Галина Романова - Большие проблемы маленькой блондинки
— Ну… — Валентина нехотя кивнула. — А пойдешь в милицию, Стас? Пойдешь? Беда ведь с Томкой!
— Видно будет, — ответил он неопределенно, мысленно чертыхнувшись.
Вот уж никогда бы подумать не мог, что станет просить помощи у тех, кого ненавидел давно и небезосновательно.
Идти к ментам, к этим волкам позорным, которые только и могут, что руки заламывать да гнусности в рожу выплевывать!
Черт, вот не думал, что дойдет до такой вот гнутой ручки, треснувшей его по самому темечку…
— Если к ментам не пойдешь, значит, это ты ее и кокнул, скотина! — вдруг озверевшим совершенно голосом выпалила Валентина и, тут же испугавшись собственной смелости, заканючила: — И все ведь так подумают, Щукин! Все! И соседи, да и в милиции все так подумают! А ты ведь ее не трогал, я знаю. Ты ведь ее облизывать готов был.
Она замолчала, уставившись на его сгорбившуюся сразу спину, сделавшуюся похожей на огромный валун. И тут же руки спрятала в широкие, оттянутые кулаками карманы халата. Больно уж захотелось по спинище этой его широченной погладить. Просто до зуда захотелось и погладить, и пожалеть, чтобы не убивался так. Может, все еще и утрясется. Может, все и наладится. Чего раньше времени-то?..
— Рассказывай, — снова потребовал Стас и кивнул убежденно. — А наутро пойду в ментуру заявление напишу.
— А чего же до утра ждать, Стас? Чего до утра?!
— А это… — Щукин повернулся к ней и глянул коротко и жалко, почти ненавидя себя за слабость свою глупую. — Может, вернется она, Валюха. Может, вернется, а?!
Глава 10
За Женькой все же пришли. Пришли без звонка, без предупреждения. Утром следующего дня и пришли, после того как они ребят на отдых спровадили и восстановили в доме тот самый худой мир, который вроде бы лучше любой доброй ссоры…
Мир был так себе. И даже на худой походил с огромнейшей натяжкой. Но одно то, что они не лезли друг на друга с кулаками, перестали задавать друг другу скользкие мерзкие вопросы и коситься со значением, уже было неплохо.
Молча поужинали какой-то полуготовой дребеденью, которую даже микроволновка выплюнула, оставив в неприглядном виде. Молча разошлись по разным комнатам и просидели там до глубокой ночи. Потом столкнулись, будто договаривались, у дверей ванной. Извинились, установили очередь, в которой Жанна оказалась первой, и снова растворились на квартирных просторах.
Разговор о предстоящем семейном расследовании, как окрестила всю эту затею Жанна, решили оставить до утра. Не тем было настроение, и не тем был случай, чтобы без предварительной подготовки сразу прямо об этом и говорить.
Он остался спать в их супружеской кровати. Она ушла к Антоше. Необходимости притворяться, отделившись друг от друга скатанным одеялом, больше не было. Можно было отдышаться и не жмуриться, будто спишь давным-давно, и ничье дыхание за спиной тебя не тревожит.
А ведь тревожило, если все по-честному! Еще как тревожило!
Жанна почти до рассвета проворочалась на диване сына, пытаясь представить, о чем сейчас думает Женька. Он ведь тоже наверняка не спал. Вот бы в мыслях его покопаться, о чем они… о ком они.
Ну, и не только об этом думала, конечно. А еще и о том…
Господи, каким банальным и заезженным было это дурацкое восклицание: «Как же он мог?» Но другого восклицания пока еще не придумали.
И боли от этого меньше не становилось. И вот эта самая боль исторгала из раненых бабьих душ этот заезженный однообразием повторов стон: «Как он мог так поступить с ней, с ними…»
А ведь легко, черт возьми! Легко, да еще как! Ей вот великих трудов стоило улечься в постель к Виталику, а Женьке…
Она услышала, как он вышел из их спальни и подошел к детской. Услышала, пробуя свой душевный нарыв на прочность. Как он — выдержит, нет, не прорвется истеричным избитым воплем про то, как же все-таки так можно…
Вслушивалась, вслушивалась, ворочалась, ворочалась и совершенно пропустила тот момент, когда дверь начала тихонько приоткрываться. Очнулась, лишь когда Женькин тихий голос поинтересовался:
— Спишь, Жан, нет?
Она вздрогнула, инстинктивно натянула одеяло повыше к подбородку, потому что из-за жары легла спать абсолютно голой, и ответила так же тихо:
— Нет.
— Вот и я не сплю… — Он подошел к дивану, на котором она устроилась, присел у нее в ногах и вдруг пожаловался: — Все болит внутри, Жанка. Сил нет, как болит.
— Может, «Скорую» вызвать? — Что конкретно он имел в виду, она гадать не стала, и предложила первое, что пришло на ум.
