Джон Гришем - Золотой дождь
— А как Донни Рей? — спрашиваю я.
Она пожимает плечами, идет к стулу и садится напротив за шаткий обеденный стол.
— У него бывают хорошие дни и плохие. Но он немножко ходит. Может, я и приведу его сюда до вашего отъезда.
— Ага. Может быть. Послушайте, я много работал над вашим делом. Я хочу сказать, что просто часами сидел, разбираясь в ваших бумагах, и провел несколько дней в библиотеках, искал такие же случаи и смотрел справочники, и, честное слово, вы должны душу вытрясти и засудить «Прекрасный дар жизни» к чертовой матери.
— Но мы вроде уже порешили на этом, — говорит она, уставив на меня тяжелый взгляд. У Дот лицо человека, который ничего не прощает, что, без сомнения, следствие нелегкой жизни с шизиком, сидящим в старом «ферлейне».
— Может быть, и так, но мне нужно было как следует во всем разобраться, я советую вам подать в суд и сделать это как можно скорее.
— Так чего вы тянете?
— Но не ожидайте быстрого решения. Вам предстоит схватиться с большой корпорацией. У них много адвокатов, которые могут все время тормозить и затягивать дело. Этим они и зарабатывают себе на жизнь.
— Сколько на это уйдет времени?
— Может, несколько месяцев, может быть, лет. Не исключено, что, когда мы оформим документы, они до передачи их в суд захотят все быстро уладить. Но, может, заставят-таки нас довести дело до суда и подадут апелляцию. Заранее предсказать невозможно.
— Донни Рей через несколько месяцев умрет.
— Можно вас кое о чем спросить?
Она выдыхает клуб дыма и кивает.
— Впервые «Дар жизни» отказал вам в удовлетворении в прошлом августе, сразу же после того, как Донни Рею поставили диагноз. Почему же вы только теперь решили встретиться с адвокатом? — Я очень свободно распоряжаюсь словом «адвокат».
— Гордиться-то всем этим не приходится, правда? Я думала, что страховая компания пойдет нам навстречу и заплатит, понимаете, возьмет на себя издержки по лечению. И я все время им писала, а они мне все время отвечали. Не знаю, почему не обратилась к адвокату раньше. По глупости, наверное.
Мы так аккуратно платили взносы все эти годы, никогда ни разу не опоздали. И воображали, что они нас за это тоже уважат и честно расплатятся. Ну и еще, я ведь никогда с адвокатами дела не имела. Никаких там разводов и такого прочего. А, видит Бог, должна бы развестись. — Она поворачивается и печально смотрит в окно, безнадежно взирая на «ферлейн» и свое несчастье, засевшее там. — Он выпивает пинту джина утром и пинту днем. И мне это, в общем, безразлично. Это делает его счастливым, держит вне дома и не лишает способностей, понимаете, о чем я говорю?
Мы смотрим на фигуру, грузно осевшую на переднем сиденье. Заросли винограда и клен покрывают машину тенью.
— Вы сами покупаете для него спиртное? — спрашиваю я, словно это имеет хоть какое-то значение.
— О нет. Он платит соседскому мальчишке, чтобы тот покупал и потихоньку приносил. Считает, что я ничего не знаю.
В глубине дома что-то задвигалось. В здании нет кондиционера, поэтому слышны все звуки. Кто-то кашляет. Я начинаю говорить опять:
— Послушайте, Дот. Я с удовольствием взялся бы за это дело в ваших интересах. Знаю, что я только новичок, юнец, едва окончивший колледж, но я уже многие часы потратил на изучение вашего дела, и никто не знает его лучше меня.
У нее пустой, почти безнадежный взгляд. Что тот адвокат, что этот. Ей безразлично. Мне она так же доверяет, как любому другому, не говоря лишних слов. Как странно. Столько денег юристы тратят на всякие устрашающие объявления, на глупую, бездарную рекламу по телевидению и дорогостоящую газетную колонку извещений о том и о сем, но все еще встречаются люди вроде Дот Блейк, которые не видят разницы между натренированным судейским львом и студентом-третьекурсником.
Однако я и рассчитываю на ее наивность.
— Возможно, я должен буду взять себе в помощники другого адвоката, чтобы он действовал от своего имени, пока я не сдам экзамен по специальности и не получу лицензию, понимаете?
— А сколько это будет стоить? — спрашивает она довольно подозрительно.
Я улыбаюсь ей лучезарно-теплой улыбкой.
— Ни гроша. Я берусь за это дело сейчас на неопределенных условиях. Если мы получим деньги, то тогда мне причитается треть. Никаких гонораров и возмещений за уже сделанную работу. Ничего больше.
Нет, она, конечно, видела где-то такое же проникновенное объявление, но вид у нее непроницаемый.
— Сколько?
