная!
Говорить Кира могла только на одну тему: о балете и о своей в нем роли, увы, несостоявшейся – преждевременное замужество… семья… сами понимаете. Всегда в черном, всегда увешанная массивными серебряными с бирюзой побрякушками, с гладко причесанными черными волосами, тонкая, высокая и злая, Кира казалась живым и страшноватым воплощением стилизованной готики.
«Вот тебя-то мне и не хватало для полного счастья», – подумал Андрей, отступая.
– Здравствуй, Кира.
– Поговорить надо, – приступила она к делу. – Здесь неподалеку есть кафе, пойдем, посидим.
Она не ответила на приветствие, в своем обычном высокомерном хамстве навязывая ему свою волю, и Андрей снова стал заводиться.
– Устал до чертиков, говори здесь, что у тебя? – Получилось грубо.
– Как хочешь, – процедила Кира сквозь зубы. – Пошли на свет! Вот! – Она протянула ему большой конверт. Андрей взял, вопросительно взглянув на нее. – Открой! – приказала Кира.
Он осторожно открыл конверт, достал несколько черно-белых, профессионально сделанных фотографий, поднес к глазам, стараясь, чтобы на них упал свет фонаря. На первой он увидел крыльцо собственной дачи и целующуюся пару – Лерку в чем-то коротком и полупрозрачном, похожем на ночную рубашку героини голливудского боевика, и… Веньку! Она привстала на цыпочки, он, обнимая ее, почти оторвал от крыльца. Трогательная сцена прощания, видимо. На следующей – те же лица за столиком в кафе низко склонились друг к другу, почти уперевшись лбами. На третьей – на палубе пустого прогулочного катера. Он обнимает Лерку, ее голова лежит у него на плече. Больше Андрей смотреть не стал. Он остервенело запихнул фотографии обратно в конверт, сунул его во внутренний карман пиджака.
– Я хотела поговорить с твоей женой, – прошипела Кира злобно, – но сейчас это, видимо, бесполезно. Есть все-таки Бог на свете! Твоя жена испорченный до мозга костей человек, падшая женщина, для которой не существует ничего святого.
Черные губы ее выплевывали слова, брови играли, ноздри раздувались. Маленькое личико не вмещало богатой мимики и казалось резиновым. Она напоминала ведьму из мультфильма – вся гротеск и карикатура. Андрей смотрел на нее в тупом оцепенении. Он вдруг почувствовал страстное желание сомкнуть пальцы на ее жилистой шее, почувствовать замирающее биение пульса, тяжесть оседающего тела… Он представил, как отбрасывает ее от себя, еще теплую… как звякают об асфальт серебряные побрякушки… и очнулся, словно от толчка. Сглотнул слюну, глубоко вздохнул, прогоняя наваждение. Она еще что-то говорила, но он уже не слышал, летел наверх через две-три ступени, с силой захлопнув за собой входную дверь подъезда…
«Неужели… Венька? – думал он, застыв у собственной двери, оглушенный услышанным и увиденным. – Дядя Бен и Лерка?» Он вспомнил Венькино испуганное лицо, изумление, расспросы о Лерке. Его звонки… Это он звонил! Он пытался поговорить с Валерией! Но, если так… значит, ему неизвестно, что она убита. Ничего это не значит, сообразил он спустя минуту. Убийца, кем бы он ни был, озадачен появлением мнимой Валерии. Потому и звонит. Венька ли, другой ли…
«А как же Речицкий? – думал он. – Значит, не Речицкий. В тот вечер… с ней был Венька? Или… не Венька?»
– Не может быть, Сырников и убийство? Нет. Зачем Веньке убивать? Зачем? А что я вообще знаю о собственной жене? Мы жили рядом, но не вместе. Я ничего о ней не знаю! Не знаю, кто и за что мог желать ей смерти…
…Он не сразу попал ключом в замочную скважину. Дверь распахнулась прежде, чем он повернул ключ, и Валерия, всхлипывая, бросилась ему на шею. Она прижималась к нему, а он стоял, ошеломленный и напуганный ее порывом.
– Что случилось? – спросил он, ожидая дурных вестей. – Что?
Он с трудом оторвал ее от себя, чтобы посмотреть ей в лицо. Она подняла на него заплаканные несчастные глаза.
– Что? – повторил он.
Она молчала. Андрей стал трясти ее за плечи. Она по-прежнему молчала, только мотала головой, как тряпичная кукла.
– Да что с тобой? – закричал он.
И тогда она сказала, прерывисто дыша:
– Тебя не было весь день. Мне страшно одной.
И снова уткнулась лицом ему в грудь. Андрей машинально взглянул на часы – половина одиннадцатого. Он совсем забыл о ней со своими дурацкими разборками с Речицким и прогулками по пустому городу. Положение у него безвыходное, где ему помнить о ней.
– Прости меня, – сказал он. – Я дурак и негодяй. – Он даже не стал оправдываться, не знал как. Оправдания себе не находил. – День был бестолковый…
– У тебя все… хорошо? – Она тоже, видимо, ожидала дурных вестей.
– Просто отлично, – ответил он. – Единственная моя проблема – это ты.
Он взял ее за руку и повел в комнату. На диване было устроено гнездышко из подушек и пледа. Горел ночник синим зловещим огоньком. Видимо, она сидела здесь почти в темноте, ожидая его и прислушиваясь к каждому шороху извне. Андрей включил верхний свет, щелкнул по кнопке ночника. Снял плащ и повесил на стул, начисто забыв о фотографиях, полученных от Киры.
Они сидели на диване, обнявшись – как-то так получилось само собой. Валерия дышала ему в шею, и Андрею было щекотно от ее дыхания. Он вдыхал в себя незнакомый запах чужой женщины и испытывал странное волнение. Ему показалось, что их сердца бьются в одном ритме. Не отдавая себе отчета, он прижался губами к ее макушке и почувствовал, как она замерла. Андрей вспомнил, как однажды, сотни лет назад, совсем маленьким, он зажал в руке птичку – не то воробья, не то синицу. Птичка от страха закрыла глаза, замерла, и только сердце ее бешено стучало…
Валерия вдруг подняла к нему лицо, и Андрей, неожиданно для себя, поцеловал ее в губы. Она не отстранилась, только вздохнула коротко. И тогда он стал целовать ее лицо, волосы, глаза, губы, прижимая ее к себе, испытывая нежность, от которой рвалось сердце и щипало в глазах. Поднялся рывком, схватил ее на руки, отшвырнул ногой хлипкий кофейный столик…