— «Скорая» здесь не поможет. Здесь что-то другое нужно. А что, не знаю. — Он вздохнул. — Как можно было вляпаться в такое дерьмо, до сих пор ума не приложу?!
Ох как ей сейчас хотелось съязвить! Ох как хотелось! И бросить ему в лицо готовое давно обвинение. Нет, не бросить, а просто закидать ими, потому как много чего накопилось.
Смолчала, хвала всевышнему. Выпростала руку из-под одеяла, дотянулась до мужа и осторожно коснулась его голой ноги.
— Не печалься, Женька. Мы справимся. Вот увидишь! Если это не ты, то…
— Нет! Ну сколько же можно?! Не будь такой дурой! За каким чертом мне ее было убивать, вот скажи?! Что мне-то с того?! Ну, изменяла она мне, и что?! Мне вон и собственная жена изменяет, не убивать же ее за это!!!
Это называлось: напросилась. Жанна вздохнула и убрала руку обратно под одеяло. Понимания не было и быть не могло. Оставалось ждать, что будет дальше.
А дальше Масютин повел себя и вовсе непозволительно. Он вдруг сдернул с нее одеяло и потребовал:
— Подвинься!
— Иди к черту, Жень. — Это было первое, что пришло ей в голову.
— Ага! — сразу обрадовался он и полез на нее сверху, стягивая с себя трусы. — Спишь голой. Спишь без меня. С чего это разделась, дорогая? Эротические грезы покоя не дают?
— Идиот, — прошептала она и тут же запаниковала. Ведь не сможет противостоять ему, ни за что не сможет. И не в неравенстве физических сил было дело, а в том, что… — Уйди, прошу. Ты делаешь мне больно.
— Не уйду. Ни за что не уйду, Жанка. Тебе плохо, мне плохо, — проговорил он ей на ухо отвратительным своим шепотом, от которого ее кожа тут же вздыбилась мурашками. — Решили искать убийцу. Придется заключать временное перемирие. А скрепить его мы сможем только сама знаешь как…
Это был самый отвратительный секс у нее с мужем. Самый унизительный, самый гадкий и самый мучительный.
Нет, Женька все делал так же, как и прежде. Безукоризненно, мастерски и даже с нежностью. Но для нее это было пыткой.
Он с ней так же, как с этой девчонкой?! Его руки так же скользили по ее телу, гладили ее живот, дотягивались до коленок?.. А она стонала, интересно, или нет? Что говорила? А он? Он что говорил в этот момент? Он переворачивал ее на живот? Его язык…
Господи, прекрати все это немедленно!!! Прекрати, или она точно свихнется и с раннего утра забьет себе палату в психиатрической клинике, которая располагалась в паре кварталов от их дома.
…И та глупая, наивная тварь думала, что он стонет только для нее? Что целует, ласкает, раздевает только ее и никогда и ни с кем у него прежде не было ничего подобного?
А он ведь приходил от нее и ложился спать в их супружескую постель, и обнимал, и любил по утрам. Вот нравилось ему по утрам заниматься сексом. Или это был только супружеский долг? Вроде утренней гимнастики…
— Хорошо, — вдруг мечтательно прошептал Масютин, втиснув ее в диванную спинку, когда все закончилось. — Сейчас бы стакан холодного сока. Большой такой запотевший стакан апельсинового сока. Скажи, Жанка, ты хочешь сока? Что вообще ты сейчас хочешь?
— Я?
У нее дрожали губы. У нее болело тело, душа, сердце. Ей было больно, больно, больно. От его безмятежного присутствия. От его вседозволенной наглости. От уютной амнезии, наконец, в которую он себя упаковал и которая очень быстро перенаправила его на семейные рельсы.
— Ну, Жан, чего ты хочешь сейчас особенно остро, а? — Масютин нежно толкнул ее.
— Я хочу блевать, Масютин! Очень остро, между прочим, хочу! — Она, не удержавшись, всхлипнула и поспешила выбраться с дивана. — Видеть тебя мне тошно, понимаешь?! Слышать также! А уж как мерзко отдаваться тебе!.. И не говори мне сейчас ничего про Виталика, понял! Он мне еще более противен, чем ты! Просто… Просто…
Она ревела уже в полную силу, не замечая этого. Стояла голышом посреди комнаты старшего сына и, потрясая кулаками, обвиняла, обвиняла его сквозь слезы.
— Просто я не могу забыть! Не могу, как бы ни старалась!!! Я скажу сейчас дикую банальность, но… Но как ты мог?! Как ты мог растоптать все то, что я с таким трудом создавала!!!
— А что ты создала? Что? — Масютин взвился мгновенно, подскочил и подлетел к ней. — Что ты сумела создать? Уют? Дом? Мне плевать на это! Тряпки скупала по городу? И на это плевать! Мне нужно было…