— Мы будем требовать по суду миллион, — объявляю я торжественно, и она попадается на крючок. Я не думаю, что эта замученная жизнью женщина — большая жадина. Любые мечты о хорошей жизни, которые она когда-то лелеяла, так давно испарились, что она о них позабыла, но ей нравится мысль дать под дых «Дару жизни» и заставить их пострадать.
— И вы получите третью часть?
— Ну, я не рассчитываю отсудить миллионы, но что бы мы ни получили, я возьму только третью часть. И только после того, как будут оплачены все медицинские счета Донни Рея. Вы не должны ничего терять.
Она хлопает левой ладонью по столу.
— Тогда принимайтесь за дело. Мне все равно, сколько вы получите, но добейтесь победы. Принимайтесь сейчас же, ладно? Завтра же.
У меня в кармане лежит аккуратно сложенный экземпляр договора на юридическую помощь, я нашел его в папке образцов в библиотеке. Сейчас самое время достать его и предложить ей подписать, но я не могу заставить себя это сделать.
Морально я еще не имею права заключать соглашения на представительство интересов клиента в суде, пока не получил лицензию и не допущен к адвокатской практике. Но я надеюсь, что Дот останется верна слову.
Я поглядываю на часы, словно настоящий адвокат.
— Позвольте мне приступить к нашему делу, — говорю я солидно.
— А вы не хотите познакомиться с Донни Реем?
— Может быть, в следующий раз.
— Я вас не осуждаю. От него уже ничего не осталось, одна кожа и кости.
— Но я вернусь через несколько дней и тогда смогу выспаться подольше. Нам еще многое надо обсудить, я должен задать ему несколько вопросов.
— Ну, тогда идите, все в порядке.
Мы болтаем еще несколько минут, вспоминаем о «Кипарисовых садах» и о тамошних праздничных встречах. Они с Бадди ездят туда раз в неделю, если ей удается додержать его трезвым до полудня. И только в этих случаях они вместе выходят из дома.
Миссис Блейк хочется поговорить, а мне хочется уехать.
Она провожает меня на улицу, оглядывает мою грязную, всю в мелких вмятинах «тойоту», нелестно отзывается насчет импортных вещей, особенно японских, и орет в ответ на лающих доберманов.
Она стоит у столба с почтовым ящиком, курит и смотрит мне вслед, пока я не исчезаю из виду.
Для свежеиспеченного банкрота я все еще довольно глупо трачу деньги. Я покупаю за восемь долларов герань в горшке и несу ее мисс Берди. Она говорила, что любит цветы, а кроме того, она ведь одинока, и я думаю, что с моей стороны это любезный жест. Так, немного солнечного света в жизни этой старой женщины.
Я угодил как раз вовремя. Она стоит на карачках у своей цветочной клумбы, около подъездной аллеи, устремляющейся к стоящему поодаль на зеленом дворе гаражу. Бетонная дорожка густо поросла по обе стороны цветами и кустарником, диким виноградом и разными декоративными деревцами. Задняя лужайка затенена деревьями, такими же старыми, как она сама. Вымощенный кирпичом внутренний дворик уставлен ящиками с яркими цветами.
Мисс Берди просто душит меня в объятиях, когда я преподношу ей свой маленький подарок. Она срывает с рук садовые перчатки и ведет меня к задней двери в дом. Там как раз есть местечко для герани. Не хочу ли я кофе?
— Нет, только стакан воды, — отвечаю я. У меня еще свежо воспоминание о ее жиденьком растворимом кофе.
Она заставляет меня сесть на причудливый стул во дворике, вытирая грязь с клеенчатого фартука.
— Воду со льдом? — спрашивает она, явно ликуя при мысли, что сейчас чем-то напоит меня.
— Ну конечно, — отвечаю я, и она упархивает на кухню.
Задний двор из-за разросшихся деревьев приобрел какую-то своеобразную симметрию. Он простирается по крайней мере ярдов на пятьдесят, прежде чем упереться в густую живую изгородь. Сквозь деревья виднеется крыша соседнего дома. Во дворе аккуратные куртины, маленькие клумбы с разнообразными цветами, за которыми требуется немалый и довольно кропотливый уход с ее стороны или кого-нибудь еще. На кирпичной площадке у забора возвышается фонтан, но воды в нем нет. Между деревьями на измочаленных веревках висит старый гамак, колеблющийся под ветерком. В траве не видно сорняков, но ее неплохо бы подстричь.
Мое внимание привлекает гараж. У него две открывающиеся и внутрь, и наружу двери. Сейчас он закрыт. С одной стороны кладовая с задраенными наглухо окнами. А сверху помещается нечто вроде маленького мезонина, к которому ведет деревянная лестница, огибающая угол и скрывающаяся позади. У мезонина два больших окна, смотрящие на дом, одно с разбитым стеклом. Наружные стены увивает плющ, такое впечатление, словно он прорастает и в разбитое окно.
