Фридрих Глаузер - Современный швейцарский детектив
Несколько раз он тихо прошептал:
— Питерлен Пьер, убийство ребенка. — И еще: — Каплаун Герберт, навязчивый страх.
Захлопнув блокнот, он сложил руки на груди и закрыл глаза. В полусне он еще вспоминал:
«Доктор Блуменштайн, четвертый ординатор, производит сейчас вскрытие, он свояк директора, его жена сестра второй жены и учительница в Рандлингене…»
Обилие «жен» путало его, он потряс головой, как будто у него на носу сидела муха, и задремал.
Ему снилось: доктор Ладунер заставляет его записывать в огромную книгу фамилии всех пациентов, санитаров и сиделок, всех девушек с кухни, подсобных рабочих, служащих конторы и врачей.
«Когда вы выучите все фамилии наизусть, — изрек доктор Ладунер, — тогда вы сможете стать вместо меня директором. Ко-нечно…»
И Штудер весь покрылся во сне потом…
ПОКАЗАТЕЛЬНЫЙ БОЛЬНОЙ ПИТЕРЛЕН
Прочтите вот это, — сказал доктор Ладунер и протянул Штудеру через маленький круглый столик лист бумаги. Потом откинулся в кресле, оперся локтями о подлокотники, положив подбородок на кисти рук.
Разрисованный пергаментный абажур на настольной лампе насквозь светился яркими цветами. Штудер подался вперед и начал читать:
«Лд… Не прерывает допрос полицейского ни единым взглядом; когда на него смотрят, на лице появляется странная, немотивированная улыбка. Его спрашивают, какой сегодня день, он думает и отвечает с каким-то удивительным безразличием: „Четверг“. Чтобы ответить, ему приходится задумываться. В заключении он с февраля, его часто лихорадит. На вопрос, с каких пор, он отвечает опять так, будто это не его касается: „Уже четыре года“, имея в виду, что вот уже четыре года каждую весну у него повышается температура. В полицию явился потому, что убил, — и опять на лице улыбка, совершенно безотносительная к словам и полная безразличия к себе. Он прощается, с полицейским тоже. Зрачки не изменены, язык обложен, тремор рук отсутствует, коленные рефлексы живые…»
— Дальше не надо, — сказал доктор Ладунер и взял у Штудера листок из рук.
— Стоп, посмотрите еще на дату…
«16. V.1923 г.»
Ладунер помолчал некоторое время, потом сказал:
— За это я получил от шефа свой первый нагоняй. Он нашел, что описание состояния пациента при поступлении носит лирический, а не научно-деловой характер. Вы обратили внимание на две буквы в начале абзаца? Лд.? За ними — Эрнст Ладунер, которому было тогда тридцать лет, он был молод, очень молод… И именно тогда молодой Ладунер познакомился с Пьером Питерленом. Это было его первое консультативное заключение.
Ладунер закурил сигарету, а потом зажал красную плоскую горящую спичку между большим и указательным пальцами и начал размахивать ею как цветной дирижерской палочкой.
— Питерлен Пьер, тогда двадцати шести лет от роду, обвинен в убийстве: задушил собственного ребенка при родах. И вопросы прокурора окружного суда (я могу их воспроизвести вам по памяти), составленные на их заумном языке, были следующими. Первый: Была ли психическая деятельность обвиняемого в момент совершения им преступления нарушена в такой степени, что он не мог осознавать характер своих действий, руководить ими и отдавать себе отчет в их наказуемости? Второй: В случае отрицательного ответа на вопрос, находился ли обвиняемый в момент совершения преступления в состоянии ограниченной вменяемости и в какой степени? Два прелестных вопросика… Можете мне поверить, я просидел над ними с десяти до часу ночи, чтобы только до конца понять, что, собственно, эти господа имеют в виду. Настолько я был глуп тогда… Настолько глуп, что после этого случая решил навсегда оставить психиатрию. Но от судьбы, видимо, не уйдешь. Питерлен опять встал на моем пути… Невменяем и в какой степени?.. Как можно знать такое, Штудер? Разве мне известно, в каком состоянии ваш рассудок? Я могу видеть, как вы работаете, раскрывая преступление, вероятно, я могу составить себе представление, способны ли вы думать логически, устанавливая факты, связывая их один с другим… Но ваш рассудок? Представьте себе, для господ юристов наличие или отсутствие рассудка нужно выразить в процентах! Его рассудок составляет двадцать пять или пятьдесят процентов. Все равно как если бы сказать: акции «Стандард ойл» идут на двадцать или тридцать процентов выше или ниже номинальной стоимости… Мир сошел с ума, право.
Молчание. Из кухни донеслось позвякивание тарелок, а Хашперли громко спросил в коридоре за дверью, можно ли ему пожелать папочке «спокойной ночи». Голос госпожи Ладунер ответил: он должен еще немножко подождать. Врач взял из папки другой листок и протянул его через стол.
— Посмотрите сначала на дату…
Штудер последовал его совету.
