Дик Фрэнсис - Миллионы Стрэттон-парка
Стоявший у меня в ногах пожарный выдохнул: «Боже!» — и вспрыгнул на мостик, стремительно протиснувшись мимо меня. Словно заранее подготовившись, он вместе с другими, позабыв об осмотрительных движениях, ухватился за бортик моих носилок-салазок и резко выдернул меня, как тяжелую висюльку, по направлению к окну.
Все здание содрогнулось, стены забило мелкой дрожью. Остатки комнаты прессы — намного больше ее половины — запрокинулись, вздыбившись высоко над крышей, и сорвались вниз, сминая на своем пути сохранившиеся части потолка как раз над тем местом, где я только что лежал, под их тяжестью вся зависавшая над колодцем лестничная площадка вывернулась со своего места в стенах и с ревом и диким скрежетом нырнула в пропасть. В воздухе замелькали песок, пыль, целые кирпичи, куски штукатурки, осколки стекла. Как будто в трансе, я оглянулся через плечо и увидел, как тайное убежище Тоби, ящик для зонтов, перевернулся вверх основанием и в мгновение ока исчез из виду.
Полкомнаты распорядителей опустился, и теперь спасательный мостик торчал из окна, опираясь только на подоконник. Мои ноги ниже колен болтались над пустотой.
Невероятно, но факт, полицейский, находившийся теперь по другую сторону окна, продолжал снимать.
Я вцепился в боковины носилок, инстинктивно сжимая их от обыкновенного животного страха перед падением. Пожарные закрепили ремни у меня на плечах, подняли носилки и одним рывком очутились на солнце, где нас ждало спасение; мы представляли собой горстку людей, невероятно грязных, оглушенных, надрывно кашлявших от пыли, но живых.
Но и теперь все было далеко не просто. Бетонные платформы для зрителей были только на четырех этажах, на целый этаж не доставая до комнаты стюардов, и для того, чтобы поднять снаряжение на последние девять-десять футов, потребовалось хитроумно свинтить множество стоек и распорок. Внизу, у ограждения вдоль скаковых дорожек, где в дни бегов толпа приветствует победителей, асфальт и газоны были уставлены автомобилями — пожарными, полицейскими машинами, каретами «скорой помощи» и, что было хуже всего, автобусами телевидения.
Я сказал, что было бы много проще, если бы я просто встал и сам сошел вниз, но на меня никто не обращал внимания. Откуда-то вынырнул врач и заговорил о внутренних повреждениях, о том, что не позволит мне сделать самому же себе хуже, и получилось, что я, помимо своей воли, оказался забинтованным в двух или трех местах, накрыт одеялом, привязан к носилкам широкими лямками, после чего меня медленно, как драгоценную ношу, ступенька за ступенькой опустили на землю, а потом оттащили туда, где ждали спасательные машины.
Там, где носилки поставили на землю, стояли, выстроившись в ряд пятеро мальчиков, до смерти перепуганных и натянутых как струна.
Я сказал:
— Со мной все в порядке, ребята, — но они, по-видимому, не поверили.
Я обратился к врачу:
— Это мои дети. Скажите им, что со мной все о'кей.
Он посмотрел на меня, потом на их юные, насмерть перепуганные личики.
— Ваш отец, — проговорил он с доброй долей здравого смысла, — большой и сильный человек, и с ним ничего особенного. У него несколько ушибов, синяков, порезов, мы заклеим их пластырями. Вам не о чем беспокоиться.
Они разобрали слово «врач» у него на яркой зеленой куртке и решили пока поверить ему на слово.
— Мы отвезем его в больницу, — сказал человек в зеленом, показывая на стоявшую тут же «скорую помощь», — но он скоро вернется к вам.
Рядом с ребятами вырос Роджер и сказал, что они с женой присмотрят за ними.
— Не беспокойтесь, — успокоил он меня. Санитары стали засовывать меня ногами вперед в «скорую помощь». Я сказал Кристоферу:
— Хотите, чтобы мама приехала и забрала вас домой?
Он покачал головой:
— Мы хотим остаться в автобусе.
Остальные молча закивали.
— Я ей позвоню, — сказал я. Тоби очень настойчиво попросил:
— Нет, папа. Мы хотим остаться в автобусе. — Я заметил, что он все еще был очень сильно возбужден. Правильным будет все, что поможет ему успокоиться.
— Тогда играйте в необитаемый остров, — сказал я.
Они все закивали, явно обрадованный Тоби тоже.
Доктор, писавший записку, чтобы передать ее с санитарами в больницу, спросил:
— Что значит играть в необитаемый остров?
— Это значит проявить немного самостоятельности.
Не переставая писать, он улыбнулся.