«2. IX.1926 г.» Второе сентября тысяча девятьсот двадцать шестого года.
И он стал читать дальше:
«ТВ. Статус при поступлении. Зарос бородой, в арестантской одежде, шапку держит в руке за спиной, поза неподвижная, следит, однако, за производимым им впечатлением, проявляет особый интерес к своим рисовальным карандашам, боясь потерять их. Деньги могут остаться у директора больницы в Р., произносит он с застывшей улыбкой. На вопрос, имеет ли он жалобы, отвечает: нет, не имеет, кроме того, он написал письмо своему опекуну, д-ру Л. Нет, на эту тему он не желает говорить подробнее. Зажатый, скованный, не подает руки прощающемуся с ним врачу из Р. Когда его спрашивают о причинах такого поведения, отвечает: по его убеждению, это не врач, видимо, возникли отрицательные эмоции».
Штудер положил листок на стол. Он ждал. Ладунер заговорил, не двигаясь, лицо его было в тени:
— Все крутится вокруг второго сентября. Странно. Второго сентября умирает ребенок Питерлена, на следующий год второго сентября Питерлена осуждают за убийство на десять лет тюрьмы. Хотя наше, то есть мое, заключение было для него благоприятным, все дело в том, что он, по мнению прокурора окружного суда, вел себя нагло… Ну пусть. Я пытался разъяснить господину прокурору, ведшему дело, те выводы, к которым я пришел сам, а именно что Питерлен страдает скрытой формой психического заболевания. У нас в Швейцарии есть грамотные прокуроры, но есть и такие, которых я, доведись мне давать заключение, совершенно непредвзято назвал бы нравственными дебилами. Люди, относительно которых ясно как дважды два четыре, что они только потому занимаются преступлениями, чтобы самим не оказаться преступниками. На нашем профессиональном языке мы называем это «освободиться действием от психологического комплекса»… Может, и вы встречали подобных людей. Так вот, прокурор в том промышленном городе принадлежал к этому сорту. Толстый, череп огурцом, курчавые волосы густо напомажены — я и сейчас еще чувствую запах бриллиантина, — коллекционирует гравюры и более активен в эротическом плане, чем в профессиональном. У каждого обвиняемого, будь то взломщик, магазинная воровка, карманный вор или аферистка, он первым делом интересовался его любовными похождениями. Толстые губы, всегда влажные. Если вы выразите удивление по поводу его нездорового интереса к альковным тайнам, он вам ответит, что делает это из чисто психологического интереса. О результатах исследований новейшей школы психиатрии просочилось достаточно много сведений в мир непрофессионалов. Судебные инспектора теперь тоже посещают лекции по психиатрии. Что из этого получается, легко себе представить. Например, такой вот прокурор окружного суда. Он плохо говорил о Питерлене, это я сразу заметил. Потому что Питерлен не ответил ни на один его вопрос, касающийся секса. Напротив, господин прокурор очень хорошо отзывался о его жене. Та, вероятно запуганная до предела, была более податлива и порассказала кое-что из того, что так интересовало господина прокурора, и тому это импонировало гораздо больше, чем резкость и холодность ее мужа. Прокурор заявил: «Что вы хотите, господин доктор, Питерлен — наглый тип, его нужно усмирить. Как он нас водил сначала за нос! Естественно, вы тоже попались на его удочку…» Что я должен был сказать? Я пытался объяснить ему, что Питерлен — больной человек и что я по совести и убеждению врача могу только сказать: наказание, пребывание в тюрьме, в данном случае очень нежелательно и неблагоприятно отразится на больном. Напрасная трата времени. Прокурор высмеял меня. Уж он этому Питерлену насолит, пообещал он и тут же на одном дыхании рассказал мне об одной прехорошенькой официанточке на вокзале в буфете второго класса и о собрании гравюр конца восемнадцатого века с сюжетами на непринужденные темы, которое он приобрел за бесценок. А потом заговорил об иллюстрированном издании мемуаров маркиза де Сада… Все это точно вписывалось в его образ. Я не хочу обобщать, встречаются и в высшей степени порядочные люди среди государственных представителей обвинения, но иногда попадаются и такие, как этот прокурор окружного суда. Что всегда говорил мой старик шеф? «Вы хотите сделать меня, Ладунер, ответственным за то, что все на свете неразумно. Поверьте мне, даже взаимопонимание между двумя противоположными точками зрения не может устранить самих противоположностей…» Он был неглуп, мой старик шеф. Я сказал вам, все вертится вокруг второго сентября. Через три года, день в день, второго сентября, Питерлена, потерявшего рассудок, переводят из места отбывания заключения в психиатрическую больницу того же кантона, где он был осужден. Он мне сказал, еще до заседания суда, что надеется отделаться тремя годами, и я надеялся на то же. Мое заключение свидетельствовало о совершении убийства в состоянии аффекта. И вот прошло три года… Освидетельствование при поступлении производил другой врач. Но я из игры не выбыл, я стал опекуном Пьера Питерлена, да, д-р Л. из Р., кому он писал, — это я…