— «Повелитель мух»?
— Я никогда не разрешал им заходить так далеко.
Он передал записку одному из санитаров и снова посмотрел на мальчиков.
— Отличные ребятишки.
— Я присмотрю за ними, — повторил Роджер. — С удовольствием.
— Я вам позвоню, — сказал я. — И спасибо.
Санитары торопливо захлопнули за мной дверцы, и, как мне стало потом известно, миссис Гарднер испекла для мальчиков фруктовый пирог, и они ели до тех пор, пока у них не стало сил смотреть на следующий кусок.
Так как я считался незначительной жертвой несчастного случая, в больничном отделении неотложной помощи не видели причин бросить все и заниматься мной, но местная пресса считала наоборот, что я самое важное событие и самая интересная новость, которой нужно заниматься вплотную. Насколько я мог себе представить, на всех волнах и частотах разносились слова «террористы взорвали бомбу на ипподроме». Я вымолил у полузамотанной, полувзвинченной сестры поговорить по телефону с женой.
— Какого черта там у вас происходит? — раздраженно спросила она. — Только что мне звонила какая-то паршивая газетенка и спрашивала, знаю ли я, что мой муж с детьми взорвался? Представляешь?
— Аманда…
— Теперь мне ясно, что ты не взорвался.
— Какая газета?
— Какое это имеет значение? Почем я помню.
— Я пожалуюсь. Ну ладно, ты выслушай меня. Какой-то недоброжелатель подложил взрывчатку в здание ипподрома Стрэттон-Парк, и действительно трибуны немного пострадали…
Она не дослушала:
— Мальчики. Что с ними?
— Ничего. Все в полном порядке. Вблизи был только Тоби, и пожарный вынес его оттуда. Уверяю тебя, ни одного не поцарапало.
— Ты где сейчас находишься?
— Ребята с управляющим ипподромом и его женой…
— Они не с тобой? Почему же это они не с тобой?
— Я… мм. Я очень скоро вернусь к ним. Здесь в местной больнице, немножко подштопают мне пару царапин, и я тут же поеду к ним. Кристофер тебе позвонит.
Каждый вечер мальчики разговаривали с матерью по мобильному телефону из автобуса, такой у нас установился порядок во время экспедиций.
Я как мог постарался успокоить и заверить ее, что ничего худого с ребятами не произошло. Аманда пришла к заключению, что во всем виноват я, это я подверг опасности их жизни. Я в спор не вступал. Я только спросил ее, хочет ли она, чтобы дети приехали домой?
— Что? Нет, я этого не говорила. Ты же знаешь, сколько у меня дел запланировано на этот уик-энд. Лучше пусть побудут с тобой. Только ты будь повнимательнее, и больше ничего.
— Ладно.
— И что я должна сказать, если будет звонить еще какая-нибудь газета?
— Скажи, что разговаривала со мной, и все в порядке. Ты могла бы подробности увидеть по телевидению. Здесь были телекамеры на ипподроме.
— Ли, будь повнимательнее.
— Ладно.
— И больше не звони сегодня вечером. Мы с Джеми будем ночевать у Шелли. Ты забыл, что у нее сегодня день рождения?
Шелли была сестра Аманды.
— Хорошо, — ответил я.
Мы попрощались — мы никогда не забывали о вежливости.
Наконец все мои раны, порезы и царапины, количество которых я старался преуменьшить, были выявлены, замазаны, заклеены или перевязаны. Пыль и копоть отмыты, самые крупные щепки извлечены щипцами или пинцетами, где нужно — под местной анестезией поставлены скобы.
— Когда анестезия отойдет, будет здорово больно, — весело сообщила мне особа, занимавшаяся моей починкой. — Некоторые из ранок на самом деле очень глубокие. Вы уверены, что не хотите остаться здесь на ночь? Я уверена, мы найдем для вас койку.
— Благодарю вас, — сказал я, — но лучше не надо.
— Тогда полежите несколько дней на животе. Через неделю приезжайте, и мы снимем скобы. К этому времени у вас все пройдет.
— Огромное спасибо, — проговорил я.
— Продолжайте принимать антибиотики.
Больница каким-то образом сподобилась найти для меня машину «скорой помощи», и меня отвезли обратно к дому Роджера Гарднера. С помощью костылей, прихваченных в больнице, и в синей больничной то ли пижаме, то ли халате я сам доковылял до дверей.
С чувством благодарности я увидел, что автобус перегнали и поставили перед расчищенным гаражом. Пятеро обитателей автобуса сидели в гостиной Гарднеров и смотрели телевизор.
— Папочка! — вскочив, закричали они, но тотчас же, узрев мое приспособление для старых и немощных, неуверенно умолкли.
